Я дрожу, покидая пещеру. Алекто ждет меня с теплой улыбкой на милом лице. Что-то трескается в моей груди. — Я понесу тебя, — говорит она, шагая вперед, пока я тянусь к веревке, и мне сложно не оттолкнуть ее, не накричать на нее, что я знаю, что она сделала, что она делала. Я рада, что Мегера вырыла другие семена. Они были бы уже секвойями, если бы она этого не сделала. — Спасибо, — говорю я, даже выдавливаю улыбку, а она подхватывает меня. У ее груди я ощущаю ее знакомый запах пыли и девушки, а потом она опускает меня, улыбаясь, и я нее знала, что сердце может быть разбито, но все еще работать. — Мы начинали думать, что ты упала в воду, — говорит Гермес с каплей паники на лице, а потом отворачивается. — Надеюсь, тебе лучше. Я запинаюсь об одеяла, поднимаю их, как щит, на себе, не могу остановить дрожь. Я ощущаю их взгляды, смотрю на потрепанную шерсть одеяла, боясь, что они поймут по моему лицу, что я знаю правду. — Что такое? — спрашивает Мегера. — Что-то тебя тревожит? — Нет. Я… да, — говорю я, когда Гермес тихо кашляет. — Мне не очень хорошо. — Тебе нехорошо? — повторяет напряженно Мегера. — Голова болит. Я — человек. Так бывает, — рявкаю я. — Мне нужно идти, — голос Гермеса громкий, но я не поднимаю головы. — Было приятно поговорить, Кори. Уверен, я еще тебя увижу. Может, завтра? — Да, — говорю я. — Тогда завтра, — говорит он. Иронично, я больше всего хочу сейчас в свой сад. Я хочу рыть. Я хочу работать до пота и голода. Я хочу погрузиться в ванную и дать воде смыть боль. А потом встать и сделать это снова. Что сейчас в другом саду? Живы ли растения? Справятся ли они? Фурии отвлекают меня от мыслей. — Что тебя тревожит? — Мегера хмурится, садясь передо мной на корточки, заставляя смотреть на нее. — Ты не в порядке. Гонец трогал тебя без разрешения? — Что? Нет! — говорю я. — Нет. Почему ты так думаешь? — Он — божество, а ты — девочка, — говорит Тисифона, Алекто кивает. — Вы оба странно себя ведете, — говорит Мегера. — Дерганые, рассеянные. — Не из-за него. Мне немного плохо, и все. Так бывает, — они смотрят на меня. — Он меня не трогал, обещаю. — Ты расскажешь нам, — это не вопрос, а приказ. — Если хоть кто-то тебя тронет, — продолжает она. Я сглатываю, вспоминаю мои пальцы в руке Аида, его лицо близко к моему, его слова перед тем, как он ушел, все во мне трепещет. Они не спрашивали о поцелуе с Аидом. Может, Алекто не рассказала им, хотя я сомневаюсь. Может, это еще одно смертное, что они не понимают. Я не могла объяснить, что я ощущаю себя странно из-за этого до сих пор. После сегодня стало хуже. — Кори? — голос Мегеры тихий, змеиный. — Ты должна рассказать нам. Я плохо врала, хотя Бри пыталась научить меня ради нас обеих. Она могла смотреть в глаза материи и клясться, что мы ничего не делали, но едва миссис Давмуа смотрела, я краснела, и все всплывало. «Тебе хорошо, — говорила Бри. — Твой папа не как моя мама. Если бы я не врала, мне ничего не разрешали бы делать. Это необходимое зло». И я соглашалась, пока она не соврала мне. — Потому что ты теперь наша, — продолжает Мегера. — Наша сестра. Оскорбление тебе — это оскорбление нам. Нападение на тебя — нападение на нас, — она впивается в меня взглядом, словно может прочесть правду в моем черепе, вырезанную в кости. Моя кровь холодеет. — Тайн быть не может, Кори. — Да, — говорю я. — Никаких тайн. И лжи. Тень мелькает на ее лице, но она кивает. — Никаких тайн и лжи, — говорит она и садится за мной, обнимает меня. Я позволяю ей, потому что так безопаснее, чем смотреть на нее. — Что ты делала с Гонцом? — спрашивает Мегера, лениво гладя когтями мою руку. — Мелочи, — я стараюсь звучать спокойно. — Мне стало плохо почти сразу, как вы улетели. Мы болтали. — О чем говорили? — спрашивает Мегера, ее ладони двигаются к моим плечам, массируют их, большие пальцы водят круги за моей шеей. — О пустяках. О людях и божествах, — я импровизирую, понимая, как близко ее ладони к моему горлу. — Как я отличаюсь от него. От вас. — Нет, ты как мы, — исправляет Мегера. — Ты теперь одна из нас, — Алекто садится рядом со мной, берет меня за руку, гладит ладонь пальцами. — Сестра. — Нет, — говорю я резче, чем хотела. — И не смогу быть. Посмотрите на себя. И на меня. Мы разные. — У тебя будут крылья, — дыхание Мегеры щекочет мою шею, посылая холодок по моей спине. — Ты полетишь, как мы. Ты будешь как мы. Скоро. Я открываю рот, чтобы спросить, как, но останавливаюсь. Я вижу себя в будущем с крыльями рептилии за спиной, ногти стали длиннее и толще, изогнулись, как когти. Зеленая чешуя в форме листьев покрывает мою кожу, как броня. Мои глаза черные, как у них, человечность пропала. Я дрожу, и сестры гладят меня, водят ладонями по лопаткам и спине. Я думаю о том, что оставила в саду за стенами. Вдруг появление крыльев не кажется чем-то невозможным. Я притворяюсь, что уснула, чтобы больше не говорить, и они укладывают меня, укутывают одеялом и уходят. Я слышу, как они говорят в нише Мегеры, но порой делают паузы и смотрят на меня, три пары глаз глядят властно. Они думают, что владеют мной. Думают, что я — их, и ужасно то, что еще немного, и я могла такой стать. Мне не нравится чувство, что Бри спасла меня, но если бы я не увидела ее, если бы не произошедшее после этого, они все еще тянули бы меня нежно в свою паутину, и я поддавалась бы. Я засыпаю по-настоящему, потому что дальше Алекто трясет меня. — Тебе нужно поесть, — говорит она, нежно улыбаясь, кивая на еду, разложенную для меня. Я улыбаюсь, потому что в тот миг забываю, что она — лгунья, и это всегда было хуже всего и с Бри. Когда я просыпалась утром и брала телефон, чтобы написать ей о странном сне или увидеть, писала ли она мне, а потом видела фотографию моего сада вместе нашей фотографии, и все обрушивалось. Я проверяла в приложениях, что она выкладывала о жизни, частью которой я уже не была. Почему-то она не заблокировала меня, а я — ее. Али — да. Бри… нет. Лицо Алекто мрачнеет, когда я отклоняюсь от нее. — Что такое? — говорит она. — Ты полетишь к Аиду снова? — спрашиваю я. Ничего не могу поделать. — Может, отведешь меня к нему? Пора мне попросить самой. Может, он этого ждет. Может, потому он отказывает. Попробовать стоит, да? Она долго медлит, и я надеюсь, что она согласится. — Это разозлит его сильнее, — говорит она. — Ты не знаешь его, как мы. И трещина в моей груди становится шире. Если бы она сказала «да, я тебя отведу», то это означало бы, что он врал, и я все не так поняла. Это означало бы, что я не дура, что я не поверила не тем снова. — Давай попробуем, — давлю я. — Он уже злится на меня. Что еще он может сделать? — Это его царство, — Алекто оглядывается на Мегеру и Тисифону, смотрящих на нас. Они обе не двигаются. — Но у вас договор, — говорю я. — И вы сказали, что я — одна из вас, значит, он касается и меня, да? — мой голос высокий, и я знаю, что они понимают, что что-то не так, когда Мегера и Тисифона переглядываются. Мой пульс учащается. — Если ты одна из нас, почему ты хочешь уйти? — спрашивает Мегера. — Потому что… переживаю за семью. Она смотрит на меня черными глазами. — Они придут сюда рано или поздно. Я не сразу понимаю, что она говорит, словно она думает, что они тоже сорвут цветок и провалятся в Подземный мир, а потом все становится на места, и волоски на моей шее встают дыбом. — Когда умрут? — Так со всеми смертными. Я не могу вынести мысль о папе и Мерри тут. В ужасных саванах, в мире без цвета и текстуры, звука и вкуса. Без птиц, восхищающих Мерри. Без вещиц, которые папа ломает и чинит. Алекто издает тихий звук, обвивает меня рукой. Я отталкиваю ее. — Нет, — говорю я. — Кори? Я не могу терпеть растерянную боль на ее лице. Это ложь, это все ложь. Я отодвигаюсь от одеял, беру свечу, спички и запасное одеяние.