— Да. — На лице Зои появляется выражение, которое я предпочитаю проигнорировать. — Но затем я ушел. Я не знал, что что-то случилось, пока не увидел в телефоне пропущенные звонки, когда пришел домой. Поехал обратно на помощь, но ни ее машины, ни ее самой там не было. Я звонил ей на мобильный, но она не отвечала, поэтому я предположил, что ей удалось решить проблему. — Кто-то еще знает, что ты там был? — Нет. — Ты не рассказал своим коллегам-полицейским? Я качаю головой: — Нет. Она долго смотрит на меня, прежде чем задать следующий вопрос. — Почему ты им не сказал? — Потому что они посмотрели бы на меня так, как ты сейчас. — Извини, — наконец произносит сестра. — Я должна была спросить, но я тебе верю. — Хорошо, — отзываюсь я, хотя это не так. — Знаю, что в нашей семье это не принято говорить, но я тебя люблю. — Я тебя тоже, — отвечаю я. Когда она выходит из комнаты, я плачу первый раз с тех пор, как умерла моя дочь. Потерять человека, которого ты действительно любил, — все равно что потерять часть себя. Я имею в виду не Рейчел — это была всего лишь страсть, — а свою сестру. Может быть, мы не всегда были близки — ей никогда не нравилась моя жена, а мне — пожалуй, вообще ничего из того, что выбирала она, — но я всегда считал, что она одна подставит плечо, если придет беда. Думаю, что ошибался, поскольку чувствую, что сегодня вечером между мной и Зои что-то сломалось. Что-то, чего уже не починишь. Какое-то время я сижу в полутьме и допиваю вино, которое она, вероятно, оставила здесь намеренно, зная, что оно мне понадобится. Когда бутылка выпита, а дом снова затих, опять подхожу к автоответчику и стираю сообщение. Иногда мне кажется, что я больше не знаю, кто я. Она Вторник 04.30 Я просыпаюсь вся в поту и не знаю, где я и когда. Первое, что всплывает на поверхность, — это она, моя маленькая девочка. Так происходит всегда. Затем вспоминаю гостиницу и выпивку — до и после моего постыдного столкновения с Ричардом — и крепко зажмуриваюсь. Словно если достаточно долго не открывать глаза, удастся стереть все воспоминания. Перед тем как проснуться, я видела кошмарный сон. Я бежала по лесу, боясь чего-то или кого-то, кто меня преследовал. Я упала в грязь и пока там лежала, появился некто, он стоял, возвышаясь над моим телом и держа нож. Во сне я кричала и звала на помощь, и теперь у меня болит горло, словно я кричала по-настоящему. Вероятно, у меня просто обезвоживание. Все бы отдала за прохладительный напиток прямо сейчас. Включаю свет и с удивлением вижу рядом с кроватью бутылку минеральной воды без газа. Я не помню, что поставила ее сюда, но молча благодарю себя прежнюю за такую заботу. Откручиваю крышку и залпом выпиваю охлажденную жидкость, такую холодную, будто ее только что достали из холодильника. Затем проверяю телефон и вижу, что меня разбудило сообщение от Джека. Мне почему-то становится лучше, когда я понимаю, что у него тоже проблемы со сном. Сообщение довольное сухое и краткое, оно состоит только из трех его любимых слов, расставленных в знакомом порядке. Нам надо поговорить. Но не в четыре утра. Выбираюсь из постели и переползаю к мини-бару в поисках чего-нибудь маленького, что поможет мне снова заснуть. Боюсь, что, наверное, полностью опустошила его, прежде чем вырубиться, и чуть было не задыхаюсь от изумления, увидев, что на самом деле он полностью забит. Достаю мусорную корзину из-под письменного стола, но она пуста. Я уверена, что прошлой ночью одна сидела на кровати, закусывала и пила, но, возможно, это тоже был сон. Открываю миниатюрную бутылочку шотландского виски и выпиваю ее, а потом замечаю фото на письменном столе — то, что вчера нашла в шкатулке для драгоценностей в доме матери. Мы все там. Пять юных подруг-подростков вечером накануне случившегося, некоторые из нас понятия не имеют о том, что произойдет. Долгие годы я пыталась забыть этих девочек, но теперь снова могу думать только о них и вспоминаю нашу первую встречу. Средняя школа была идеей моей матери. В то время я была умнее — до того, как все клетки головного мозга растворились в алкоголе, — слишком умной на свою голову, так она обычно говорила. Просто без отца не было никакой возможности платить за обучение в частной школе. Мне надо было где-то получить образование, и она решила, что школа Святого Илария — самый лучший вариант после частной школы. Но это было не так. Женская школа находилась в двадцати минутах ходьбы от нашего дома, но мама настояла, что в мой первый день отвезет меня туда — возможно, чтобы убедиться, что я туда пошла, — и подъехала прямо к воротам. Она купила старый белый фургон, на боку которого было написано название ее новенькой компании: Трудолюбивые пчелы — профессиональные клининговые услуги. Фургон был похож на консервную банку на колесах. Я видела, что люди смотрят на нас большими глазами как на древний реликт, которому место в музее, а не на дороге. У меня не было никакого желания ни выходить из фургона, ни идти в школу Святого Илария, но я не хотела подводить маму. Я знала, что она умаслила руководство, и меня взяли в школу в середине семестра. Моя мама убирала у директрисы — похоже, к тому моменту она убирала у половины деревни — и наверняка уговорила женщину пожалеть меня и нас. Я начала привыкать к тому, что то тут, то там ей оказывали маленькие услуги. Уборка у влиятельных людей и местных бизнесменов имела свои преимущества, включая бесплатный хлеб от булочников и уже распустившиеся цветы от флориста. Она всегда делала то, что полагалось, — оплачивала счета и сохраняла крышу у нас над головой. Я пыталась выглядеть счастливой и благодарной, оглядывая внушительное кирпичное здание, но по моему первому впечатлению школа напоминала викторианский приют — над главным входом висела с виду старинная вывеска с названием школы, вырезанным на камне: Женская средняя школа Святого Илария. Когда я не вышла из фургона, моя мать попыталась подбодрить меня. — Быть новенькой всегда нелегко, независимо от возраста. Просто будь собой. Тогда этот совет показался мне ужасным, впрочем, как и сейчас. Я хочу нравиться людям, так что быть собой совершенно не годится. Я все не открывала дверь фургона. Помню, что смотрела на школу как на тюрьму, из которой меня могут никогда не выпустить, и была недалека от истины. Есть пожизненные приговоры, которые мы выносим себе сами. В душе мы все узники нашего раскаяния и не можем освободиться от вины и боли, которые оно нам причиняет. В окно фургона кто-то постучал, а затем туда заглянуло улыбающееся лицо. Моя мать перегнулась через меня, чтобы опустить стекло. На девочке была такая же форма, что и на мне, только ее наряд выглядел новым. Как и всю остальную одежду, мою форму мы купили в секонд-хенде. На мне были новые туфли, но только на размер больше. Мама всегда покупала мне обувь на вырост и запихивала вату в носки туфель, чтобы пальцы не болтались. У машины стояла тоненькая и очень хорошенькая девочка. Мы были одного возраста, но она выглядела значительно старше своих пятнадцати. Длинные золотистые пряди в ее волосах блестели на утреннем солнце. От ее улыбки с ямочками на щеках хотелось быть такой же счастливой и доброй, какой казалась она. Это первое, что я подумала о Рейчел Хопкинс: она производит впечатление славного человека. — Привет, Рейчел. Как приятно тебя видеть, — произнесла моя мать. Я подумала, что в деревне не осталось ни одного человека, которого бы она не знала. — Здравствуйте, миссис Эндрюс. Ты, наверное, Анна? — спросила прекрасная незнакомка. Я кивнула. — Сегодня твой первый день, правильно? Я снова кивнула, словно забыла, как говорить. — По-моему, мы в одном классе. Пойдем со мной, хочешь? Я могу показать тебе школу и всем тебя представить. Помню, что мне этого хотелось, очень хотелось. Она казалось такой славной, что, думаю, я пошла бы за ней хоть на край света. Мама наклонилась — она хотела поцеловать меня, но я вышла из фургона, не дав ей этого сделать — мне никогда не нравились проявления чувств на людях, — поэтому мы толком не попрощались, и она уехала. Мне не надо было спрашивать, откуда Рейчел знает мою мать; я уже догадалась, что мама, вероятно, убирает и ее дом. Рейчел говорила. Много. В основном о себе, но я была не против. Я просто была благодарна за то, что мне не надо одной входить в здание школы. Она привела меня в класс, где уже было полно подростков и стоял шум. Когда мы вошли, наступила тишина, из-за нее или из-за меня — непонятно, но болтовня вскоре возобновилась, и я попыталась не так сильно смущаться. Рейчел направилась к группе девочек с той непринужденностью, которую умеют изображать лишь очень популярные люди. Девочки сидели около батарей старинного образца — в школе всегда было холодно не только в прямом смысле этого слова — и она без колебаний встряла в их разговор и стала меня представлять. — Анна, вот все, кого ты должна знать. Меня зовут Рейчел Хопкинс, и я твоя новая лучшая подруга. Это — Хелен Вэнг, она у нас умная, редактор школьной газеты, а это — Зои Харпер, она прикольная, ей нравится самой шить себе одежду и делать пирсинг на некоторых частях тела, чтобы подразнить своих родителей. Зои заложила свои светлые соломенные волосы — они не выглядели естественными — за уши в пирсинге. Затем высоко задрала блузку и продемонстрировала сережку на пупке, словно в знак приветствия. Вскоре я обнаружила, как хорошо Зои управляется со швейной машинкой — половина школы платила ей за то, что она укорачивала их юбки. Черные волосы «умной» Хелен были подстрижены под Клеопатру, а скулы так резко очерчены, словно о них можно было порезаться. Девочка быстро потеряла ко мне интерес и вернулась к своему занятию — она скрепляла степлером листки розовой бумаги А4. Делала экземпляры школьной газеты, как я узнала позже. Она давила на степлер всем своим весом, и звук периодически опускавшегося степлера действовал на остатки моих нервов, напоминая ружейные залпы. Рейчел полезла в свою сумку и достала одноразовый фотоаппарат «Кодак». Я никогда не видела такой раньше, но вскоре узнала, что он требует пленки и терпения. В то время не было цифровых камер, у нас даже не было мобильных телефонов. Всю пленку надо было отдавать в проявку, иногда на несколько дней, чтобы посмотреть на одно-единственное фото. Никогда не забуду, какой раздался звук, когда Рейчел сфотографировала меня. Стук-постук. Сук-постук. Стук-постук. После съемки всегда нужно было переводить кадр с помощью маленького серого пластмассового колесика, которое скрипело и оставляло след на коже ее большого пальца. — Сними меня и нашу новую подружку в ее первый день, — сказала Рейчел, с очаровательной улыбкой, протягивая фотоаппарат Хелен, которая, похоже, немного рассердилась, поскольку ее оторвали от степлера. Рейчел обняла меня перед объективом. Я моргнула от вспышки, и нас сфотографировали еще раз на случай, если я испортила первый снимок. — Таким образом, у нас будет до и после, — сказала Рейчел, выхватив аппарат у Хелен и положив его обратно в сумку. Я не догадалась спросить, до и после чего. — Остальные — лузеры, особенно она, — добавила Рейчел, оглядывая других учениц в классе. Я повернулась и увидела девочку, которая сидела одна за партой и читала книгу. — Это — Кэтрин Келли, она чудна́я, если угодно, и лучше с ней не общаться. Держись нас и будешь в порядке, детка. Я посмотрела на Кэтрин, которая выглядела одинокой. У нее были очень светлые, почти белесые волосы и брови. Из-за необычайно белой кожи она выглядела почти как альбинос. Я не могла не обратить внимание на безобразные брекеты на ее зубах — на завтрак она грызла шоколадку. На ней была мятая одежда в пятнах. Как и саму девочку, ее явно надо было почистить. Съев одну шоколадку, Кэтрин открыла крышку своей парты и достала еще одну, так разрывая обертку, словно умирала от голода. Несмотря на перекусы, она была худой и маленькой. Ее большие глаза напоминали о Бемби, который жевал свежую травку, совершенно не догадываясь, что за ним наблюдают охотники. Не общаться с ней не составляло никакого труда. Но решение общаться привело к катастрофе, о чем я в то время еще не догадывалась. Очень долго я хотела только одного — уехать из Блэкдауна и никогда туда не возвращаться. И сейчас, оглядывая гостиничный номер, не понимаю, как я здесь, в конце концов, очутилась. Последний раз бросаю взгляд на фото пяти девочек, чьи жизни навсегда изменились довольно скоро после того, нас сфотографировали, переворачиваю его обратной стороной вверх и кладу назад на письменный стол. Я больше не хочу смотреть на эти лица.