Доктор сказал: – Что с вами случилось, господин сержант? Сержант пошевелил шелушащимися губами и щёлкнул языком. – Он всё вот так вот делает, – сказал Джеймс. – Слышите? – Что с вами случилось, господин сержант? Помните? Мы же с вами вчера об этом говорили? Сержант подгадал момент, когда движение его губ совпало с выдохом аппарата, и произнёс: – Я… я… – а может, просто шевельнул губами так, чтобы было похоже на то, будто он сказал именно это. – Помните, о чём мы беседовали? Говорили, что в вас могла попасть ракета? Прилететь вам в спину? – Я думал, его ранило в туловище, в живот, думал… – Ракета вошла ниже солнечного сплетения и направилась вверх вдоль позвоночника, насколько мы можем судить. Раскроила его по хребту. – Его ранило ракетой? – Верно. – Вы хотите сказать – ракетой. Сигнальной ракетой. – Верно. Нанесён серьёзный вред. Мышцам, лёгким, позвоночнику. Спинному мозгу на всём протяжении до второго позвонка. Серьёзно вас потрепало, а, господин сержант? Тот шевельнул губами. Попытался произвести какой-то звук, булькнув слюной в горле, попытался сформулировать какое-то высказывание. Насколько понял Джеймс, сержант хотел сказать: «Остались от меня рожки да ножки». К телефонам выстроились очереди человек по десять, но в офицерском клубе стояли три других аппарата для каких-то офицерских нужд, так что Джеймс пошёл туда. Набрав номер оператора, положил правую ладонь на приклад своего нового пистолета и пристально глядел в глаза всем, кто к нему приближался. Все три телефона были в его полном распоряжении. Он продиктовал оператору номер Стиви – незабываемую комбинацию цифр: тысячи лет назад, учась в старшей школе, случалось ему набирать её сотни раз. Трубку подняла её мама. – Алло! Голос звучал заспанно и, похоже, испуганно. Он повесил трубку. Какой-то капитан принёс ему банку «Будвайзера». Эти ребята оказались не так уж плохи. Он снял ладонь со ствола, закурил, а потом позвонил домой. – Сколько у вас там времени? – сразу же спросила мать. – Не знаю. Сейчас где-то после обеда. – Джеймс, ну, что ты решил? Насчёт того, чтобы остаться? Что решил-то? – Я решил немножко продлить время своего пребывания. – С чего бы тебе хотеть остаться? Разве ты не понимаешь, что отдал свой долг родине сполна? В той же мере, что и все остальные. – Ага… Да вот как будто этот долг ещё не отдан до конца. – Что, не осмелишься оформить отказ и после этого срока? – Я уклонился от обязанностей. Может, им и не захочется больше меня тут видеть. – Что ж, я и не удивлюсь. У тебя, наверно, психическая травма. – Предположим, меня освободят от службы – может, тогда и смогу вернуться в Финикс. – Ну да, да, конечно, милый! Куда бы ещё ты думал поехать-то? – Не знаю. Может, на остров какой-нибудь. – В смысле, какой ещё остров? Мы ж не на острове живём! – Как там все? Как Беррис? – Беррис принимает наркотики! – Господи боже! – Не божись! – Ой-ой-ой. Так и какие же наркотики? – А какие попадутся, те и принимает. – Сколько ж ему лет-то? – Ещё и двенадцати нету. – Вот ведь сопляк, а туда же… Ладно… ладно… от Билла-младшего что слыхать? Есть что-нибудь? – Билл-младший сидел почти с месяц. – Сидел? На чём сидел? – Сидел. Ну сидел… Сидел, и всё. Джеймс прервался, чтобы затянуться напоследок и отложить сигарету. – В смысле, это в тюрьме, что ли? – Один – на наркотиках, другой – в тюрьме! – Это за что же? – Не знаю. За то, за сё, за всё хорошее. Угодил в тюрьму через неделю после Нового года, а вышел только десятого февраля. Три недели его держали. Заставили признать себя виновным, дали два года условно, а то бы мурыжили и мурыжили ещё не знаю сколько. Эти-то там устали от всяких безобразий. – Он в Аризоне? – Да. Условный срок. Если он снова собьётся с пути, посадят его во Флоренс, к папе. Яблочко от яблони недалеко падает. – Нехорошо. – Ты об этом не печалься. Святой Дух бьётся за души мужчин из нашего рода уже многие поколения. Только как ты думаешь, удалось ему хоть малую вмятинку на них оставить? – Да… знаешь что? Может, Святой Дух не такой уж и святой. – Ты что же это такое говоришь-то? – Ты ведь бывала-то где – в Оклахоме да в Аризоне. Вот и всё. – Что это ты имеешь в виду? – Не знаю. Просто надо бы тебе чуть больше по свету поездить, прежде чем о Святом Духе рассуждать. – Джеймс, ты в храм ходишь? – Нет. – Ну хоть молишься? – А кому? Мать зарыдала. – Давай-ка, женщина, я расскажу тебе о Святом Духе. Чокнутый он, дух твой. – Джеймс… – простонала она. На самом-то деле он не чувствовал ничего, ни горя, ни удовлетворения, но сказал ей: – Ладно, мам, прости. Я прошу прощения.