– Говори. – Хочу, чтобы ты пообещал: что бы ни случилось, ты позаботишься о Мине. – Обещаю. – Не торопись! – Нет. Ты пойми, жена: когда я сказал, что Миню есть за что зацепиться, я имел виду, что он уже сам прокладывает себе жизненный путь. Между прочим, он ведь больше не водит реактивные самолеты. Он летает на американских транспортных вертолётах – только для перевозок и исключительно по приказу полковника. Он уже в безопасности. И мы с господином полковником позаботимся, чтобы он оставался в безопасности. Ещё раз слушай, жена: я обещаю. – И ещё кое-что. – Сколько там ещё? – Только одно: если мы уедем, мы же когда-нибудь вернёмся? – Если будет можно. – Пообещай мне. – Клянусь в этом для тебя. Если будет можно, мы обязательно вернёмся домой. – Даже если в виде кучки пепла, – сказала она. * * * Хао удивило, что Ким так откровенно говорит о своих переживаниях. Она ещё никогда не высказывала ничего подобного, всегда осторожничала и скрывала свои чаяния от зоркого ока и чуткого уха сверхъестественных сил, от призрачного скопища своих бесчисленных богов. Беседа его потрясла. Жена не просто подумывала о переезде, она о нём торговалась, шла с ним на компромисс, как с чем-то неизбежным. Они поднялись на второй этаж, и там, несмотря на жару, которая всегда держалась наверху немного дольше, он обнял её и не выпускал из рук, пока Ким не заснула. Война, война, война – как череда тайфунов, всё накатывающих на их жизнь, а теперь где-то там, в отдалении, с обратной стороны их бедственного положения замаячила вдруг спасительная вершина, цель, до которой нужно добраться. Наконец Ким тихонько задышала, в точности так, как и уверяла, без сипения – по крайней мере, сегодня ночью. Он перешёл на свою постель, оставив рядом с пологом одежду и сандалии – свои пластиковые сандалии, чья внутренняя сторона подошвы сообщала по-английски: «Сделано в Японии». Высокие стены между культурами понемногу таяли. Оползали, словно состояли из грязи. Они с Ким могут поехать куда угодно. В Малайзию. В Сингапур. В Гонконг. Не исключено, что даже в Японию. Хао стало смешно от мысли, что сейчас он может выйти на улицу и заметить кому-нибудь мимоходом: «Не исключено, что даже в Японию». Среди ночи Ким его разбудила. Он взглянул на радиевые стрелки часов. Без пятнадцати четыре. – Что такое? Она сказала: – Ниже по переулку собаки лаяли. – Спи. Я послушаю немного. Пока она не заснула опять, он тихо лежал, смотря на крохотный уголёк инсектицидной спирали, тлеющий на комоде у дальней стены. Услышал, как в глубине переулка Чунг – конечно, Чунг, а кто же ещё? – подражает щебету геккона. Прежде Чунг никогда не приходил так поздно. Но ведь любой предусмотрительный человек будет варьировать время прибытия. Хао потянулся вниз, поднял полог и спустил с постели ноги. Взял брюки, рубашку и японские сандалии к входу на лестницу, там оделся и встал в темноте, не слыша ничего и ощущая лишь вкус собственного дыхания. Ступая как можно мягче, направился вниз. Прямо под ногами спали сёстры – в лавке, скошенный потолок которой и образовывала лестница. Но тихо нельзя было спуститься никак, у каждой ступеньки имелось что сказать. Внизу он подождал, пока не удостоверился, что девушки не проснулись. Пробрался на кухню, к окну за газовой плитой и отодвинул защёлку. Как только открыл, под окном послышался негромкий кашель. – Чунг? – Доброе утро. – Доброе утро. – Прости, что побеспокоил. – Не могу предложить тебе ничего горячего. Не хочешь стакан воды? – Спасибо за такую доброту, пить не хочется. – Давай я выйду. И он вышел через кухонную дверь в крохотный внутренний дворик, где в темноте у стены стоял Чунг. – Мои сигареты наверху остались, – шепнул Хао. – Вряд ли нам стоит курить. Нас заметить могут. Двое мужчин присели рядом на корточки у стены под окном на кухню. Хао сказал: – Значит, ты отважился появиться в городе. – Появляться сейчас рискованно везде. Всего пару лет назад я мог путешествовать на большой территории. А теперь мы изгнанники повсюду на Юге. – А приходить ко мне домой – риск для нас обоих. – Скорее для меня, я бы сказал. – Ты под моей защитой, Чунг Тхан. Даю слово. – Верю. Но лучше исходить из наихудшего. – Чунг, я прекрасно понимаю, что тебе без опаски и шагу ступить нельзя. – Не гони так быстро. Я ещё не согласился, чтобы мы предпринимали какие-то шаги. – Каждая наша встреча уводила нас немного дальше, согласись ведь? – Я бы сказал, наоборот – приближала нас к пониманию. Но никаких шагов мы ещё не предпринимали. – Готов ли ты это изменить? – Нет. По мнению Хао, это была уловка, а не настоящий отказ. – Прежде чем мы двинемся дальше, – сказал Чунг, – я должен быть уверен, что ты меня понял. – Говори, пожалуйста. Я слушаю. – Я за три дня добрался на Север на русском судне. Это было в пятьдесят четвёртом. Нам сказали, что уже через два года мы возвратимся в воссоединённую страну. – Продолжай, – кивнул Хао. – Через шесть лет я вернулся назад тропой дядюшки Хо за одиннадцать недель и по пути без малого сто раз чуть не помер. Хао сказал: – Я слушаю. – В шестьдесят четвёртом я осознал, что десять лет ждал возвращения домой. И всё же к тому времени я уже четыре года как был на Юге. – Во всех этих цифрах так и сквозит обида. Ты недоволен, – заметил Хао. – Я переживал внутреннее противоречие. И оно не собирается никуда пропадать. – Вижу. – Я был трусом. Я должен принять решение. – Готов помочь тебе чем только могу. – Это-то я знаю, – вздохнул Хао. – Только вот чего же ты хочешь? – Хочу оказать услугу старому другу. – Нам надо поговорить начистоту. Вот ты говоришь, ты хочешь, чтобы я чувствовал себя в безопасности, а потом лжёшь. Скажи правду: чего ты хочешь от всей этой ситуации?