Он бросает взгляд через плечо на грузовик со спутниковыми тарелками, затем наклоняется ко мне немного ближе и почти шепчет: — Почему ты вчера была здесь? — О чем ты говоришь? — Квитанция за парковку со вчерашней датой. Ты все еще не объяснила… — Опять ты со своим. Думаешь, что я имею к этому какое-то отношение? — А это так? Пока мы были женаты, Джек обвинял меня во многих грехах, и еще больше, когда мы расстались, но никогда в убийстве. Неужели даже когда мы жили вместе, он был обо мне плохого мнения? Возможно, тогда он просто лучше это скрывал. — Вчера я читала новости миллионам людей, так что у меня есть несколько свидетелей, которые могут подтвердить, что меня здесь не было, если тебе надо проверить. — Тогда как ты это объяснишь? — Не знаю. Может быть, автомат сломан? — Конечно. Почему бы нет. Это правдоподобное объяснение. Джек идет к паркомату и ищет в кармане монету. Я невольно задерживаю дыхание, пока он не вытаскивает пустую руку. Он смотрит на меня через плечо, словно я могу предложить ему мелочь. Когда я этого не делаю, он снова обращает внимание на счетчик. Вижу знакомый жест — он гладит щетину на щеке, эта привычка никогда меня не беспокоила, когда мы только сошлись, но вызывала безмерное раздражение к тому моменту, когда мы расстались. По идее теперь он должен уйти, не сказав ни слова, но он стоит совершенно неподвижно и смотрит вниз, словно глубоко задумался. Внезапно он наклоняется, отбрасывает несколько опавших листьев в сторону и подбирает с земли серебристую монету. Показывает монету мне, а потом опускает ее в прорезь. Чувствую, как бьется сердце, когда он пальцем стучит по зеленой кнопке. У меня возникает безумное желание убежать, но я остаюсь на месте. Он хватает квитанцию, которую выплевывает автомат, и изучает ее. Время словно остановилось, пока я жду, когда он развернется или что-то скажет, но он ничего не делает. Не понимаю, что это значит. — Ну что? — наконец спрашиваю я. — Здесь вчерашняя дата — автомат сломан. — Это ты так извиняешься? Он поворачивается ко мне лицом. — Нет. В отличие от тебя, мне не за что извиняться. Тебя не должно здесь быть. Я давно понял, что карьера значит для тебя больше, чем люди. Больше, чем твоя мать, больше, чем я, больше, чем… — Пошел ты. У меня из глаз мгновенно хлынули слезы. Мне становится не по себе от внезапно возникшего желания — ведь в данный момент я его очень сильно ненавижу, но я хочу, чтобы он меня обнял. Пусть меня кто-то обнимет и скажет, что все будет хорошо. Это не обязательно должно быть по-настоящему. Я просто хочу вспомнить, что при этом чувствуешь. — Ты совсем не посторонний человек, и я не уверен, что тебе надо делать репортаж об этом убийстве. — А я не уверена, что тебе надо пытаться раскрыть его, — отвечаю я, вытирая слезы тыльной стороной ладони. — Почему бы тебе не сделать нам обоим одолжение и не вернуться обратно в Лондон? Сидеть в студии, о чем ты всегда мечтала? — Я больше не работаю ведущей. Сама не знаю, почему произношу эти слова — я же не собиралась. Возможно, мне просто надо рассказать кому-то правду о том, что случилось, но я моментально начинаю жалеть об этом. Я больше не могу делать хорошую мину при плохой игре, и мне отвратительно от того, как он на меня сейчас смотрит. Уж лучше недоумение, чем жалость. В первую очередь мне надо научиться прятать чувства от людей, которые знают меня такой, какая я есть на самом деле. — Мне жаль это слышать. Я знаю, как много для тебя значила эта работа, — говорит он, и его слова звучат искренне. — Как Зои? — спрашиваю я, не в силах скрыть неприязнь. Выражение его лица невольно меняется. Женщина, с которой теперь живет мой бывший муж, одновременно является моей бывшей школьной подругой, как Рейчел Хопкинс. В соцсетях я видела фото Зои и Джека, изображающих счастливую семью, хотя лучше бы и не видела. Это она, а не он, выкладывает снимки в сеть. Маленькая девочка, позирующая между ними, постоянно напоминает мне о том, кем мы были и кем могли бы быть, если бы жизнь сложилась по-другому. — Надеюсь, что вы очень счастливы вместе. В моих словах слышится фальшь, хотя я искренне имела в виду то, что сказала. — Почему ты всегда так поступаешь? Ты говоришь о Зои так, как будто она женщина, к которой я ушел от тебя. Она моя сестра, Анна. — Она эгоистичная, ленивая, изворотливая сука, которая только и делала, что создавала проблемы до, во время и после нашего брака Мой выпад поразил меня не меньше, чем Джека, судя по выражению его лица. — Ты совсем не изменилась, несмотря на все что случилось, так ведь? — спрашивает он. — Ты не можешь не обвинять всех остальных в том, что случилось с нами. Может быть, если бы ты когда-нибудь беспокоилась о нас так же сильно, как беспокоишься о мнении других людей, о работе или обо всем этом, все произошло бы не так, как произошло… Я поднимаю руки, словно хочу закрыть уши до того, как он произнесет имя нашей дочери, но он хватает меня за запястье и рассматривает его. — Что это? Я смотрю на переплетение красных и белых ниток. Мне было так некогда, и я забыла, что хожу в браслете дружбы, который нашла. Пытаюсь высвободить руку, но Джек сжимает мое запястье еще сильнее. — Откуда это у тебя? — спрашивает он уже не приглушенным голосом. — А тебе-то что? Он отпускает меня, делает маленький шаг назад и только потом задает следующий вопрос: — Когда ты в последний раз видела Рейчел? — Зачем тебе это? Я снова под подозрением? Он не отвечает, и мне даже еще больше, чем раньше, не нравится, как он смотрит на меня. — Я не видела Рейчел Хопкинс с тех пор, как окончила школу, — говорю я. Но это ложь. Я видела ее гораздо позже, меньше суток назад наблюдая за тем, как она сходит с поезда. Он Вторник 14.30 Я знаю, что Анна лжет. Обратно в полицейский участок я еду как в тумане, пытаясь сложить вместе фрагменты пазла, которые не подходят друг к другу. Я до сих пор ничего не ел с самого утра. Ногти в коробочке из-под тик-така наряду с посещением морга успешно лишили меня аппетита на ближайшее будущее. Я уже выкурил половину пачки, и, хотя сигареты помогают мне успокоить нервы, они никак не могут облегчить мою вину. Я непрерывно думаю о браслете дружбы на запястье Анны, о выражении ее лица, когда я спросил о браслете, или о том, как она отказалась объяснить, откуда он взялся. Точно такой же браслет был обвязан вокруг языка Рейчел. Анна о чем-то лжет, я точно могу это сказать. Но и я лгу. Ее оператор возник из ниоткуда, не дав нам поговорить как следует. Не могу точно сказать, но с ним тоже что-то не так. Мне не нравится, как он смотрит на нее, хотя у меня больше нет никакого права испытывать определенные чувства по этому поводу. Легко вычислять людей с плохими намерениями, когда знаешь, что это значит — быть одним из них. Во второй половине дня вместо того, чтобы получить возможность дальше делать свое дело, я в основном занимаюсь запросами СМИ и фальшивыми следами. Пресса достала почти всех членов группы. Это напоминает о случае в Лондоне, когда Анна первый раз сунула микрофон мне в лицо. Вот так мы и встретились: она освещала дело, над которым я работал. Это была ненависть с первого взгляда, но потом все изменилось. Она не помнила меня по школьным годам, хотя я ее никогда не забывал. Я работаю до позднего вечера. Меня слегка раздражает, но нисколько не удивляет, когда Прийя тоже решает остаться, хотя я просил ее не делать этого. Когда остальные члены группы ушли из офиса, она заказывает нам пиццу. Я слушаю, как она по телефону выбирает мои любимые наполнители и края, и не могу понять, откуда ей это известно. Каждый раз, когда она бросает взгляд в мою сторону, я смотрю на экран компьютера. Остальное время наблюдаю за ней. Замечаю, что она сняла жакет и вроде бы расстегнула на блузке три верхние пуговицы; теперь видны ее ключицы и намек на грудь. Но мне все равно. Она распустила волосы, не завязав их в неизменный конский хвост. В таком виде она выглядит по-другому… Вызывает меньше раздражения. Мы молча едим. Прийя едва дотрагивается до пиццы, я и не сомневаюсь, что она заказала ее только для меня. Она наливает нам обоим воду из кулера — не спрашивая, хочу ли я пить, — и подходит слишком близко к моему столу, когда ставит на него стакан. Я чувствую незнакомый запах ее духов, когда она кладет маленькую ладонь мне на плечо. — Вы в порядке, Джек? — спрашивает она, опуская свое обычное «сэр» или «босс». Если я правильно истолковываю ее жест, я должен быть польщен, но меня совершенно не интересует молодая коллега, росшая без отца или что-то в этом роде. Кроме того, я, похоже, сейчас могу думать только об Анне и о том, как хорошо мы жили до того, как у нас все сломалось. Я не хочу здесь оставаться, но и не испытываю особого желания идти домой и разбираться со всеми вопросами, на которые, знаю, не захочу отвечать. Но поскольку уже почти полночь, решаю, что самое время уйти с работы. — Я устал, вы, наверное, тоже, — говорю я и с некоторым смущением встаю. В детстве и юности мне никогда особо не везло с противоположным полом. Только последние несколько лет женщины, похоже, стали находить меня привлекательным. Мне это непонятно, я — седой мужчина средних лет с жизненным багажом тяжелее, чем весь багаж в аэропорту Хитроу. Хотя мне нравится — а кому бы не понравилось, — что женщины со мной вроде бы флиртуют, я по-прежнему веду себя как робкий подросток, каким был когда-то. Мальчишка, который не знает, как разговаривать с девочками. — Я ухожу. Вам тоже следует идти. Отдельно, — добавляю я, чтобы избежать неловкости. Прийя хмурится. Ее щеки слегка зарделись, и она снова садится за свой стол. — Я еще немного задержусь. Спокойной ночи, сэр, — говорит она с вежливой улыбкой, не отрывая глаз от экрана.