— Сколько лет детективу Пэтел? Двадцать семь? Двадцать восемь? Вот уж не знал, что Анна может ревновать. — На самом деле ей за тридцать… — недавно я сам смотрел ее личное дело… — она хороший работник, но такие женщины не в моем вкусе. — А какие женщины теперь в твоем вкусе, если не я? Не знаю, что мне делать — смеяться или целовать ее, но оба варианта не подходят. — Ты всегда будешь в моем вкусе, — говорю я, и на ее лице появляется напряжение, за которым прячется улыбка. — Постараюсь запомнить на случай, если тебе понадобится донор крови. Я смеюсь. Наверное, запамятовал, что моя жена способна шутить. Бывшая жена. Мне не следует этого забывать. На тропинку за нами садится сорока. Анна не может сдержаться и отдает ей честь. Этой суеверной чепухе ее научила мать. — Пойдем, все будет хорошо, — говорю я, протягивая руку. К моему удивлению, она берет ее. Мне всегда нравилось, когда ее пальцы точно укладывались в мою ладонь. Я невольно притягиваю ее ближе к себе, и она не возражает. Объятие получается каким-то неловким, словно с тем, кто редко это делает. Анна начинает плакать, и внезапно я снова оказываюсь в доме ее матери в ту ночь два года тому назад. Я обнимаю свою жену после того, как мы обнаружили, что наша дочь мертва. Уверен, что она тоже это вспомнила, потому что отстраняется от меня. Достаю из кармана чистый носовой платок, и она вытирает им слезы и следы туши под глазами. — Все начнут спрашивать, где мы, — говорю я. — Извини, мне просто надо было немного побыть одной. — Знаю. Мне тоже. Все в порядке. Мы идем обратно к стоянке. Мои глаза прикованы к сороке, севшей на землю прямо перед нами несколько минут назад. Она не улетает и целиком поглощена каким-то делом. Я вижу, что это, только тогда, когда мы подходим ближе. Живая сорока клюет плоть мертвой. По роду своей работы я наблюдал всякое, но от этого зрелища у меня немного сжимает живот. Анна тоже это видит, и, зная ее суеверные представления, не могу не спросить себя, считается ли это по-прежнему удачным предзнаменованием[6]. Она Среда 09.00 Не могу выкинуть из головы картину, как одна сорока пожирает другую. И все время вспоминаю слова Джека о том, что я напоминаю ему мою мать. Сама я этого сходства не вижу, но даже если я действительно на нее похожа, мы с ней разные. Может быть, правда, что яблоко от яблони недалеко падает, но иногда яблоко может скатиться с горы и оказаться далеко-далеко от того места, где упало. Когда я бываю в этой части леса, всегда вспоминаю Рейчел. Я думала, ничто не сможет омрачить ощущение счастья в моей груди после того, как она поцеловала меня в школьном туалете. Дружить с ней было все равно что пить шампанское, и я не сомневалась — никакая другая дружба не сравнится с этой. Мы обе весь день улыбались, пока мистер Ричардсон — наш отвратительный учитель английского языка — не вызвал нас обеих — и Рейчел, и меня — в свой кабинет. Нас выдернули прямо с урока физкультуры, и мы пошли к нему в одной хоккейной форме. Меня позвали первой. Я села на самый край стула, стоявшего напротив его письменного стола, и когда он сказал, что меня поймали на обмане, расплакалась. Боюсь, что слезы выдали меня задолго до того, как я смогла сказать хоть что-то в свою защиту. Он сказал, что мы с Рейчел сдали совершенно одинаковые эссе. Одна из нас явно списала у другой, и пока он не определит, кто виноват, ему только и остается, что наказать нас обеих. Его правая рука была спрятана под столом, словно он что-то царапал, и, судя по его кривой улыбке, он наслаждался моими слезами. Я никак не могла остановиться — мысль о том, что моя мать узнает, что я наделала, убивала меня. Наконец он отпустил меня и велел позвать в кабинет Рейчел. По моему заплаканному лицу она поняла, что дело плохо. Я хотела предупредить ее — пусть она хотя бы знает, чего ждать, — и прошептала ей в ухо, когда мы проходили мимо друг друга: — Хелен нас надула. Она два раза написала одно и то же эссе. К моему удивлению, Рейчел осталась совершенно спокойной. — Постарайся не волноваться, — прошептала она в ответ. — Обещаю: все будет в порядке. Иди в наше секретное место и жди меня, я тебя найду. В лесу было темно и холодно, тем более что на мне ничего не было, кроме футболки и хоккейной юбки. Гетры согревали мало. Рейчел велела мне не волноваться, и ее слова прозвучали как насмешка — ведь мне казалось, что сейчас весь мир рухнет, — но я напомнила себе, что у нее есть обыкновение всегда получать то, что она хочет, независимо от шансов. Спустя десять минут она появилась на поляне с широкой улыбкой на лице. — Наверное, у тебя нет ни мятного леденца, ни жвачки? — спросила она. Я покачала головой. — Не волнуйся, я достану позже. Мне надо почистить зубы. — Почему? — Пустяки, — ответила она и обняла меня. — Все снова в порядке, и тебе не надо беспокоиться. Нам обеим поставят высший балл за эссе, которые мы сдали, хотя мы их и не писали, и родители ничего об этом не узнают. Поскольку ты только что получила высший балл, надеюсь, твоя мама разрешит тебе, в конце концов, отпраздновать день рождения в следующие выходные. Я попыталась высвободиться, чтобы увидеть ее лицо, но она обняла меня еще сильнее. — Не понимаю. Как ты заставила мистера Ричардсона передумать? — Не имеет значения, — прошептала она и залезла свободной рукой мне под юбку. Она пальцами сдвинула мои трусы на одну сторону, продолжая другой рукой крепко держать меня. Когда у меня задрожали колени, она разрешила мне лечь на землю, а я, как обычно, позволила ей делать все, что она захочет. — Тебе лучше? — спросила она потом. Она встала и, не дожидаясь ответа, стряхнула пыль с ладоней и колен, а затем подняла меня с ложа из опавших листьев, на которых я лежала. — Мне надо сегодня переговорить с Хелен, пока она не ушла домой, так что идем обратно в раздевалку, — сказала Рейчел. — У тебя в сумке есть жвачка? — Хочешь? — спрашивает Джек, предлагая мне сигарету. Мои воспоминания о том дне, когда Хелен Вэнг обвела вокруг пальца Рейчел Хопкинс, а потом всю жизнь сожалела об этом, грубо прервали. Вспоминая о том, что мы вытворяли в те дни, я краснею. — Спасибо, воздержусь. Как ты знаешь, курением я не злоупотребляю. Мы никогда не говорили о моем пьянстве. Джек понял, почему я начала и почему не могу бросить — подпорки бывают всех форм и размеров. Новое выражение на его лице сильно напоминает жалость. Мне этого не надо, и я отвечаю тем же. — Мне жаль, что весь этот ужас происходит на твоих глазах. Уверена, что ты ждал не этого, когда сбежал за город. — Я не сбежал, меня вынудили. Никто из нас не хочет снова идти этим путем, и я выбираю альтернативный маршрут. — Догадываюсь, что не скоро смогу ездить на своей машине? — спрашиваю я. — Боюсь, что нет. Тебя куда-нибудь подвезти? — Нет, не надо, я уже послала Ричарду эсэмэс. Он качает головой. — После всего того, что я рассказал о нем? — Что бы он ни сделал в прошлом, не сомневаюсь, на то были свои причины. — Называй меня старомодным, но я считаю обвинение в нанесении тяжких телесных повреждений поводом для беспокойства. Разве он не останавливался в «Белом олене», как и ты? — Ты же знаешь, что останавливался. Ведь в округе только одна гостиница. Но это был не он. — А почему ты думаешь, что в твоем номере вообще кто-то был? Я колеблюсь, поскольку все еще не решила, сколько мне стоит ему рассказать. — Ты подумаешь, что я свихнулась, если скажу тебе… — Я и так знаю, что ты свихнулась. Мы были женаты десять лет, помнишь? Мы оба смеемся, и я решаю попытаться довериться ему, как делала всегда. — У меня была старая фотография, где я заснята с несколькими девочками из школы. Я нашла фото у мамы и рассматривала его в моем номере прошлым вечером в связи с тем, что случилось с Рейчел. Он долго смотрит на меня, словно ждет, что я продолжу. — И? Я качаю головой, все еще немного беспокоясь о том, какое это произведет действие. — Это был наш групповой снимок. — Хорошо…