Стасим Четвертый внук – Господин мой! Они ждут во дворе… Привратник был взволнован. Испуган. У него подгибались ноги и тряслись руки. Сизиф готов был поклясться, что старик, верой и правдой служивший ему много лет, испуган вовсе не тем, чем следовало бы. Обычный привратник боялся бы господского гнева. Еще бы! Посреди ночи оставить пост у ворот. Тише мыши пробраться в спальню владыки Эфиры. Разбудить владыку, да так, что Меропа, чей сон чуток как у львицы, осталась в объятиях блаженного Гипноса. Вытащить Сизифа из постели, повести на двор. И ради чего? Какие-то гости. Ночью! – Зачем ты их пустил? Почему не велел ждать до утра?! – Ты сам все поймешь, господин! Мне было страшно. – Они угрожали? – Нет. Ты сам поймешь, уверяю… – Они назвали свои имена? – Нет. Сказали: назовут тебе, не мне. В Сизифе пробудился интерес. Разум восставал ото сна, вытеснял первое, вполне естественное раздражение. Гости? Ночью? Постучались в дворцовые ворота, обратились к привратнику. Имен привратник не знает. Это значит, что гости пришли издалека. Поднялись на холм из нижнего города. Стража их не остановила. Ни та, что стоит в ночную смену на первом рубеже оборонительных стен, ни та, что охраняет входы в акрополь. Гости шли как нож сквозь масло. Кто же это? Сизиф плотней запахнул плащ. Ветер, летя от залива, пронизывал тело насквозь. Старею, подумал Сизиф. Раньше бы не заметил. Раньше бы я сперва загадал кулаком в лицо привратнику, выбил бы зуб-другой, протестуя против несвоевременного подъема, а уж потом стал бы разбираться, что да как. – Вот они, господин! Сизиф остановился на верху лестницы. Эту привычку он перенял от своего отца – и собирался передать ее сыну. Правитель должен смотреть на гостей сверху вниз. Позже, если захочется, можно уравнять пришлых с хозяевами, пригласить в зал, велеть накрыть столы для пиршества. Или кликнуть стражу: гоните незваных дураков в тычки! Сверху вниз, да. Сперва он не понял, что происходит. Сверху вниз? Не получается, отметил Сизиф. Я стою на лестнице, эти двое – на утоптанной земле двора. И все равно они словно возвышаются надо мной. Что это? Он прислушался к себе. Да, это был страх. Страх рождался в животе, дрожал жильной струной лиры. Дрожь поднималась выше, захватывала, подчиняла сердце. Рассудка она не достигала. Почему? Потому что для страха не было ни малейшей причины. «Ты сам все поймешь, господин! Мне было страшно.» «Они угрожали?» «Нет. Ты сам поймешь, уверяю…» Понимаю, согласился Сизиф. И все же не понимаю. – Кто вы? Назовите свои имена! Голос не дрожал. Это хорошо, отметил Сизиф. Любопытство во мне всегда побеждало страх. Даже страх смерти. Всем рожденным от женщины суждено умереть, а мне любопытно: «Так ли это? Что с этим можно сделать?» Вот и сейчас: во дворе стоит страх, а мне хочется узнать, зачем он пришел. Гости кутались в плащи, как и Сизиф. Мужчина шагнул вперед, женщина осталась недвижима, пряча лицо в тени. Кажется, она что-то держала под накидкой. Оружие? – Вели привратнику уйти, – сказал мужчина. – Туда, где он не услышит нашего разговора. Потом, если захочешь, ты все расскажешь сам. Ему, жене, кому угодно. Все, что сочтешь нужным. Ты молод, произнес Сизиф, мысленно обращаясь к дерзкому. Ты в самом начале молодости. Но голос твой звучит сухо, резко. Так щелкает бич. Привык повелевать? Вряд ли. Просто не считаешь нужным тратить время и усилия на такие пустяки, как вежливость и обходительность. – Оставь нас, – приказал Сизиф. – Выйди за ворота и закрой их снаружи. Привратник бегом вылетел со двора. Старый вояка, он хорошо знал, что у правителя Эфиры голос временами тоже щелкает как бич. – Твое имя? – повторил Сизиф, когда они остались втроем. И услышал ответ: – Персей, сын Зевса. Гость сбросил плащ на землю, явив себя взглядам. Малорослый, сухой, жилистый, он был похож на хищное насекомое. Голову Персей брил наголо, как это делают финикийские жрецы Мелькарта, бога-покровителя мореходов. Афиняне и спартанцы, пилосцы и фиванцы, любители отрастить кудри до плеч, могли счесть это вызовом. Если так, гордыня их вряд ли прожила бы дольше мгновения. На поясе сына Зевса висел кривой меч, похожий на серп. Если приглядеться к сандалиям Персея, можно было заметить слабый золотой трепет на задниках. Меч? Крылатые сандалии? Будь Персей наг и безоружен, он не стал бы менее опасным. – Убийца Медузы, – Сизиф кивнул. – Я рад видеть тебя в моем доме. Почему ночью? Почему тайно? Я бы устроил пир в честь тебя. Мы бы вознесли тебе хвалу. – Это излишне. – Когда приходит герой, ничего не излишне. – Я пришел не как герой. Я пришел как проситель. – Ночью, – повторил Сизиф. – Без огласки. Он спустился ступенькой ниже: одной ступенью из пяти. – О да, вряд ли ты явился для пира! Если я в силах чем-то помочь великому сыну Зевса, я это сделаю. Персей сделал шаг навстречу: – Не торопись обещать. Сизиф, ты – один из немногих, кто рискнул бы исполнить мою просьбу. И все же сперва выслушай. – Я слушаю. Но прежде я хочу спросить тебя: не надо ли позвать кормилицу? – Кормилицу? – Твоя спутница прячет под плащом ребенка. Я не раз видел, как женщины держат дитя. Вряд ли я ошибусь сейчас. Ребенок шевелится, это заметно. Он не плачет, но у меня тонкий слух. Я слышу, как он вздыхает во сне. Женщина отодвинула край плаща, чтобы он мог свободно дышать. Это твой сын? – Нет. По нему нельзя было понять, лжет он или говорит правду. Чувства, стремления, помыслы – ничего не отражалось на лице, в осанке, в движениях рук. Сухое дерево, подумал Сизиф, не человек. Должно быть, ты страшный противник, Персей Горгофон. Даже не знай я, кто передо мной, я бы трижды подумал, прежде чем обзавестись таким врагом. – Тебе не нужна кормилица. Не нужен пир, – Сизиф подарил Персею еще одну ступеньку. – Не нужна огласка. Что же тебе нужно от меня, сын Зевса, убийца Медузы? Впервые лицо Персея дрогнуло. Кажется, такое обращение было ему неприятно. – Мы пришли втроем, Сизиф, сын Эола. Мы хотели бы уйти вдвоем. – Ты решил подарить мне женщину? Когда Сизиф хотел, он бил точно и безжалостно. Хороший воин в молодости, он не сравнился бы с Персеем ни тогда, ни тем более сейчас. Но в таких беседах, как эта, Сизиф не уступил бы наилукавейшему из богов. – Нет, – Персей сократил расстояние на шаг. – Эта женщина не из тех, кого можно дарить. – Твоя жена? Персей ответил не сразу. Но ответил: – Да. Сизиф обратил взгляд на женщину: – Как тебя зовут, жена Персея? Ты благородна, нет сомнений. Чья ты дочь? Женщина молчала. От ее молчания каменели руки, а поясница превращалась в мраморный постамент. Ребенок под плащом завозился, начал хныкать. Женщина стала его качать, успокаивая. Лицо она прятала по-прежнему. – Андромеда, – вместо жены ответил Персей. – Зови ее Андромедой. – Дочь Кефея, владыки эфиопов? Я слыхал о твоем втором подвиге, Персей, когда ты покончил с морским чудовищем. Слыхал и о третьем подвиге. Говорят, ты вырезал эфиопскую знать, восставшую против тебя. Иные болтают, что ты превратил их в камень, как и чудовище. Я не верю болтунам. Взмахом руки Персей прервал его: – Это не было подвигом. Это было резней. – Пусть так. Вернемся к твоей просьбе. Пришли втроем, уйдете вдвоем? Ты не собираешься оставлять здесь жену. Надеяться на то, что Персей решил поселиться в Эфире, глупо. Ты стал бы украшением моих земель, но я еще не выжил из ума. Вы следуете в Аргос? – Да.