Священник уже много раз заглядывал в виллу на ужин. Если бы ему не приходилось мотаться туда-сюда по всей округе по каким-то приходским нуждам, он бы заявлялся в гости каждый вечер. Кухня в усадьбе была хороша на диво. Госпожа Зю, как оказалось, умела готовить омлеты, соусы, всевозможные лакомства, словом, всё, для чего во французском языке имелось название, и хотя ей часто не хватало каких-нибудь экзотических ингредиентов, она всё же подавала к столу немудрящие аппетитные блюда из свежей рыбы или свинины с рисом и дикорастущей зеленью, а на десерт – местные фрукты. К обеду она выпекала вкуснейшие булочки и золотистые караваи: здесь, чувствовал Сэндс, можно было в буквальном смысле прожить лишь на хлебе и воде. За эти десять дождливых недель полковник не сподобился навестить его ни разу. За исключением встреч со священником два или три раза в месяц и с Нгуеном Хао примерно так же часто, Шкип проводил время наедине с самим собой и вернулся к естественному для себя одиночеству – уж это-то он, единственный сын работающей матери, да притом ещё и вдовы, за собой знал – к одиночеству дождливых вечеров после уроков. В самой маленькой из трёх спален на втором этаже он всецело отдавался своему призванию – вершил судьбы разрозненного архива данных из дядиной картотеки под кодовым номером «2242». То было весьма томительное времяпровождение. За один присест удавалось перебрать лишь самую малость. Карточки полковника были разложены в алфавитном порядке согласно фамилиям людей, которых когда-либо допрашивали или упоминали в ходе допросов в промежутке между 1952 и 1963 годом по всей территории теперешнего Южного Вьетнама. Он уже миновал стадию «вырезать – вклеить» и перешёл к составлению для каждого из девятнадцати тысяч дубликатов новых заголовков и расстановке учётных карточек согласно упомянутым в них топонимам, чтобы когда-нибудь – ещё нескоро! – стало можно разобраться во всей этой информации постольку, поскольку она касалась конкретного уезда, деревни или города. Почему, интересно, они с самого начала не додумались придерживаться такого принципа категоризации? И почему вообще его должно было это волновать? Что касается программы «КОРДС/Феникс», то её исполнители с риском для жизни выбирались на задания, проводили допросы, делали заметки и переводились на другие посты. Он страстно желал наткнуться на какую-нибудь зацепку и раскрутить её до какого-нибудь ошеломляющего разоблачения – скажем, установить, что премьер-министр Республики Вьетнам Нгуен Као Ки шпионит в пользу Вьетконга или что в гробнице какого-нибудь императора лежит припрятанное от расхищения французами многомиллионное состояние, – но нет, ничего, все усилия оборачивались прахом; он физически ощущал бесплодность, проводя пальцами по этим несчастным карточкам. Не только сами данные оказывались столь же тривиальны и перепутаны, как и данные «КОРДС/Феникса», но и срок их годности, как выяснилось, истёк. Эти карточки три на пять дюймов годились теперь лишь в музейные экспонаты. Разве что в этой роли они ещё обладали какой бы то ни было привлекательностью. В начале августа Хао привёз ему более толстый франко-английский словарь – как Шкип и просил – и пакет фотокопий от полковника: знаменитую в своём роде статью из «Стадиз ин интеллидженс», озаглавленную «Заметки о двойном агенте», за авторством Джона П. Диммера – младшего и неполный черновик статьи самого полковника, той самой, которая доставила ему какие-то неприятности, семь печатных страниц со сделанными вручную пометками – мыслями, бередящими сердце сильнее, чем вся писанина на французском, более зловещими, чем туманные предостережения Эдди Агинальдо. С одной стороны, они были чрезвычайно разумны, с другой – угрожающе крамольны. К «Двойному агенту» Диммера полковник приложил сопроводительную записку: Шкипер, освежи знакомство с Дж. П. Диммером и пробегись глазами по страницам из моих черновиков. У меня есть ещё, но там полный бардак. Буду высылать их тебе по частям. А то ещё с ума сойдёшь, если попытаешься в них разобраться. Сэндс хорошо помнил тот день, когда в последний раз слышал упоминание про «Заметки о двойном агенте». Запомнился он ему, правда, не из-за самого этого упоминания, а из-за некоторых других комментариев, которые тогда позволил себе полковник. Вместе с сержантом Штормом он приехал в тот день избавить на время племянника от «КОРДС/Феникса». Изредка полковник брал его с собой пообедать – и на этот раз обед происходил на террасе отеля «Нью-Пэлас». Висящая у верхнего конца лестницы вывеска возвещала, что сегодня состоится «ФЕСТИВАЛЬ ГАМБУРГЕРОВ». Шкип заметил, что погода снова пасмурная, а Джимми Шторм сказал: «В тропиках вообще неба не бывает». Джимми оделся в штатское и вёл себя очень оживлённо: Шкип подозревал, что тот принял бензедрин. Полковник сидел, покачиваясь на стуле и положив руку на перила террасы, за его спиной расстилалась восточная половина Сайгона, а перед ним – длинный фуршетный стол, видимо, тот самый «Фестиваль гамбургеров». В левой руке он сжимал коктейльный бокал. – Управление сейчас в шоке. Вся эта история с Кеннеди и заваруха с заливом Свиней порядком вышибла нас из колеи. Мы не понимаем, как себя вести, как выполнять свою миссию. Тыкаемся там на Кубе как слепые котята – и мы как управление, и мы в масштабе целого государства. Мы – Россия западного полушария. Сэндс спросил: – А как вы оцениваете наши перспективы во Вьетнаме? На данный момент? – Зависит от вьетнамцев, Шкип. Мы так долго твердили: «Зависит от вьетнамцев», что эта фраза уже звучит как пустой трёп, однако это правда. Вопрос в том, как именно мы им поможем. Ты, я, мы, все, кто сидит за этим столом. То есть мы трое. Думаю, нам нужен новый подход. Нам нужно стать более нахрапистыми в работе с данными. – Нахрапистыми? – Нам троим. – Нам? – Со сбором разведданных основной вопрос заключается в том, на каком этапе перестаёшь проявлять инициативу. Соберёмся ли мы с силами, нахраписто перелопатим всё вверх дном, нахраписто накопим кучу информации, а потом безразлично предоставим кому-нибудь её фильтровать? Нет. Какая-то фильтрация идёт непрерывно, на каждом уровне. – Какой-то отсев, – вставил Джимми. – А меня, Шкипер, не устраивает этот чёртов отсев. Ведь среди всего прочего отсеивается и та самая особая крупица информации, которая потревожит наше начальство и испортит нам жизнь. А в сухом остатке остаётся ложь, которая и ложится начальству на стол, – радостная ложь, чудовищная ложь. – Радостное чудовище, – вставил Джимми. – Ложь поступает на самый верх, а вниз спускается неверный политический курс, ошибочный политический курс. Движется намеченными путями, порождает новые завиральные идеи, а у нас здесь, в поле, уже руки трясутся, как у сумасшедших. Тогда, раз уж нам так велено, мы представляем отчёт, в котором тщательно и досконально показывается, как мы мечемся туда-сюда и производим хаос. Ты ведь знаешь, Шкип, как это работает: вспомни Минданао. Мы бросаемся из крайности в крайность – то мы действуем робко и непродуктивно, то ретиво и глупо. – Ретиво – подходящее словечко, – вставил Джимми. Полковник молвил: – Зачем нам ждать, когда из сердцевины улья спустят очередную глупость? Почему бы не порождать собственные планы действий? В этот самый момент Джимми обратил внимание, что за другой столик села клиентка – довольно высокая женщина азиатской наружности, весьма привлекательная, поразительно ухоженная, укутанная в шелка; он тут же сказал: – Так и тянет обмакнуть своё мясцо в её пикантную подливку! – Ха-ха-ха! – расхохотался полковник. Его личный шут выловил пальцами из соуса ломтик мяса и с причмоком отправил в рот. – А может, этого хочется Шкипу. …Черновик статьи начинался с фотокопии рукописной заметки – Сэндс сразу узнал рубленый, печатный почерк полковника: ВВЕДЕНИЯ У НАС ЕЩЁ НЕТ Хотелось бы возродить различие между аналитической работой и разведкой – ясность мысли, чистота языка, точность изложения и т. д., ясность фактологии – принимая во внимание то, как отсутствие ясности привело к полному извращению разведывательной функции нашего Управления. Его мотивов и его целей. И средств. И методов. Давайте особо отметим этот пункт – различие между аналитической работой и разведкой. Оруэлл – «Политика и английский язык» Сойдёт за введение… ЗДЕСЬ В ОБЩИХ ЧЕРТАХ УКАЗАТЬ, ЧТО МЫ ГОВОРИМ О ДВУХ ФУНКЦИЯХ СПЕЦСЛУЖБ – О РАЗВЕДКЕ И ОБ АНАЛИТИКЕ. А ТАКЖЕ ПРО РАЗМЫВАНИЕ ГРАНИЦ МЕЖДУ ЭТИМИ ДВУМЯ ПОНЯТИЯМИ И Т. Д. Со следующей страницы начинался отпечатанный материал. Шкип заранее готовил себя к сбивающей с толку идейной чехарде. К третьему предложению стало понятно, что и здесь не обошлось без участия полковника: Перекрёстная контаминация двух функций Наши фигуры речи в отношении процесса коммуникации предоставляют нам готовый образец для обсуждения этого явления. Мы говорим о «линиях» связи и командно-административных «цепочках», напоминая себе, что данные передаются через череду тех, кто их интерпретирует, линейным и взаимосвязанным образом. Что касается функций наших разведывательных служб, то мы рассматриваем это движение как происходящее на местах и завершающееся в архивах, в планах или операциях. Точные данные, собранные тем или иным сотрудником в полевых условиях, замедляются по мере того, как текут вверх по цепочке инстанций, и в конечном итоге неожиданно стопорятся из соображений, касающихся их воздействия – на другие операции, на цели высшего руководства и даже на продвижение по службе сотрудника, передавшего их, – до тех пор, пока по параллельным структурам не поднимутся какие-нибудь другие данные, связанные с ними и способные их подтвердить, или – к нашему большому сожалению, а может, и к опасению, – пока у командного центра не возникнет потребности в этих данных для оправдания какого-либо политического курса, а те, у кого эти данные на руках, не почувствуют этой потребности. Это промедление и сомнение – верный признак того, что к разведывательной функции примешалась аналитическая. Данные интерпретируются, пусть даже, может быть, и бессознательно, и заранее имеет место ожидание, что они произведут на командный центр какой бы то ни было эффект. Здесь речь идёт о «влиянии командного авторитета» на разведывательную функцию, и тот факт, что у нас есть для этого явления специальный термин, подтверждает его существование; впрочем, в принципах действия, в механизме этого командного влияния мы так до сих пор и не разобрались. Перекрёстная контаминация двух функций Пока данные простаивают в цепочке, ожидая 1) накопления достаточного давления, чтобы протолкнуть их дальше наверх и 2) подкрепления со стороны каких-либо связанных с ними материалов, грань между агентурно-оперативными и документальными разведданными оказывается под угрозой и в конце концов не выдерживает и рушится. Проще говоря, потребность проверять достоверность источников поддаётся давлению процесса. В результате имеем перекрёстную контаминацию: данные, полученные от агентов, снискавшие дурную славу своей ненадёжностью, становятся основой для сомнительных интерпретаций документальных источников, а эти интерпретации, в свою очередь, начинают рассматриваться как проливающие свет на данные из агентурных источников. Перекрёстная контаминация этих двух категорий, оперативно-агентурных разведданных и документальных разведданных, является подпроцессом более широкомасштабного размывания границ между функцией разведки и функцией аналитики. Перекрёстная контаминация двух волн В то же время не следует забывать, что интерпретационная обработка данных всегда меняется в зависимости от текущего политического курса. Перекрёстная контаминация приводит данные в расплывчатое, пластичное состояние, и они рано или поздно становятся непригодны ни для чего, кроме как стать элементом внутренних бюрократических и политических интриг. Не будем пока останавливаться на детальном рассмотрении процессов, путём которых потребности командования сообщаются по цепочке вниз. На данном этапе достаточно будет признать, что чувство того, что требуется командному центру, всё же спускается по цепочке таким же путём волнообразных колебаний, каким данные сообщаются снизу вверх. В результате получается перекрёстная контаминация двух волн. Следует подчеркнуть, что этот процесс имеет совершенно иную природу, нежели процесс сбора разведданных нашим Управлением в его самой ранней инкарнации, Управлении стратегических служб (УСС). Тогда функция разведки почти не затрагивалась политическим курсом, поскольку политический курс – это мирная игра, тогда как УСС служило организационной структурой, преследовавшей военные цели. С тех времён у нас и сохраняется старая модель: «поле – архив», «поле – план», «поле – план – операция». Впрочем, эта модель уже не удовлетворяет нашим потребностям. Модель цепочки, по которой две волны данных, находящихся под давлением, перекрёстно накладываются друг на друга, более соответствует настоящим процессам, происходящим у нас в Управлении на сегодняшний день. Давление сверху вниз проистекает из потребностей центра, в то время как давление снизу вверх проистекает из потребности удовлетворить нужды центра. На данном этапе дискуссии следует ещё раз признать бесполезность вышеописанного процесса, так как мы уже явственно обозначили ту категорию службы, в которой разведка становится полезной, то есть при преследовании военных целей. Перекрёстное оплодотворение двух целей Эта статья оставит открытым вопрос, как приложить выводы из данной усовершенствованной модели к нашему текущему военному положению, то есть к ситуации в Южном Вьетнаме. Впрочем, некоторые мысли требуют дальнейшего рассмотрения. Войны ведутся либо с целью достижения неких политических целей, как в случае революций, либо с целью обеспечения выживания, как в случае контрреволюций. (Пространное отступление: мы оставляем без внимания те частные случаи, когда между этими двумя целями теряется чёткая разница, к примеру, когда национальные государства ввязываются в построение империй, в создание рынков сбыта или в оборону против агрессий этих двух типов. Также мы сознательно упускаем из виду уточнения и тонкости, которые возникнут при обращении к идеям Клаузевица и Макиавелли. Повторно подчёркиваем: мы всецело сосредоточены на применении усовершенствованной модели для рассмотрения роли разведки в текущей обстановке военного времени – и, таким образом, упрощаем картину.) Здесь на полях была начерчена стрелка, которая вела читателя к сделанной от руки пометке у нижнего края страницы: Ф: пока неплохо. В концевой части следует указать, что мы приглашаем всех читателей к дальнейшему размышлению. Главная мысль, на которой стоит закончить: цель Вьетконга/армии Северного Вьетнама – политическая революция, перекрёстно оплодотворённая целью выживания нации. Приглашаем к размышлению относительного того, какую роль играют в этом США, также как относительно наших целей – что мы здесь делаем? И какова во всём этом роль разведки? И как нам вернуть понимание целей военного положения и заставить всё Управление вновь вручить разведывательной службе её первоначальную роль? Необходимость точечной активности С другой стороны, у Соединённых Штатов, даже в данной обстановке военного времени, отсутствует ясное понимание целей войны. В сущности, мы ведём игру пешками с подспудно выраженной задачей не выводить вперёд задние ряды – более сильные фигуры, другие мировые державы. Для всей совокупности разведывательных структур это обстоятельство означает, что для создания «поля деятельности», на котором будут восстановлены и повторно пущены в ход первоначальные задачи разведки, следует создать изолированное положение. Мы пользуемся термином «поле деятельности», но предположим в качестве альтернативы, что некий точечный отрезок коммуникационной цепи следует изолировать от давления сверху и снизу – как от давления «подначального благоразумия» снизу, так и от давления «командного авторитета» сверху. Такое изолированное положение едва ли можно будет создать в приказном порядке силами самого командования, так что оно должно будет возникнуть в результате инициативы данного управления или некоторых из его членов. На полях: Ф: исправь как-нибудь так, чтобы это звучало менее самонадеянно и более расплывчато – «имеющий уши да услышит». – ФКсС. Только учти, Ф, – время не терпит. ДИХОТОМИЯ «МОБИЛИЗАЦИЯ – ПОРАЖЕНИЕ», брат мой.