– И вы уйдете в Аргос, оставив здесь ребенка. – Если ты согласишься его принять. – Как твоего сына? – Я бы признал его своим. Но я не могу. – Как сына Андромеды? – Как твоего внука. Сына Главка и Эвримеды. У тебя уже есть трое приемных внуков. Я подумал, что ты не откажешься от четвертого. Я ошибся? Сизиф долго молчал. – Что скажут боги? – наконец спросил он. – Что они сделают? Персей пожал плечами: – У нас договор. – Какой? Или это секрет? – Боги поклялись Стиксом не вмешиваться в мою жизнь. Я поклялся тем же в том же. Мы теперь живем каждый сам по себе. Персей отдельно, Олимп отдельно. Сизиф побледнел: – Я никогда не слышал о таких договорах. – Теперь слышишь. Олимп не заходит в дом Персея, Персей не штурмует Олимп. – Ты смертный? – Да. – Я старше тебя. Вряд ли я сумею убедиться в твоей смертности. – Поверь на слово. Твои сыновья убедятся. Если не они, то твои внуки. Лжет, подумал Сизиф. Такой договор невозможен. Если возможен, то не для смертного. Весь жизненный опыт правителя Эфиры кричал: Персей лжет! Жизнь продолжается, сказал Сизиф себе. Опыт растет, меняется. Придет время – и я тоже задумаюсь о договоре с Олимпом. Если я не заключал этот договор, если мне его навязали, не спросив моего мнения, то нарушение закона, писаного для смертных – не нарушение. Ни один суд не признает такое. А наказание без суда – беззаконие. Я уже сейчас задумываюсь об этом: в тишине, в одиночестве, боясь навлечь беду на близких. Персей и Сизиф? В нас есть что-то общее. – Ваш договор, – он спустился еще на ступень, – распространяется на ребенка? – Нет. Иначе я забрал бы его с собой в Аргос. – У Олимпа свои планы на это дитя? – Олимп ничего не знает о нем. Олимпу он не интересен. Если мальчик проживет обычную жизнь, если он сойдет в мир теней стариком, умрет молодым на поле боя, скончается от болезни… Олимп и не вспомнит, что такой человек жил на свете. В царстве Аида все равны. – Не все. Впрочем, оставим эту тему. Как зовут мальчика? – Как тебе будет угодно. Мы не давали ему имени. – Передай мне ребенка. – Ты согласен? – Передай мне ребенка. Персей не двинулся с места. Вместо него к Сизифу приблизилась женщина, которую сын Зевса назвал Андромедой. Расстояние до лестницы она пересекла так, словно летела на крыльях. Откинув полы плаща за спину, она протянула дитя правителю Эфиры. Принимая мальчика, Сизиф опустил взгляд. Меньше всего он хотел заглянуть этой женщине в глаза. – Ты умен, – хрипло произнесла женщина. В отличие от голоса Персея, сухого и резкого, ее речь звучала низким гулом раковины, отзвуком моря. – Ты очень умен. Я учусь сдерживаться, но это получается через раз. Когда я взволнована, всякое возможно. – О да, – согласился Сизиф. – Если герой приходит, все бывает. А если герой приходит не один… Ребенок на его руках пригрелся, задремал. – У вас нет детей, – Сизиф вернулся на верх лестницы. – Они еще только будут. А у меня есть и дети, и внуки. От Главка у меня четверо внуков. Четвертого зовут… Он на миг задумался. – Четвертого зовут Гиппоноем. Он вырастет лошадником, как и его отец. – Как его отец, – повторила женщина. – Я бы пожелал вам счастливой дороги, но кому это желать? Ко мне никто не приходил. Персей? Что делать сыну Зевса в Эфире? Ночью? Самый доверчивый человек не поверит в такое. Мне все приснилось. Привратнику – тоже. Он будет молчать. Если он заговорит, я вырежу ему язык. Он это знает. Он предпочтет быть немым с языком, нежели без. – Ты скажешь Главку? – спросил Персей. – Своему сыну? – Сыну и его жене – да. Но они тоже станут молчать. Они умеют молчать, я сам их учил. Вы будете навещать это дитя? Мой дом всегда открыт для вас. – Нет, – сказала женщина. – Мы не будем его навещать. Персей кивнул, признавая за ней право решать. Эписодий пятнадцатый Путевые столбы 1 Гори огнем, радуга Облака. Плывут. Раньше, давно, в другой жизни я бы разглядел в них очертания кораблей, птиц и зверей. Крепостные башни. Колесницы, влекомые лошадьми. Не вижу, не узнаю́. По голубому движется грязно-белое, вот и все. Выглядывает солнце. Прячется. Снова выглядывает. Не жжет, не согревает, не слепит. Просто блестит. Или не блестит. Я – камень. Жара, холод, время – мне все равно. Мне – никак. Я недвижен. Это мир движется вокруг меня. Проходят в отдалении люди. Косятся. Отворачиваются. Сплевывают, гоня скверну. Моя память хранит их имена, но мне не хочется доставать эти беды из ящика Пандоры. Ничего не хочется. Налетает порыв ветра. Ерошит листву дуба, уносится прочь. Над головой летит птица. Кричит. Подходит лошадь. Они все движутся: люди, ветер, листва, птица, лошадь. Облака в небе. Я – нет. Я камень. Некому втащить меня на гору. Нет Сизифа, умер. Мир течет, бежит, ползет. Ну и что? Лошадь кладет голову мне на плечо. Мягкие губы касаются щеки. Лошадь вздыхает, совсем как человек. Пытается утешить. Будь я человеком, мне было бы приятно. Я бы что-нибудь почувствовал. Признательность? Возможно. У камня нет чувств. Лишь названия их выбираются на поверхность из глубин, всплывают медленно, с неохотой. Тонут, уходят обратно снулыми рыбинами. Кругов на поверхности не остается. Темнеет. Мне не хочется спать. Проваливаюсь в забытье. Снов нет. Просыпаюсь, иду к костру. Иду, оставаясь неподвижным. Смещается мир, не я. Сажусь у костра. Табунщики отступают, уходят. Они держатся подальше от меня. Раньше я бы обиделся. Огорчился. Что-нибудь крикнул. Теперь я разучился делать все это: обижаться, огорчаться, кричать. Я камень. Я проклят, осквернен. Ко мне нельзя прикасаться. На огне булькает варево. Набираю немного себе в миску. Мир опять смещается: я ухожу от костра. Сажусь. Зачерпываю. Отправляю в рот. Не голоден, но ем. Не хочу пить, но пью. Не хочу дышать, но дышу. Камни не дышат? Ладно. Думаю. О чем? О самоубийстве. Так думает голодный о куске хлеба. Умирающий от жажды – о глотке воды. Нищий – о медяшке. Еще недавно самоубийство представлялось мне путем на остров, к Каллирое. Опасность, радуга, явление Хрисаора… Даже самоубийство у меня отняли. Упади я на меч, радуга окажется быстрее. Я уверен в этом. Гори огнем, радуга. Небо. Облака. Подходит конь. Коня зовут Агрием. Рука поднимается сама, без моего участия. Треплет, похлопывает. Ты помнишь меня, Агрий? Прежнего? Да, тебе не понять, что значит быть проклятым. Оскверненным. Для тебя это не имеет значения. Спасибо. Солнце проходит по небосводу две трети дневного пути.