– Я приняла лекарство от астмы, о котором рассказывала. – Ой, – встревожился он, – это же безумство. – Но ведь сработало же. Чувствую себя отлично. – Давай запишем тебя на приём к американскому доктору. Уверен, господин полковник сможет такое устроить. – Оставь меня в покое, – сказала она, как всегда, – в мою могилу никто вместо меня не ляжет. Ким хорошо управлялась с домашними делами и была Хао доброй подругой. Он ею дорожил и желал ей долгих лет жизни. Но её здоровье было неважным. Они сидели вместе, пока жужжал красный вентилятор, а под ним гудела столешница. Ким закрыла глаза и задышала носом, согласно совету очередного врача. Болезнь действительно длилась уже очень долго, вероятно, осложнившись несколько лет назад – четыре года, что ли? – из-за потери племянника. Ким часто возвращалась к теме самоубийства Тху. Хао видел, как она с тоской смотрит куда-то в никуда, тогда как что-нибудь, может быть, всего лишь звучание её собственного голоса, против воли втягивает её обратно в разговор: «Как думаешь, может, это был несчастный случай, как думаешь, может, он просто экспериментировал, любопытствовал, рассматривал или нюхал горючее, ну, я не знаю?» А Хао говорил: «Я тоже не знаю; только Тху явно вляпался в какие-то неприятности, раз потом угодил в объятия бензина». – «Мне не нравится Будда, – говорила она. – Есть много богов, – говорила она, – у Будды всё слишком просто, а вот ты оглянись вокруг, разве всё выглядит таким уж простым? Нет, нет». Чтобы беседовать с ней, надо было войти в её мир, поэтому он спросил: – Что тебе в последнее время сообщают сны? – Что моё дыхание станет свободным, а моя двоюродная сестра скоро выйдет замуж. – Сестра? Какая сестра? – Ланг! Мне что, отвести тебя в соседнюю комнату и показать, как Ланг спит у себя на циновке? – Да я забыл, какая из них гостит у нас. – Так их две! Ланг и Ню. – Время поговорить о нашем положении. – Говори. – Ты же понимаешь, у господина полковника какой-то проект возле Кути, в окрестностях горы Доброго Жребия. – Ему помогать опасно. Разве уклонишься от ветра? – Я уже ему помогаю. Поговорил с некоторыми бригадирами, отметил расположение входов в туннели у него на карте. – Если ты встанешь на какую-то из сторон, что же будет с нами? – Я уже выбрал сторону. Считаю, нам надо поразмыслить, что случится, когда наша страна вновь объединится. Думаю, нам придётся уехать. – Уехать? – Уехать за границу. Эмигрировать. Бежать в другую страну. – Но нам же нельзя! – А что нам мешает? Дома ведь никого из прислуги не останется. – Никого не останется, потому что у тебя нет для них работы. Зачем ты продал две другие лавки, когда эта уже закрылась? И вообще, у нас же есть Минь. – Миню есть за что зацепиться, он сам о себе позаботится. – Ты хочешь сказать, рано или поздно его убьют. – Ох, жена, ну я тебя прошу, пора тщательно обдумать все эти вопросы. Частенько, когда они говорили о чём-то, что расстраивало Ким, она машинально вскакивала на ноги и принималась ходить по комнате. Поднимала подушки, взбивала их в руках, смахивала с них пыль или брала небольшую – по колено – метёлку и подметала деревянный пол от пуха. Мать Хао пользовалась такой же метёлкой. Бабушка – тоже. В какой бы дом он ни вошёл – у всех имелась такая же точно метёлка. – Я познакомился с племянником господина полковника. Его зовут Шкип. Давай пригласим его на ужин. – Нехорошо приглашать американцев к себе домой. – Если мы не выберем сторону, нам не будет доверять ни одна из сторон. Так и останемся болтаться посерёдке. А такие люди, которые остаются посерёдке, рано или поздно оказываются где-нибудь в лагере – и неважно, какая сторона победит. – Значит, ты примкнул к американцам. Если американцы победят, мы сможем остаться. – Нет. Американцам не победить. Они сражаются не за Родину. Они просто хотят быть хорошими. А чтобы быть хорошими, нужно всего лишь немножко повоевать, а потом убраться восвояси. – Хао! Тогда зачем же им помогать? – Победить они не победят, но могут доказать, что способны на дружбу. А я верю, что люди они порядочные, поэтому так и поступят. – Но у тебя ведь есть друзья во Вьетмине! – Теперь он называется «Вьетконг». – Чунг. Чунг Тхан – это же твой друг. Хао сказал: – Неохота говорить про Вьетконг. Коммунисты живут только ради светлого будущего. Во имя его они разрушат всё, так что в будущем останется одна пустота. Я хочу поговорить об американцах. – Говори. Кто мешает-то? – Если я помогу этим американцам, нам не придётся становиться беженцами, они помогут нам выбраться. Может быть, куда-нибудь в Сингапур. Я считаю, что это вполне осуществимо. Сингапур – очень интернациональный город. Нам не придётся чувствовать себя изгоями. – Ты когда-нибудь говорил с ними про Сингапур? – Поговорю, когда придёт урочный час. Есть ведь и другие места. Манила, может быть, Джакарта, может быть, Куала-Лумпур. Лишь бы не пришлось отправиться в лагерь для беженцев. – Буду молиться, чтобы американцы уничтожили Вьетминь. – Я, Ким, не питаю надежд. Есть такая старинная пословица: наковальня молот переживёт. – А мы кто такие? Мы ни молот, ни наковальня. Нас зажали между ними. – И ещё одна: всякий кочет на своей навозной куче лучше всех дерётся. – Ха! Вот тебе ещё одна старинная пословица: петух есть курица с яйцами, а мужчины – что стая клуш. – Никогда такой не слышал. Она довольно засмеялась и направилась на кухню. – Понимаю, – окликнул её Хао, – нет для тебя большей радости, чем выставить мужа дураком. Однако от её смеха на душе стало теплее – Ким так редко смеялась после гибели Тху. Она дорожила Тху как бесценным даром. Оба брата остались как память об её умершей сестре. Они были всем, что она имела. Теперь у неё остался только Минь. * * * На кухне Нгуен Ким зажгла примус под чайником. Остановилась перед полкой, вскрыла один за другим свои флакончики с благовониями и вдохнула из каждого по очереди. Она много времени уделяла дыхательной терапии. В эти дни её особенно интересовал розмарин. Ким хотела смешать его с экстрактом пачули – не в качестве лекарства, а всего лишь для духов, и никак не находила подходящего способа: в сочетании они, как казалось, давали какой-то третий аромат, не совсем приятный. Лекарство от астмы привиделось ей во сне. Этого она мужу не сказала. А ещё приняла сироп, купленный у китайца-травника в уезде Тёлон. Он ни за что не хотел открывать, что́ туда входит, но она слыхала, что для приготовления снадобья используется мясо и кожа геккона. Хао не одобрял такого. Ким считала мужа игроком и мечтателем. Он удивил их всех, когда продал две из трёх их галантерейных лавок, а третью сдал в аренду человеку, который вскоре растерял всех покупателей. Теперь среди голых полок временно проживали её родственницы. Вместо того, чтобы вложиться во что-нибудь ещё, Хао тратил деньги лишь на повседневные нужды, зато всё своё время, самую свою душу вкладывал в американцев. Неужели он думал, что это и так не ясно? Неужели думал, что ей надо рассказывать об этом специально? Она была благодарна двум девушкам, которые жили с ними, Ланг и Ню – они очень выручали, эти сестрички из её родного городка, которых нельзя было назвать служанками. При определённых обстоятельствах она жалела, что они не ведут себя как служанки, но никак не могла им об этом сказать. Хотя это было бы бесполезно, если только они сами уже не поняли, если только их никчёмная мать, её тётя, сама им не рассказала… Ким выкинула из головы такие неблагородные мысли. Она верила: когда кровь испаряет недуг, вместе с ним уходят и некоторые духовные загрязнения, и выздоравливающий больной испытывает мимолётное состояние чистоты. В таком состоянии, верила она, возможно ясное мышление. Даже, наверно, вдохновение. Хао не обсуждал с ней финансовые вопросы, разве что говорил, что если не делать крупных покупок, то они могут жить, как жили раньше. Этого вполне хватало. Игрок, мечтатель – пожалуй; однако на мужа можно было положиться, и она его уважала. Его отец, сплавлявший местные товары по реке Сайгон для торговли с французами, выстроил прибыльное дело. Хао – обречённый на бездетный брак, отпрыск увядающей ветви – наблюдал его медленный упадок. Она не будет просить его остаться. Если он хочет бежать, что ж, они убегут. Да и к чему проливать слёзы о завтрашнем дне? Может, они будут мертвы задолго до того, как придётся оторваться от корней. Ким вынесла чайник и две чашки, а Хао сидел, уложив руки на подлокотники кресла, и, прикрыв глаза, медитировал в дуновении электровентилятора. Ким опустилась на стул и налила им обоим. – Мне нужно услышать от тебя клятву, – сказала она.