Рейчел сложила руки на груди и склонила голову набок. Так она делала всегда в тех редких случаях, когда не добивалась своего. Затем захлопнула учебник Хелен. — Тогда меняй свои планы. — Я сказала — нет. Хелен стала гораздо более несговорчивой с тех пор, как я перешла в Святого Илария. Она уделяла больше времени урокам или школьной газете, чем когда-либо раньше, и очень сильно похудела. Я догадывалась, что это действие таблеток; вдобавок я почти никогда не видела, чтобы она ела. — Подумай хорошенько, — произнесла Рейчел с одной из своих самых обворожительных улыбок. К моему удивлению, в понедельник утром Хелен вручила нам два эссе; они, конечно же, должны были быть лучше тех, которые мы могли бы сочинить сами. Эссе были написаны двумя разными почерками, до странного похожими на наши собственные. — Ты уверена, что все в порядке? — спросила я Хелен. — Ты точно получишь отметку, которую заслуживаешь, — сказала она и пошла прочь по коридору, больше не произнеся ни слова. Раньше я всегда сама делала домашнее задание, и для меня это было внове. — Может, стоит проверить? — спросила я Рейчел, но она только улыбнулась. — Зачем беспокоиться? Хелен так хорошо знает требования учителей, что, наверное, сама станет учительницей, когда вырастет. «Мисс Вэнг». Я уже представляю, как она сидит на директорском месте на школьном собрании. А ты? Это было правдой. Хелен всегда была исключительно умна, но она также была лгуньей. В конце урока английского мы отдали наши эссе мистеру Ричардсону — вертлявому человечку в очках, с малым количеством волос и терпения. Вся школа знала, что он мечтает сам создавать литературные произведения, а не преподавать литературу. Он был известен как собиратель первых изданий книг, перхоти и врагов среди подростков. Все девочки его ненавидели и часто брызгали чернила из своих авторучек за ворот его рубашки, когда он писал на доске. Он так посмотрел на Рейчел, когда она отдавала ему свое эссе, что мне стало не по себе. Так старая хромая собака пускает слюни, глядя на баранью ногу в витрине мясной лавки. Прозвенел звонок — начался перерыв на ланч, и все устремились в столовую, но Рейчел потянула меня в другую сторону. — Пойдем, у меня есть для тебя маленький подарок, но его надо открыть в укромном месте. Она взяла меня за руку, ее пальцы сплелись с моими. Так делали многие девочки в школе, но, когда Рейчел держала меня за руку, я чувствовала себя избранной. Она привела меня в туалет, где мы натолкнулись на Кэтрин Келли. Ее длинные светлые волосы были растрепаны и все в колтунах. Кожа была даже бледнее, чем обычно, а подбородок усеян воспаленными прыщиками. От клочкастых бровей почти ничего не осталось — она в прямом смысле слова выдергивала крошечные кусочки самой себя и выбрасывала их. Я могла понять, почему люди типа Рейчел недолюбливали ее — они были полными противоположностями. — Стань у двери, уродина, и смотри, чтобы никто не вошел. Если не уследишь, я заставлю тебя сделать кое-что похуже, чем выпить мочу из банки колы. Я не любила эту черту в характере Рейчел — как она цеплялась к Кэтрин, — но пришла к выводу, что на это должны быть свои причины, хотя и не знала, в чем дело. Рейчел затащила меня в кабинку и закрыла дверь. — Снимай блузку, — велела она. — Что? Я нисколько не сомневалась, что Кэтрин слышит каждое слово. — Не беспокойся, Дамбо и ее большие уши не будут слушать, если я ей прикажу, — ответила Рейчел. — Снимай. — Почему? — Потому что я так велела. К тому моменту мы уже баловались в наших спальнях и в лесу, но всегда в темноте. Хотя я видела Рейчел обнаженной больше раз, чем могла вспомнить, я все еще стеснялась, когда она видела мое тело. Когда я не пошевелилась и не ответила, она улыбнулась и принялась расстегивать пуговицы на моей блузке за меня. Я ей это позволила, как позволяла делать все, что она хотела. Даже когда ее действия причиняли боль. Сняв блузку, она завела руки мне за спину и расстегнула мой лифчик. Я попыталась закрыть грудь, но она оттолкнула мои пальцы, полезла в сумку и достала оттуда черный кружевной лифчик. Я никогда не носила ничего подобного — моя мать все еще покупала мне нижнее белье, и оно было неизбежно белым, хлопковым и приобретенным в «Маркс энд Спенсер» — это же могла носить женщина. — Это «Вандербра»! Я всегда ношу только такие, тебе понравится, — сказала Рейчел, надевая лифчик на меня так, как ребенок одевает любимую куклу. К моему ужасу она сняла на свой одноразовый фотоаппарат мою грудь в новом прикиде, затем открыла дверь и вытолкнула меня из кабинки. Кэтрин Келли просто смотрела в пол, и я стала рассматривать свое отражение в зеркале. Мне казалось, что это не я. — Посмотри, насколько они стали больше! — заметила Рейчел и нахмурилась, взглянув на мое лицо. — Что? — спросила я. — У тебя все губы потрескались, это нехорошо. Она достала из сумки крошечную баночку бальзама для губ с клубничным ароматом и кончиком пальца медленно намазала им мои губы. — Теперь лучше? — спросила она, и я кивнула. — Дай-ка гляну, — произнесла она и поцеловала меня. Она стояла спиной к Кэтрин, но я нет. И меня очень беспокоило, что девочка смотрела на нас все то время, пока губы Рейчел касались моих. Я стояла неподвижно, как статуя, когда она проникала языком в мой рот, полностью отдавая себе отчет в том, что за нами наблюдают. — Не волнуйся из-за нее, — сказала Рейчел, бросив взгляд через плечо. — Она никому не скажет, правда, уродина? Кэтрин покачала головой, и когда Рейчел снова поцеловала меня, я закрыла глаза и поцеловала ее в ответ. Он Среда 08.45 — Тебе надо вернуться, — говорю я, как только нахожу Анну в лесу. Это было не трудно. Я нашел ее прямо у оврага в долине, недалеко от школы, куда обычно все плохие девочки сматывались после уроков, а иногда и во время них. Там они курили, пили и занимались еще кое-чем. Каждый год новый класс «крутых» детей считал это своим укромным местом, но о его существовании было известно всем — даже мальчикам вроде меня: информация передавалась от одного поколения подростков к другому. Три упавших ствола, притянутых друг к другу, образовывали маленькую поляну в форме треугольника. В центре — следы от недавно потухшего костра, окруженного камнями. Анна смотрит на меня так, словно увидела привидение, и спрашивает: — Как ты узнал, где я? — Я помню, что ты рассказывала об этом месте. — Правда? Нет. — Как бы я еще узнал? — произношу я. Она выглядит очень смущенной. На ее лице — выражение человека второго сорта, которое она унаследовала от своей матери. Я почти испытываю угрызения совести, потому что не признался, что это Рейчел, а не Анна рассказала мне о том, как они приходили сюда вместе. — Знаешь, ты немного похожа на нее, — говорю я. — На кого? — На твою мать. — Спасибо. Вижу, что она сравнивает себя с забывчивой старой женщиной, живущей в коттедже на вершине холма, но я имел в виду не это. Все в деревне помнят, какой красивой была мать Анны двадцать лет назад. Я всегда считал ее Одри Хепберн с окраин. Может быть, в то время я был немного влюблен в мою будущую свекровь. Спутанные седые волосы были тогда длинными, темными и блестящими, и она одевалась лучше всех уборщиц, которых я когда-либо видел. Думаю, она подурнела от тяжелой жизни. Забавно, как годы могут быть добры к красоте одних и жестоки к красоте других. — В смысле, когда она была моложе. Хотел сделать тебе комплимент, — говорю я, но Анна не отвечает. — Ты в порядке? — спрашиваю я, хотя знаю, что это глупый вопрос. Она качает головой. — Сама не понимаю. Упоминание матери Анны — всегда вопрос деликатный, кому, как не мне, это знать. — Мне жаль, что ты думаешь, будто я вмешался в ситуацию с твоей мамой. Ты права, я должен был сказать тебе, что ей становится значительно хуже. Я действительно пытался и хотел только помочь. — Знаю. Просто она никогда не хотела уезжать из этого дома, и я чувствую, что предала ее… Я на шаг приближаюсь к Анне. — Ты никого не предавала. Я понимаю, почему ты не появлялась и как на тебя действует пребывание здесь. Может быть, тебе стоит вернуться в Лондон? Судя по ее жестам, она мгновенно интерпретируют мои слова совсем по-другому. — Ты бы хотел этого, так ведь, Джек? — Что ты имеешь в виду?