4 Природу не обманешь – Теперь ты меня бросишь? – Тоже мне, золотой самородок! – отшутился Гермий. – Я тебя не подбирал. – От меня никакой пользы, – настаивал я. К манере бога уходить от прямого ответа, заменяя его шутками и игрой слов, я уже привык. – Зачем такому покровительствовать? – И то верно, – задумчиво произнес Гермий. Змеи на жезле зашипели – так, словно тоже задумались, жалить меня или нет. Мы сидели на склоне горы выше храма. Здесь росла дикая яблоня: морщинистый ствол, ветви раскинуты низко над землей. Живой шатер, наше любимое место. Хотя, если по правде, меня в присутствии Водителя душ по сей день пробирала дрожь. Он был приветлив, доброжелателен, выслушивал меня, не перебивая – редкое умение, как я успел понять. Но я хорошо помнил, что он говорил о своей природе. Со своей собственной природой я уже успел сойтись накоротке – кони рвали людей зубами, помните? Что тогда говорить о природе хитроумного сына Зевса? Тут конями и зубами не обойдешься. «Не тронь его!» – крикнул я Гермию при первой встрече, направляя дротик богу в горло. Бог ответил змеями. «Ты справишься с великаном?» – спросил я его во время нашей второй встречи. «Справлялся, – ответил бог. – Веришь?» Сейчас, когда число встреч перевалило за десяток, я верил: да, справится. По меньшей мере, приложит все усилия. А еще я верил в то, что веры Гермию нет. О, в это я верил свято! Наставник Агафокл бранит меня, зовет болваном. В общем-то, он прав. Но тут и болван не усомнится. – Что нового? – сменил бог тему. – Табун, – вздохнул я. – Кони-звери. Делиад умер. – Про Делиада знаю. Кто, ты думаешь, отвел его душу вниз? Я хорошенько расспросил его по дороге, но он мало что запомнил. Про табун слыхал. Весь Пелопоннес гудит, как растревоженный пчелиный рой. Хочу услышать от тебя подробности. – А я не хочу. – Неужели? – Не хочу об этом говорить. – Тебя, Гиппоной, сын Главка, никто не спрашивает. Держи свои хотелки при себе. Я твой покровитель, я желаю тебя выслушать. Соберись и начинай. Мы встречались один-два раза в год, когда отец приезжал в храм для молитв о приплоде, благоденствии стад, удаче в морской торговле. И еще в тех случаях, когда мне самому по той или иной причине доводилось оказаться возле храма, посвященного Гермию, или у дорожной гермы[80]. Достаточно было поднять руку и коснуться резного изображения Гермия Триглавца – таким лукавого бога изображали в облике хранителя перекрестков. Я делал это на ходу, сбавляя шаг, или придерживал коней, правя колесницей. Ближайшей ночью Гермий являлся ко мне: улыбчивый, легкий, опасный. При посещении храма от меня ничего не требовалось, даже поднятия руки. Я просто ждал наступления полуночи и покидал кров, давший нам приют. Думаете, я крался тише мыши? Шарахался от каждого шороха? Боялся кого-нибудь разбудить?! Ничего подобного. Как я знаю, что солнце встает на востоке, так и в эти мгновения я знал, что никто не проснется, не окликнет, не остановит меня. Оказавшись вне дома, я поначалу ждал явления Гермия и следовал за ним, куда он скажет, а позже, разобравшись, какие места предпочитает быстрый сын Зевса, шел туда сам без промедления – и ни разу не ошибался с выбором. Уверен, он подсказывал мне. Не словами, как-то иначе. – Табун был я, – начал я рассказ. – Я был табун. Я был в гневе, нет, в бешенстве. Жаждал мести. Нет, я не смогу. Слов не хватает. – Продолжай, – велел он. – Ты был табун. Дальше! Все наши встречи проходили одинаково. Он говорил, о чем я должен рассказать, я повиновался. Иногда он предлагал мне рассказывать о том, о чем мне самому захочется. Что-то я в минувшие дни счел странным, что-то – удивительным, смешным, нелепым. Вперед, излагай! Я путался, заикался, начинал с начала. Понемногу привык, стал говорить более связно. Я словно заново переживал эти моменты. Кое-что делалось понятным, в бесформице проступали тайные связи. Говорил ли я ему обо всем? Нет. Я болван, но не дурак. Когда я закончил рассказ о конях-волках, Гермий долго молчал. «Я был табун,» – он повторял это, не обращаясь ко мне, и снова умолкал, размышляя о чем-то своем. Мои слова значили для него больше, чем для меня. «Природа, – один раз пробормотал он. – Природу не обманешь. Но почем я ничего не вижу?!» Я ждал, что он продолжит, объяснит. Не дождался. Боги, как он умел слушать! Боги? К кому я взываю?! Он и был богом, потому и умел. «Природа. Природу не обманешь…» Поворот головы. Наклон. Взгляд: внимательный, но не назойливый. Располагающая улыбка. Щелчок пальцами. И ты уже говоришь дальше, хотя собирался замолчать. Вспоминаешь каждую мелочь, выкладываешь все, даже то, что хотел утаить. – Расскажи еще раз о табуне. Я повиновался. – Еще раз! Я повиновался. Свои хотелки, как и было велено, я держал при себе. – Тебе снятся сны? Про остров, великана? – Временами. Не слишком часто. 5 Это точно сны – Что он делает? – Хрисаор? Построил себе дом. Ты бы видел, какие глыбищи он таскал! Крышу он сначала покрыл тростником. Позже заменил тростник на черепицу. Ну, что-то вроде черепицы. – Где он ее взял? – Понятия не имею. – Сколько комнат? – Две. А может, три. – Пол? – Глинобитный. – У тебя острый глаз. – Дом снился мне несколько раз. Скажи, Податель Радости… Бывает так, что у человека сразу два покровителя? – Бывает. Если ты поэт. – Поэт?! – Твои долги могут оплачивать и двое, и трое богатых горожан. Главное, посвящай им хвалебные оды, и дело в шляпе. – Я не про людей. То есть, про людей тоже… Одному человеку могут покровительствовать сразу два бога? Он долго молчал. Он так долго молчал, что я даже испугался. – Выкладывай, – наконец велел Гермий. – Что? – Кто обратил на тебя внимание, кроме меня? – Никто. – Ты не умеешь врать. Говори, пока я не разгневался. – Ну, Афина. – Афина – твоя покровительница? Ты с ума сошел? Ты кто – воин, правитель, прорицатель? Что в тебе, лесном клопе, могла найти Афина?! Я обиделся. Лесной клоп? – Значит, нашла. Она мне даже руку порезала, ногтем. Кому попало, небось, не стала бы резать! «Я буду благосклонна к тебе, Гиппоной, сын Главка, – обещала она. – Я буду очень, очень благосклонна к тебе…» – Она спрашивала, есть ли у тебя еще покровители? – Ну… – Отвечай!