Кто ему помогал? И кто такой этот «Ф»? Фосс, надо полагать. На последней странице имелась новая пометка, написанная почерком полковника: Дымовое древо (дымовой столп, огненный столп) – «путеводный свет» подлинного предназначения разведки – восстановление в качестве основной функции разведывательных операций сбора разведданных, а не подведения логического обоснования под политический курс. Потому что в противном случае следующим шагом будет использование разведки одержимыми жаждой власти, циничными и пресыщенными бюрократами-карьеристами для оказания влияния на политический курс. Окончательным шагом будет создание дезинформации и скармливание её нашей политической верхушке, чтобы взять под контроль курс правительства. А ещё: «Дымовое древо» – обратить внимание на сходство с ядерным грибом. ХА-ХА! Затем – снова текст, отпечатанный на машинке, Фосс: Можно предположить следующий шаг, ещё дальше окончательного. Рассмотреть вероятность того, что некая клика или точечная группа решит состряпать дезинформацию независимо от представлений руководства о своих собственных нуждах. И будет скармливать эту дезинформацию врагу с целью повлиять на его принятие решений. …«ХА-ХА!» Шкип прямо слышал дядин смех. Как тогда на террасе, когда тот хохотал над похабными намёками Джимми. Пока Джимми обсасывал пальцы, полковник сказал Шкипу: – Помнишь статью Дж. П. Диммера про двойного агента? – Тысячу раз её перечитывал. – Предположим, у тебя есть такой агент. – А у нас он есть? – Предположим. – Ладно. – А ещё предположим, что ты хочешь загнать ему какую-нибудь дезу. – Дезу? – переспросил Шкип. – Не припомню, чтобы у Диммера обсуждалось такое. – Достань-ка ему копию, сержант. – Копию чего? – Этой статьи под названием «Заметки о двойном агенте». В моей пачке «Стадиз ин интеллидженс». Зимний выпуск за шестьдесят второй год. – Ничего себе у вас память! – Так вот, предположим, в Ханое поверят, будто какой-нибудь самодур из штатовского руководства решил шарахнуть ядрёной бомбой по гавани Хайфона. – Шутите? – Разве это не выбьет дядюшку Хо из колеи – хотя бы ненадолго? Если вдруг он подумает, будто парочка свихнувшихся подонков решила не спросясь положить конец всей этой канители? – Это же всё чисто гипотетически, я надеюсь? – Шкип! У тебя случаем в кармане ядрёная бомба не завалялась? – Нет. – И где раздобыть, не знаешь? – Нет. – Нет так нет. Это же отдел «Пси». Мы говорим о том, как поколебать вражеский рассудок. – Полёт нашей мысли не знает границ, – заявил сержант Шторм. – Это почти как йога или ещё какая-нибудь духовная практика. Тут Сэндсу вспомнилось и другое изречение сержанта Шторма: «Мы стоим на передовом рубеже самой реальности. Ровно там, где она превращается в мечту». * * * После первого похода в «Фиолетовый бар» у Джеймса только и было мыслей, что о том, как бы вернуться туда в любую свободную минуту, попить там пива да поснимать тёлочек, а потом вернуться ещё разок да повторить всё по новой, и никакой высшей цели в жизни он и представить не мог. О матери он не забывал. Из своего первого жалования отправил ей половину. После этого отправлять было уже нечего. Все последующие выплаты уходили на веселье. Апрельская погода не походила на весеннюю – было просто жарко. Потом на всё лето зарядил один нескончаемый ливень. В октябре и ноябре стало прохладнее и суше. В день Благодарения на базе подали индейку, но в горло Джеймсу она не полезла. В других столовых подавали настоящую индейку, а тут принесли жестянки с чем-то бесцветным и водянистым. «Рождество, – предрёк Фишер, – ещё всем нам сердца разобьёт». Сперва Джеймс посылал Стиви бесчисленные короткие, вымученные записки, отправлял ей почтой всякие безделушки, которых накупил в Сайгоне, лелеял её письма к себе, читая написанные ей слова, пытался рисовать в воображении её лицо и голос. А затем в один прекрасный день она как-то сама собой изгладилась из памяти. У других парней всё было иначе. По мере того, как тянулся их срок, они лишь сильнее сохли по своим оставшимся на родине девчонкам, и когда дело шло к демобилизации, считали дни и восторженно грезили о том, как наконец дорвутся до белого мяса, до белого мяса, до белого мяса… Ну а Джеймсу хотелось только того, что он получал в «Фиолетовом баре», и наплевать, какого цвета было тамошнее мясо. Вести от Стиви приходили беспрестанно – обычно это были короткие записки, которые она строчила на уроке машинописи, в точности такие же, какими она могла обмениваться исподтишка с любым другим одноклассником, как если бы Джеймс сидел за партой в двух рядах от неё и дремал, а не расстёгивал брюки в бункере, освещая фонариком оголённый пах и разглядывая жуткий багрово-красный воспалённый участок кожи – дрожащий огонёк изменял его цвет до какого-то почти зеленоватого оттенка. «Это не из-за шлюх, это не из-за шлюх, – твердили другие парни, у которых он всё выпытывал и выпытывал об этой напасти, – это просто такая хрень, такая паскудная тропическая хрень из-за пота, из-за жары, из-за джунглей, а от той бодяги, что тебе выдают, она постепенно сойдёт. А яйца брить ни к чему. Так что не парься. И яйца не брей». Письма от Стиви, её буквы i, увенчанные кружочками вместо точек, ужасали его в той же степени, что и кожные опрелости. Ответов он почти никогда не писал. «Я прошёл с тобой лишь полдороги до любви», – написал он ей как-то раз, процитировав какое-то из стихотворений Эванса к его собственной подруге. «Я буду ждать тебя вечно, – написала она в ответ, – буду верной тебе до конца». На это так и подмывало написать: «Не надо быть верной, потому что я тебе изменил». Но вместо этого он просто не стал отвечать ничего. На Рождество он получил открытку от матери и до боли не хотел её распечатывать – наверно, там будет очередное нытьё насчёт денег. Но в открытке оказались лишь стандартные холлмарковские вирши про Спасителя в яслях, про пастухов, про чудесную звёздную ночь, в которую родился Христос, а под ними подпись: «С любовью, мама». * * * Лейтёха-чокнутый взял с собой патрульный отряд, и первым, что им подкинуло его невезение, оказалась «паучья нора» с двумя мёртвыми вьетконговцами. На неё Чокнутый наткнулся самолично: сойдя с тропы, чтобы обойти поваленное дерево, провалился ногой под соломенное покрытие, да и наступил на голову одному из трупов. Несколько членов «Эха» оттолкнули ствол в сторону, поддели пробитую крышку из бамбука и травы и увидели двух мертвецов, одного на другом, раскисших от сырости и вонючих; в пустых глазницах кишели муравьи. Дерево упало, ствол завалил окоп и поймал их в ловушку, а за ночь поднялись грунтовые воды, да, видимо, так быстро, что они захлебнулись, едва начав выкапываться наружу. Лейтёха-чокнутый захотел допросить всех поблизости. Первый человек, к которому они подошли, – он как раз возвращался с поля с вязанкой хвороста на плечах – бросил ношу на землю и кинулся наутёк, а двое из «Эха» тут же помчались за ним по пятам. Остальные сели на корточки и стали ждать. – Подкинула эта гора нам дерьма в штаны, – сказал Лейтёха-чокнутый. Большинство из них пробыли здесь слишком мало, чтобы ощутить в воздухе перемену. Флэтт и Джоллет уехали, людей перебрасывали из подразделения в подразделение, так что из старичков во взводе остались только специалист четвёртого ранга Хьюстон, которого все знали под кличкой «Ковбой», и Чёрный Человек, безымянный сержант. На данный момент появился ещё один чернокожий парень, рядовой первого ранга Эверетт, который хоть и откликался на свою фамилию, но общался только с Чёрным Человеком, и притом очень тихо, так что никто другой его не слышал. – Кстати, насчёт дерьма, – сказал Лейтёха-чокнутый, направился за кустики, и вышел, застёгивая ремень, как раз через минуту, когда вернулись двое пустившихся в погоню – без местного жителя. – Не повезло? – Ушёл. – Он под землёй, сэр. – Ну, это мы так думаем. – Там туннель, сэр. – Сука! Полковнику только не говорите, – огорчился Лейтёха. – Это вот тут, прямо рядом. Весь отряд окружил дыру два на два фута, которая определённо походила на врата в подземный мир. Лейтёха-чокнутый опустился на колени, посветил фонариком вниз и немедленно встал. – Да, такие вот они все и есть. Уходят полого вглубь на три-четыре фута, а потом резко ныряют вниз. А ну, разойдись! – приказал он им, выдернул чеку у гранаты, закатил её в нору и как угорелый побежал прочь. Взрыв прозвучал как-то мелко и приглушённо. Комья земли взлетели к небу и дождём посыпались вниз. – Хер поймешь, – протянул он. Поставил двоих у норы, а сам вместе с остальными вернулся к трупам. Здесь, на южном склоне горы, они патрулировали некое подобие шоссе. Бульдозером Д-6 удалось расширить тропу от базы «Эха» на пять километров. После этого начинались скалы и овраги, непроходимые для автотранспорта. Лейтёха-чокнутый вызвал по рации сержанта Хармона, и тот выехал им навстречу на джипе. – Мне эти мертвяки тут нахер не сдались, – сказал он Хармону. – Уволоки их отсюда подальше. Если на горе есть ещё вьетконговец, так пусть он и мучится вопросом, мёртвыми мы их взяли или живыми. Видите, – обратился он к остальным, – вот так и работает отдел «Пси»: ебёт вьетконговцам мозги. Они с сержантом сели в джип и стали наворачивать сухпай, пока кого-то из отряда не посетила мысль, что можно ведь вытравить местного из туннеля – если, конечно, он действительно там – с помощью бензина. Трое подняли с кормовой части вездехода полупустую бочку в пятьдесят пять галлонов и подкатили её с дороги к входу в туннель – бочка катилась зигзагом, а люди матерились и продирались через заросли. Остальной патруль собрался понаблюдать за процедурой. Двое опрокинули ёмкость над норой, а третий постучал по крышке прикладом своей эмки, чтобы та расшаталась. Увидев это, Лейтёха-чокнутый немедленно подошёл ближе. Чуть приоткрыл рот и с немым укором выставил голову вперёд. – Мы в процессе ликвидации, – объяснил человек. – Уэйн, это же винтовка, а не кувалда. – Виноват, сэр. Я это просто к тому, что сейчас мы этого блядского гука отсюда вышибем.