– …они тоже стояли, господин мой. Упряжные лошади. Если бы я не знал, что они из плоти и крови, я счел бы их статуями. Они не шевелились, вросли в землю. Даже ушами не стригли. На них устоял бы и ребенок. Нет, ваш сын не ребенок. Я не знаю, как его назвать. – …табун. Они кинулись на нас, ваши кони. Кинулись точно волчья стая. Они были пальцы. Нет, я не сумасшедший. Они были как пальцы одной руки. Я никогда не видел, чтобы табун вел себя так. Говорят, у вас лучшие кони на всем Пелопоннесе. У вас самые страшные кони, господин. Лучше бы я пошел охотиться на львов. – …да, зубами. Вы видели трупы, господин мой. Я не вру, это легко определить с первого взгляда. Помните: волчья стая? Если бы лошади просто били нас копытами, я бы еще понял. Они рвали нас зубами, как хищники. Я сам видел, как вожак вцепился Автомедонту в шею. Мотнул головой, поднял в воздух. Когда Автомедонт упал на землю, вожак оторвал ему кисть руки. Да, Автомедонт. Это он убил второго вашего сына. – …мне повезло. Я калека. До конца моих дней. А может, не повезло. Сколько их осталось, этих дней? Казните меня, господин мой. Самой лютой казнью, какую сочтете достойной местью за сына. Я буду благословлять вас до последнего вздоха. Только ему не отдавайте. 5 Богов не обмануть Женщины рыдали. Царапали ногтями щеки. Рвали на себе волосы. Посыпали головы пеплом, взятым из очага. Раздирали одежды. Эвримеда молчала, словно онемела. Окаменела. Она молчала и раньше, когда я привез во дворец мертвого брата. Молчала, омывая тело Делиада. Служанки дивились: ни слезинки. Ни всхлипа. Ни вздоха. Жили только руки: вот они берут тряпицу. Вот смачивают тряпицу в воде. Скользят по трупу сына. Все повторяется: тряпица, вода, движение. Пирена мать омывала иначе, крича и стеная. Обугленного Пирена было страшно видеть, не то что мыть для погребения. Ягненок на вертеле, забытый нерадивым поваром над огнем, выглядел бы лучше. Делиад лежал, как живой. Я не видел омовения. Это дело женщин, мужчин туда не пускали. Я его слышал. Плач, вой, горестные выкрики. И молчание мамы. Его я слышал громче всего. Про руки и тряпицу позже рассказала Аглая. Она это рассказывала всем желающим. Люди слушали, затаив дыхание, словно рассказ о небывалом подвиге. Чистого Делиада умастили оливковым маслом, смешанным с благовониями. Увенчали сельдереем и еловыми ветвями. Облачили в белый хитон. Скололи ткань на плечах золотыми фибулами. Формой заколки напоминали боевые шлемы. Казалось, два воина пришли охранять молодого господина. Кусочек золота в рот – заплатить Харону-перевозчику, иначе не пустит в челнок. Медовую лепешку в сжатые пальцы – задобрить пса преисподней, трехглавого Кербера. Аромат гиацинта и майорана – посвященные Гермию Душеводителю, эти запахи должны были обеспечить душе покойного удачу на подземных дорогах. Все, дело сделано. Тело вынесли в мегарон, где уже подготовили погребальное ложе. Здесь – головой к стене, ногами к дверям – Делиад должен был лежать до завтрашнего дня. Закончить погребение сегодня до захода солнца не представлялось возможным. Хоронить же после заката значило оскорбить светоносного Гелиоса. Мертвому все равно, в Аиде солнца нет. Солнце нужно живым, никто не хотел навлечь на себя гнев сияющего бога. Женщин пускали в главный зал без разбора: кто, откуда, чья родня. Такой день, все можно – лишь бы плакали. Они расселись на полу вдоль стен: хор в белых масках. На щеках красные пятна, глаза тоже покраснели от слез. Мама стояла у очага, скрестив руки на груди. Ее лицо было маской, как у всех. Чисто белой, без яркой краски. Рядом с ложем выставили глиняные черпаки. У порога стоял сосуд побольше, с водой. Каждый, кто явился для скорби, при входе и выходе омывал руки. Затем влажными ладонями он проводил по лицу, дабы очиститься от скверны. Воду принесли из источника Пирена, так приказал отец. Да, отец. Безмятежный, сосредоточенный, он пугал окружающих не меньше безмолвной мамы. Мы с Алкименом тенями ходили за ним. Время от времени отец подзывал меня жестом, обнимал за плечи. Ничего не говорил, просто касался. Когда же отпускал, голос его делался тверже. В следующем году ему исполнится сорок лет, думал я, глядя на седые пряди в отцовских волосах. Боги, да ведь он уже старик! Ну конечно, старик! Как он выносит все это? Еще вчера старость и отец были несовместимы. Задыхаясь от ужаса, я ждал, что он обвинит меня в смерти Делиада. Не кинься мы в погоню за конокрадами… Один раз не выдержал, сказал отцу об этом. О чувстве вины, о готовности понести наказание. – Он старший, ты младший, – ответил Главк Эфирский. Голос отца звучал ровно, словно он обсуждал со мной новую упряжь для коней. – Ты щит, он копье. Сочти он необходимым, он бы остановил тебя. Не смог? Не захотел? В любом случае вина на нем, не на тебе. И отец посмотрел на Алкимена, словно о чем-то предупреждая. Во дворе складывали дрова для завтрашнего костра. Принесли урну для праха: черную, расписанную желто-коричневым орнаментом. Подготовили смолу: залить крышку. Послали за флейтистами: предупредить, чтобы явились к утру. Пришел жрец из храма Зевса Тройного. Он был в темных одеждах: сегодня жрец служил Зевсу Подземному. Зимой я спросил отца: что же это за Зевс, если он Подземный? Зевс должен быть на Олимпе! Владыка Аид, объяснил отец, не интересуется поклонением живых. Храмов, возведенных в честь Неодолимого, мало: в Пилосе, во Фригии, где-то еще. Когда мы хотим почтить Аида, старшего из сыновей Крона, мы называем его Зевсом Подземным. «А настоящий Зевс не гневается?» – удивился я. Аид старший, повторил отец. Другого ответа я не дождался. – Горе тебе, Главк, – возгласил жрец, едва шагнув за порог. – Великое горе! – Горе, – согласился отец. – Главк Эфирский умрет бездетным! Ты помнишь эти слова? – Помню. Как такое забыть? – Когда ты их услышал впервые? От кого? – От тебя. Ты сказал это за три года до рождения Алкимена. Жрец воздел руки: – Не я их сказал! Я лишь донес до тебя волю богов. И что же сделал ты? Что подсказал тебе твой хитроумный родитель?! Отец промолчал. – Богов не обмануть, Главк, – будничным тоном произнес жрец. – Это не колесничные гонки, где ты обходишь соперников одного за другим. Состязание с богами – путь в никуда. Даже если на старте тебе кажется, что ты вот-вот победишь, на финише тебя ждет разочарование. – Может быть, – отец пожал плечами. – Но я все-таки попробую. Для меня их разговор был лишен смысла. Главк Эфирский умрет бездетным? Разумеется. Папа бесплоден, о чем тут спорить?! Мы все приемыши, живые и мертвые. С одной лишь разницей – братьев родила мама, меня же принесли ночью. Принесли и оставили по настоянию деда. ⁂ Понадобилось время, чтобы я узнал, о чем говорил жрец. Наверное, поэтому, спустя годы, когда у меня родился сын, я назвал его Гипполохом – тем, кто знает лошадиное слово. А внука – внука я велел назвать Главком. Я не ошибся. Если Главк Первый воистину сражался с судьбой, то Главк Второй прославит себя под Троей. Храбрец среди храбрецов, он не отступит перед сильнейшими из ахейцев – и падет, сражаясь за тело Ахилла. Тело моего внука отнесет домой для захоронения сам Аполлон. Согласитесь, это кое о чем говорит. Главк – хорошее имя. Сильное. Впрочем, о гибели Главка Второго мне сообщат уже после моей смерти. Стасим Совет бессмертных – У кого-нибудь есть предложения? Предложений не было. – Дельные предложения?! Дельных – тем более. – Дочь моя! – вскричал Зевс. – Наши глотки пересохли. Ну-ка, поторопись! Кто же размышляет насухую? Вечно юная красавица Геба обнесла собравшихся кубками с нектаром. Здесь все были красивы, многие – вечно юные. Но природа Гебы была такова, что чужая юность меркла рядом с ней. Поэтому с кубками Геба управлялась быстро, опасаясь, что ее задержку возле кого-нибудь из богинь сочтут злым намеком. Убедившись, что никого не пропустила, дочь Зевса взяла еще один кубок, вдвое больше прочих, и пошла на двор – кормить Эфона, отцова любимца. Там она перелила нектар в деревянную плошку – пить из кубка Зевесов орел не умел, проливал вниз, на землю. Тогда в небесах начиналась гроза, а владыка богов бранил ветреную Гебу, называл безрукой. Боги выпили. Пир продолжился. Нет, не пир – совещание.