– Спросила. – Ты ответил? – Ну… – Ясно. Ты сказал ей про меня. – Нельзя было? Ты не говорил, что нельзя. – Не скажу, что меня это радует. Но так, пожалуй, даже лучше. Начни ты лгать, и она раскусила бы тебя, как спелый орех. Выдавила бы правду силой, словно воду из мокрой тряпки. У Афины разума – полная голова. Его столько, что из головы он вываливается в шлем. Схватись ее мудрость с моей хитростью, и я не знал бы, на кого поставить. Когда это было? – Перед отъездом сюда. Ночью. – Ты встречался с ней после этого? – Нет. – Если она станет тебя расспрашивать, не говори ей про Хрисаора. Или нет, говори, не отпирайся. Лжец ты аховый, помнишь? Сестричка оскорбится, превратит в паука. Зачем мне паук? Сейчас бог напоминал мальчишку, который набрал на морском берегу кучу прекрасных ракушек – и отчаянно не хочет делиться добычей с более сильным сверстником. Мне было приятно смотреть на такого Гермия – и неприятно чувствовать себя ракушками. – Вернемся к твоим снам, – бог взмахнул рукой. Казалось, он отгоняет неприятные мысли, а может, сестру, посягнувшую на чужое. – На острове еще кто-то есть? Кроме великана?! – Горгоны, Сфено и Эвриала. Их дом далеко, на другом конце острова. Но у них крылья, так что им все равно. Это мне пришлось бы бить ноги по утесам… – Ты их видел? – Они прилетали к великану в гости. Пили вино, ели жареную козлятину. – Горгоны уживаются? С Хрисаором?! – По-моему, да. Они беседовали. – О чем? – Я не запомнил. Это же сон! – Раньше ты говорил, что они воюют. Они летят с океана, а он машет мечом. – Думаю, они помирились. После моей встречи с Горгонами я ни разу не видел, чтобы они воевали. Они даже если летят теперь на крыльях, так без клыков и когтей. Он зовет Сфено тетушкой. – Тетушкой?! – Ага. Кажется, я сболтнул лишнего. Лоб Гермия, обычно гладкий как у юноши, пошел морщинами. Брови взлетели на лоб. Бог наклонился вперед, заглянул мне в глаза: – Ты же говоришь, что ничего не запомнил! – А это запомнил. Тетушка Сфено, точно. – Эвриалу он тоже так звал? – Не помню. Наверное. – Я встречался с Гипносом, – Гермий внезапно сменил тему. – Он заверяет, что не одаривал тебя этими снами. Он вообще ничего не знает про сны с Хрисаором. Таких снов нет, сказал Гипнос. Я пожал плечами. С одной стороны, лестно, когда ты видишь такие сны, о каких ничего не известно даже богу сновидений. Но если зайти с другого бока… Два бога ведут разговор обо мне. Один – сын Зевса. Другой – родной брат Таната, бога смерти. Один удивлен, второй растерян. Что бы подумал дедушка Сизиф? Что ничего хорошего в этом разговоре не отыскать, хоть целый день ройся. – Я встречался с сыновьями Гипноса, – гнул свое Гермий. – Морфей, Икелос, Фантас – каждый утверждает, что не имеет отношения к твоим снам. Твои сны ни добрые, ни злые, ни вещие, ни лживые. Ты уверен, что это вообще сны? – А что? – Что-нибудь. Воспоминания? – С чего бы мне вспоминать то, что происходило не со мной?! – Чужие воспоминания. – Чужие? Как они могли забраться в мою голову?! – Как-нибудь. Мир устроен сложнее, чем кажется маленькому жеребенку. – Это сны. Я посмотрел на бога, как папа смотрел на меня, когда я в детстве спрашивал что-нибудь вроде: «А почему небо голубое?» – Это точно сны. – С чего ты так решил? – Я их вижу, когда сплю. Что же это, если не сны? Бог не нашелся, что ответить. Он бы что-нибудь придумал. Гермий был остер на язык. Но спустя миг – какой-то жалкий миг! – нам обоим стало не до вопросов и ответов. 6 Листья облетели В небе хлопнули в ладоши. Еще раз. Еще. Ближе. Над нами. Сперва я, глупец, решил, что какой-то бог или богиня (Афина?!) подслушали нашу беседу и радуются моему остроумию. А что? Я уел Гермия, указал на очевидное. Чем не победа? Боги, если верить бродячим сказителям, больше радуются чужим промахам, чем своим достижениям. Кто бы ни подслушивал, он захлопал чаще, резче. Ладоши? Нет, это парус на ветру. Парус? Над головой?! Было темно, я поднял лицо к небу, вглядываясь до рези под веками. Мешали ветви яблони, заслоняли обзор. Впрочем, даже не будь их, я вряд ли что-нибудь разглядел бы толком. Откуда в небе парус?! Большое полотнище хлопнуло на ветру. Гавань неподалеку, но паруса на ночь спускают. Хлопало, не переставая. Громче и громче. Хлопанье висело надо мной, прямо в небе, манило, звало. Задрав голову, я увидел, как гаснут звезды над Истмом… Стыдно признаться, но я обмочился от страха. Пустил струю, словно мелкий сопляк. Я и был сейчас мелким, был сопляком. Там, в моей памяти, где звезды гасли над Истмом, а Пирен, сын Главка, еще не знал, что он уже не мальчик, а источник, мне исполнилось шесть лет – шесть, не тринадцать. Даже еще не исполнилось. Понадобилось время, чтобы вспомнить, кто я, где я на самом деле. Это не принесло облегчения. То же место, что и тогда. За одним исключением: вокруг меня – не храмовый приют, откуда надо бежать, и не расщелина, где надо прятаться. Склон, яблоня, чья крона вряд ли сможет послужить защитой от убийственного огня. Общим между прошлым и настоящим была она, Химера. Прилетела. Опять. Я вжался спиной в шершавый ствол. Ободрал лопатку, порадовался боли: живой, я еще живой. Не уголь на дороге. Где пламя? Почему чудовище не жжет храм? Гавань? Людей?! Почему ты медлишь, трехтелая Химера?! Гермий! Со мной бог! Я в безопасности. «Я, Гермий, сын Зевса и Майи Плеяды, беру тебя, Гиппоной, приемный сын Главка и Эвримеды, под свое покровительство…» А если Гермий не справится с Химерой один, придет Афина-Победоносная. В шлеме и доспехе, с копьем наперевес. «Я буду благосклонна к тебе, Гиппоной, сын Главка…» Два бога, брат и сестра, два олимпийца. Чего мне бояться? В темноте хлопал парус, поднятый на ладье смерти. Я огляделся: Гермия не было. Вышел из-под ветвей? Грозит Химере змеиным жезлом?! Я бы не вышел ни за что, хоть ты обещай мне бессмертие и полную корзину вяленых смокв. Но то я, а то бог! – Гермий? – шепотом позвал я. – Ты здесь? Ты где?