Когда я въезжаю в переулок, коттедж полностью погружен во тьму, что меня радует: после такого дня, как сегодня, по возвращении домой мне меньше всего нужен допрос. Как можно тише открываю входную дверь, стараясь никого не разбудить, но скоро становится ясно, что нечего было беспокоиться. Хотя свет выключен, работает телевизор, и, войдя в гостиную, я вижу, что Зои смотрит новости, где показывают мою бывшую жену. Проезжая сейчас через лес, я заметил, что все СМИ уже упаковали свое оборудование и уехали на ночь, так что это точно не прямой эфир. Это просто повторение ее предыдущего репортажа, но все равно странно видеть Анну в моем доме. — Что тут, черт возьми, происходит? — спрашивает Зои, не поднимая глаз. Весь день она посылала мне эсэмэс и звонила, но у меня не было ни времени, ни желания ответить ей. — Если ты смотрела телевизор, думаю, уже знаешь, — отвечаю я и не могу сдержать вздоха. — Одну из моих лучших подруг убивают, и ты не собирался мне об этом рассказывать? — Ты не дружила с Рейчел Хопкинс с тех пор, как окончила школу. Ты вообще не разговаривала с ней лет двадцать. — Лицо Зои искажает довольно безобразная гримаса — смесь гнева и боли, но сегодня вечером я не намерен терпеть ее истерики. — Не все вертится вокруг тебя, Зои. У меня был по-настоящему длинный день, и ты знаешь, что я не могу говорить о своей работе, так что, пожалуйста, не спрашивай. Я никогда не хотел грузить ее своими проблемами. — Ты ошибаешься. Мы с Рейчел говорили сравнительно недавно, — произносит она, выключая телевизор. Затем осматривает меня с головы до пят, словно проводит официальную оценку и дает отрицательное заключение. — Почему твоя бывшая жена делает здесь репортаж об убийстве твоей последней подруги? Я слишком шокирован и не могу найти подходящий ответ, поскольку понятия не имел, что сестра знала — я спал с Рейчел. Я думал, никто не знает. Хотя не исключено, что она не знает наверняка. — Не понимаю, что ты имеешь в виду… — Хватит молоть чепуху, Джек. Я знаю, что последние месяцы ты с ней трахался, бог его знает, почему именно с ней! Ты был с ней вчера вечером? Я молчу. — Был? Говори! — Ты мне не жена, Зои. И не мать. — Я твоя сестра и поэтому спрашиваю: ты был с Рейчел вчера вечером? — Ты спрашиваешь меня, имею ли я к этому какое-то отношение? Она качает головой и начинает поправлять на диване подушки из искусственного меха, что делает всегда, когда очень взволнована. Она шьет их сама — чехлы для подушек — и продает в сети. Это очень далеко от работы дизайнера, о которой она мечтала в дни нашей молодости. Я замечаю, что сестра снова покрасила волосы в ярко-рыжий цвет, наверное, воспользовавшись одним из наборов «Сделай сам», которые она так любит. Она не прокрасила прядь светлых волос на затылке — это оттенок прошлого месяца. Ее розовая пижама больше бы подошла моей двухгодовалой племяннице наверху, чем ее тридцатишестилетней матери, но я держу свое мнение при себе. — Когда я разрешила тебе пожить с нами после развода, то имела в виду несколько недель, а не несколько лет… — говорит она, не поднимая глаз. — А как бы ты тогда платила по закладной? Я перебрался к сестре, когда съехал с квартиры, в которой жил вместе с Анной. Этот дом принадлежал нашим родителям, пока они не умерли, и я считал, что имею такое же право жить здесь, как и Зои. Во-первых, она не имела никакого представления о налоге на наследство, что означало перезалог дома для его сохранения. Во-вторых, наши родители умерли довольно внезапно. К моему ужасу и к удивлению Зои, они не оставили завещания. Хотя наши родители при жизни были очень организованными людьми, их смерть оказалась совершенно незапланированной. По крайней мере, ими. Я позволил сестре относиться к этому дому как к своему только по одной причине: у нее была дочь. Им нужен был дом гораздо больше, чем мне, и кроме того, у меня тогда на самом деле не было никакого желания возвращаться в этот город. Как и моя бывшая, я лучше оставлю прошлое там, где ему положено находиться. Зои проносится мимо меня и выскакивает из комнаты. Судя по ее виду и запаху, она сегодня не мылась и не переодевалась. Снова. У моей сестры нет постоянной работы. Она говорит, что не может никуда устроиться, но, возможно, это потому, что вот уже лет десять не утруждает себя поисками. Она полагается на чехлы для подушек, пособие и продажу имущества наших умерших родителей на ибэй — что, как она думает, мне неизвестно — и настаивает: быть родителем — значит иметь полную занятость, хотя сама ведет себя как мать на полставки. Я иду вслед за ней на кухню. Затем наблюдаю, как она долго, гораздо дольше, чем нужно, моет в раковине одну-единственную чашку. Замечаю, что нигде нет ни единого пятнышка — вообще-то Зои редко делает уборку, независимо от того, опечалена она или нет, — и все на своих местах, за исключением ножа из набора из нержавеющей стали на разделочном столе. Я заметил, что сегодня утром его тоже не было. — Как ты узнала о Рейчел? — спрашиваю я. Зои все еще стоит ко мне спиной, теперь она споласкивает свой винный бокал, словно от этого зависит ее жизнь. Я достаю из буфета чистый бокал и наливаю себе красного вина из открытой бутылки на столе. К сожалению, моя сестра выбирает вина так же, как мужчин: слишком дешевые, слишком молодые и вызывающие головную боль. — Как я узнала, что она умерла? Или как я узнала, что ты с ней спал? — спрашивает она, наконец повернувшись ко мне лицом. Не могу смотреть ей в глаза, но мне удается кивнуть, когда я делаю глоток. — Я твоя сестра. Я тебя знаю. Ты все время говорил, что работаешь допоздна, но Блэкдаун — не совсем центр криминального мира. Или, во всяком случае, не был таковым. Затем на прошлой неделе я увидела ее в супермаркете, и она заговорила со мной. Как ты сказал, она не здоровалась со мной почти двадцать лет… — И ты автоматически подумала, что она должна спать с твоим братом? Она поднимает подрисованные брови. Зои всегда в полном макияже, независимо о того, вымылась ли она, оделась ли и собирается ли куда-то. — Сначала нет, но она пользовалась духами с очень характерным запахом, а тем вечером ты пришел домой после «работы допоздна», и от тебя пахло теми же духами, и… Она рисует в воздухе кавычки, как делает с самого нашего детства. Со временем меня это стало раздражать еще больше. — Почему ты ничего не сказала? — спрашиваю я. — Потому что меня это не касается. Я же не говорю тебе, с кем я сплю. Ей не надо этого делать — в доме тонкие стены. — Ты с кем-то спишь? — спрашиваю я, но она меня игнорирует. Я задал этот вопрос с иронией. Зои всегда с кем-то спит и довольно неразборчива в вопросах секса. Она так и не сказала мне, кто отец ее дочери. Наверное, потому, что сама не знает. — Я думала, ты скажешь мне, когда сочтешь нужным. К тому же до вчерашнего вечера я не была уверена, — говорит она. — А почему до вчерашнего вечера? — Потому что она сюда звонила. Бокал с вином чуть было не выскользнул из рук. — Что ты сказала? — Рейчел Хопкинс звонила сюда вчера вечером. Внезапно шум у меня в голове усилился. Я даже не знал, что у Рейчел вообще есть этот номер, но потом понимаю, что он ни разу не менялся. По этому номеру она звонила моей сестре, когда они дружили в школе. Я в ужасе, но мне надо спросить: — Ты с ней говорила? — Нет, я даже не слышала звонка. Она оставила сообщение около полуночи, я прослушала его только сегодня утром, когда увидела, что автоответчик мигает. Сестра идет в противоположный конец кухни к древнему автоответчику, который принадлежал нашим маме и папе. Здесь по-прежнему так много их вещей — вещей, которые Зои еще не продала, — что я иногда на самом деле забываю, что они умерли. Затем вспоминаю, и меня снова охватывает тоска. Не знаю, нормально ли это. После их смерти время для меня стало идти как-то по-другому. Плохое продолжало случаться. Не только смерть дочери и развод — любое будущее, которое я некогда воображал себе, словно решило развалиться на куски. Теперь это происходит снова. Зои движется, будто в замедленной съемке. Мне хочется остановить ее и попросить не нажимать на кнопку воспроизведения на аппарате. Я не знаю, хочу ли снова услышать голос Рейчел. Может быть, лучше помнить ее такой, какой она была, чем… Зои нажимает на воспроизведение. — Джек, это я. Извини, что звоню на домашний, но ты не отвечаешь на мобильный. Ты едешь? Уже поздно, а я так устала. Я знаю, что сама должна быть в состоянии поменять шину. Не понимаю, как это произошло, похоже, кто-то проколол ее. Подожди, мне кажется, я вижу, как твоя машина въезжает на стоянку. Мой рыцарь сверкает доспехами! — Она смеется и вешает трубку. Я смотрю на автоответчик так, словно это привидение. Моя сестра разглядывает меня, будто впервые видит. — Откуда эта царапина? — спрашивает она. Я невольно трогаю маленький красный шрам на щеке. Я заметил, что сегодня Прийя несколько раз смотрела на него, но, в отличие от моей сестры, воспитание не позволяет ей спросить о нем. — Порезался, когда брился. Зои хмурится, и я вспоминаю щетину, которая, как маска, скрывает мое лицо. — Это был ты? — наконец спрашивает она таким тихим голосом, что я едва слышу вопрос. Лучше бы не я. Внезапно в моей голове возникают картины из нашего детства. Вот я, карапуз, качаю на качелях мою сестренку-малышку, вот мы отмечаем с друзьями день рождения, а вот мы всей семьей празднуем Рождество. Не далее как на прошлой неделе я качал мою племянницу на тех же качелях, висящих на плакучей иве на заднем дворе. В этом доме раньше было много любви. Я точно не знаю, когда и куда она ушла. — Как ты можешь задавать мне такой вопрос? Я пристально смотрю на нее, но сестра не хочет встречаться со мной взглядом. Чувствую в груди глухие удары — неравномерная пульсация, вызванная болью, а не злостью. Я всегда думал, что сестра будет во всем меня поддерживать. При мысли о том, что я ошибался, кажется, будто меня даже не ударили по лицу, а несколько раз проехали по мне грузовиком. — Наверху спит ребенок, поэтому я должна была спросить, — шепчет она. — Нет, не должна. Мы долго смотрим друг на друга и разговариваем без слов — так могут говорить между собой только родные братья и сестры. Я знаю, что мне надо сказать что-то вслух, но нужно время, чтобы расставить слова в нужном порядке. — Я действительно вчера вечером видел Рейчел. — В лесу?