Я все еще надеялась, что в Малякиных воспоминаниях промелькнет разрезанная на части картина. Ну вдруг?! — Может быть, вспомнишь что-то об их живописи?.. Хоть что-нибудь, хоть слово?..Вспомни! Маляка не помнила. У нее прекрасная память на интриги и сплетни, но на то, что ей неинтересно, плохая память: не помнит ни слова о живописи, не помнит, что наш с ней общий любовник любил меня больше. К нам подошел Илюшка в своем любимом образе. Его любимый образ — идиот. Шапчонка набекрень, глаза в одну точку, полуоткрытый рот, подволакивает ногу. Сейчас бы сказали, что это насмешка над инвалидами, но образ был создан и совершенствовался, когда никто не считал, что это насмешка и не толерантно. Хорошо, что Илюшка сегодня идиот, а не в шотландской клетчатой юбочке и гольфах (давным-давно привез с конференции в Эдинбургском университете). К юбочке и гольфам полагается раскрасить лицо в черный цвет — образ «шотландский негр», создан, когда еще можно было говорить «негр». Хорошо, что Илюшка сегодня идиот, а не шотландский негр, иначе Маляка рассказала бы всем, что я сошла с ума, но теперь просто упомянет, что встретила меня на выставке с любовником-идиотом. Маляка окинула Илюшку взглядом и принялась зверски кокетничать. Неужели Маляке достаточно одного взгляда, чтобы понять, что Илюшка в шапчонке с полуоткрытым ртом — это что-то хорошее и ей тоже надо?.. Неужели у Маляки такой острый взгляд, что она принца видит за нищим? И с легкостью отличит, кто подволакивает ногу, а кто почетный доктор? Может быть, она разглядела его дорогую одежду из лучших лондонских магазинов и увидела за идиотом ученого с мировым именем? Но, может быть, я несправедлива и Маляка просто хочет любого мужчину? Или просто хочет все, что мое. Маляка нежно прижималась к Илюшке взглядом и ворковала: раз уж он так увлечен ленинградским авангардом, то знает ли он, что как раз сейчас в Академии художеств замечательно интересная выставка «Ленинград Алисы Порет», на которую она завтра (или немедленно) готова его сопровождать?.. Илюшка старательно оставался в образе, отвешивал челюсть и выпучивал глаза, беспомощно бормотал «как Алиска скажет… мы с Алиской…», и Маляка поняла: нет, этот идиот ей не достанется. Разочарованная Маляка не сдержалась и метнула стрелу: как лучшая подруга она рада, что я веселюсь, а не сижу дома и страдаю, что меня муж бросил. — Я страдаю, я очень страдаю… Но страдание не мешает веселью, Маляка… Каляка-Маляка, — ответила я. Илюшка вопросительно на меня посмотрел — «откуда прозвище, почему?». Месть — блюдо, которое подают холодным, поэтому я сказала: «Когда-нибудь расскажу». Расскажу по пути на выставку «Ленинград Алисы Порет». Выставка «Ленинград Алисы Порет» — еще одно Невероятное Мистическое Совпадение: я нашла потерянный холст, и тут же — выставка! Через семь минут мы уже были там. Я неслась по Дворцовому мосту, Илюшка приговаривал: «Ты его подрезала и смеешься… Правильно сказала твоя подруга — тебя муж бросил, страдать нужно, а не веселиться… Скорей посмотри направо и вздохни, ты ведь помнишь, что случилось на Стрелке». На Стрелке Васильевского острова случился наш первый поцелуй. Конечно, я помню: Стрелка Васильевского острова, дождь — ветер — метель, парочка — мы. У Илюшки тонкая самиздатская книжица Хармса, Илюшка (в расстегнутом пальтишке — пижонство! — виднеется серый школьный пиджачок) читал вслух: «У Пушкина было четыре сына, и все идиоты», я смеялась, — и вдруг он меня поцеловал. Дождь — ветер — метель — сердце улетает… а рука-то выхватила книжицу из Илюшкиных ослабевших рук и предусмотрительно спрятала под куртку, чтобы не промокла. Я бы давно забыла — не понимаю, зачем эти сентиментальные воспоминания, но Илюшка любит многозначительно сказать «мы втроем — ты, я и Хармс», а самиздатскую книжицу хранит вместе с дипломом почетного доктора Оксфордского университета. Мужчинам зачем-то нужны сентиментальные воспоминания, это для них как аскорбинка — и сладко, и горчит. На выставке Илюшка быстро (физик мирового уровня, школьный отличник с высокой скоростью восприятия и феноменальной памятью) все прочитал, посмотрел и противно, как ребенок, начал дергать меня за рукав: — Я все понял, я хочу домой… я все запомнил, хочешь, проверь меня. Алиса Порет родилась в 1902 году в Петербурге, в семье врача Путиловского завода. Мама Алисы, Цецилия Карловна, дожила до глубокой старости. Алиса окончила Анненшуле[6], играла на рояле, рисовала. Училась живописи в мастерской Савинова, где познакомилась с Татьяной Глебовой, и в мастерской Петрова-Водкина. С конца 1926 года начала заниматься в мастерской Филонова вместе с Глебовой, училась у него два или три года. В следующем году Алиса вместе с другими учениками Филонова участвовала в оформлении Дома печати. В 1926 году Алиса вышла замуж за искусствоведа Паппе, в 1927-м он умер. В 1927–1933 годах Алиса с Глебовой жили вместе на Фонтанке, в их доме был литературно-художественный салон, в котором собирались поэты-обэриуты Хармс и Введенский и другие представители артистических и литературных кругов. Разыгрывали домашние спектакли, снимали «живые картины», играли в «разрезы». В эти же годы у Алисы был роман с Хармсом. В 1934 году Порет и Глебова разъехались и больше никогда не общались… Ну, как? Пятерка? В дневник?.. В 1931 году Порет и Глебова написали картину «Дом в разрезе», высоко оцененную Филоновым. После того как их отношения прервались, они разрезали картину надвое. Через несколько десятилетий часть «Дома в разрезе», написанная Глебовой, поступила в собрание Ярославского художественного музея. Местонахождение части картины, написанной Алисой Порет, неизвестно. После войны Алиса Порет жила в Москве на улице Огарёва. Оформила множество детских книг, иллюстрировала первое издание «Винни-Пуха». Написала недостоверные воспоминания о Хармсе… Ну что? Видишь, я все запомнил, пойдем домой! И вдруг замер перед картиной. — Смотри, смотри… — потрясенно сказал Илюшка. Это была последняя картина Алисы Порет, написанная за несколько лет до смерти: множество точек наслаивались друг на друга и, сливаясь, превращались в темноту. Картина называлась «Ничто». — Алиска, смотри — «Ничто». Точки. Как будто и не жила… У нее была такая интересная жизнь, а в конце жизни — вот, точки, Ничто. Ох, как страшно… Если уж она как будто и не жила!.. То я? Что мне делать? У Илюшки есть еще один недостаток (кроме того, что он не будет давать мне деньги): страх смерти. Страх смерти преследует Илюшку уже лет тридцать. — Алиска, ты ведь знаешь, какая у меня беда: мне много лет… Не хотел тебе говорить, чтобы не расстраивать, но скажу. Сегодня ночью я ощутил себя старше: на свой возраст плюс еще три месяца. Потому что вчера выпил лишнего. И опять всю ночь думал: тебе-то хорошо, Алиска, тебе наплевать, когда ты умрешь. А я хочу знать, когда я… О, нет, знать было бы ужасно! Но и не знать ужасно! Представьте, что вы отщипнули кусок от зеленого пластилина, скатали между ладоней шарик и затем сплющили. Это — Илюшкино лицо. Зеленое. У него паническая атака. — Алиска, как ты думаешь, как это — умирать? Думаешь, это трудно? Я ночью думал: какая-нибудь неграмотная тетка смогла же умереть, значит, и я смогу. Я ведь все-таки почетный доктор… Хотя нет, тут звания не важны. Тут другое важно — что я придумал теорию… ЧТО? Почему ты так смотришь?! — Илюшка, дыши глубоко… раз, два, три, четыре… дыши! Ты дыши, а я буду говорить. Знаешь, что тебе нужно сделать? Ты поверь в загробную жизнь, как я тебе предлагаю! И все станет прекрасно. Там хорошо, не надо платить за свет и за газ, не надо страдать… Ты поверь, поверь… Ты ведь любишь куличи и пасху, значит, тяготеешь к христианству. — Мацу я тоже люблю, особенно в бульоне. Тебе-то хорошо, а я даже не знаю, кем мне быть — христианином, иудеем? Как я могу поверить по твоему совету?! И это нечестно: я материалист, а на старости лет больше не имею мужества считать, что там, за дверью, ничего нет?.. Как хвост подожгли, так сразу поверил? Стыдно прийти к богу, когда стало нужно, ради корысти!.. Нет уж, умру честным… в ужасе. — А ты подумай иначе: раньше тебя туда не пускали, а сейчас пустили. Тогда будет не корысть, а радость, что пришел. Ну, или женись еще раз на молодой, это тебя подбодрит… Давай вместе выберем. — Дура! В моем возрасте внешность и возраст невесты не имеют значения. Важно, заводит человек тебя или нет. Не в сексуальном смысле, а как цыпленка ключиком. Ты заводишь меня на жизнь, и я прыгаю… Алиска, я так боюсь остаться без тебя… А если с тобой что-то случится?! Если с тобой что-то случится, я не буду жить без тебя, тогда я приложу некоторые собственные усилия, чтобы не быть одному, без тебя… Ты осторожней, особенно за рулем, ладно? Тебе-то хорошо, Алиска, а чем человек умней, тем он больше боится смерти… Бедный, дрожит. Испугался точек. Мне нужно продолжать говорить, не важно, что именно, важен тон, важен ритм. — Илюша, точки на картине Алисы Порет — это не про смерть, а про жизнь. Ты подумай, сколько у тебя всего было до НИЧТО, — и диссертация, и Оксфорд, и столько жен, и еще диссертация, и я у тебя всегда есть… Точки — это не страшно! Посмотри, сколько всего у Алисы Порет было до «Ничто»! Точки — это друзья, события, чувства… Точки — это хорошие воспоминания. Я не знаю, чего она хотела, о чем жалела, но могу предположить, что она чувствовала, — то же, что я. У нас с ней много общего. У нее Ленинград, и у меня Питер, у нее Хармс, и нам с тобой Хармс не чужой, ты же помнишь, как мы целовались втроем… Согласись, это очень позитивно, когда ты вдруг встречаешь кого-то, кто становится тебе близким… Это позволяет жить двойной жизнью. Я люблю жить двойной жизнью, как будто я не одна, а меня — две. — Ты рехнулась? Хорошо тебе, Алиска, у тебя маразм. Маразм прибавляет тебе оптимизма, — едко сказал Илюшка. Пришел в себя. Купил мне книгу. Очень красивую книгу — «Воспоминания Алисы Порет», издательство «Барбарис», на обложке рисунок Алисы Порет, Красная Шапочка под ручку с Серым Волком в костюме, белой рубашке и галстуке. Приду домой, буду гладить, рассматривать. Может быть, мне повезет, и в воспоминаниях Алисы найдется ключ к загадке… хотя бы малюсенький ключик, а я уж пойму, как его повернуть. — Но точки все-таки очень страшные…Неужели там, за дверью, НИЧТО?.. Илюшка уцепился за мою руку так крепко, как будто я вытащу его из НИЧТО. Ему легче перенести НИЧТО со мной: я точно знаю — там, за гранью реальности, существует невидимый мир. С любимыми сохраняется связь, если они умирают, — с папой мое общение не прервалось. А иногда человек, которого ты не знал, которого давно нет, становится близким. Всякое бывает. Почему Алиса? У нас с ней много общего. Она любит, чтобы было красиво, и я люблю. Люблю красивые вещи, люблю розовые зажигалки. Юность у меня общая с ней. У нее Ленинград, и у меня. У нее Хармс, и у меня Хармс (у меня в самиздате). Никого не любила кроме мамы и папы. И я. Не хотела детей… Не верила ни во что, кроме дружбы. В дружбу тоже не верила. Смотрела на мир сквозь одуванчик, и я… я написала «Одуванчик на Мойке» — жизнь сквозь огромный одуванище. Она Алиса, и я Алиса. Ну, и художницы мы обе. День закончился чудесно: играли с Илюшкой в любимую игру. Я придумываю фразу, и мы ее изображаем. На этот раз фраза была «Известный бизнесмен и его прелестная подруга, которой удалось похудеть на 45 кг, зашли в подъезд пятиэтажки, где их ждал некто в черной маске». Чтобы зайти в пятиэтажку, пришлось поехать из центра в Московский район. Когда выбирали дом, сильно смеялись, когда входили в подъезд, смеялись так, что у Илюшки заболело сердце, — дала ему валидол. Потом еще раз зашли в подъезд, сильно смеялись, на этот раз обошлось без валидола. Глава 6 Хитрые против Жадных Дневник Рахили Сегодня Ирка привела Аньку, Таньку, Полину и Мадлен. Ирка приходит почти каждый день, а они впервые захотели меня навестить. Мне было стыдно лежать перед ними в таком жалком состоянии — нога в гипсе задрана, и больше всего я боялась, что захочу в туалет. И, конечно, как назло, захотела в туалет, а ведь это огромная стыдная проблема. Ирка под каким-то предлогом тактично увела их вниз и позвала ко мне домработницу. Ирка — редкий пример по-настоящему хорошего человека. Не потому, конечно, ха-ха, что помогла мне на время избавиться от девчонок и пописать. Я даже не могу вспомнить, как мы с ней начали дружить. Как во сне. В первом классе она зачем-то зашла ко мне после школы, и пока родители не забрали ее вечером, мы говорили и говорили, как сумасшедшие. Рассказали друг другу все детство, про первую любовь в пять лет (у нее тоже в пять лет!), про родителей. Все оказалось совершенно разным, но до донышка понятным. Наше с ней большое различие: у меня ироничный ум и любовь к искусству, а Ирка очень практична и в то же время сентиментальна. Часто говорит: «Ты моя единственная родная душа в этом мире». При этом чуть не плачет. Мне, несмотря на всю мою ироничность, приятно. «Ты моя единственная» звучит, как будто я кот и меня почесали за ухом. Человек — как кот, любит, когда его любят. О любви. В любой паре (в дружбе тоже) один любит, а другой позволяет себя любить, в нашей паре «любит» Ирка. Но не так-то все просто! Она зависит от меня духовно, следует моим мнениям и вкусам, думает так, как скажу я. Но и у меня есть зависимость от нее, от ее умения стоять обеими ногами на земле. Я дорожу этим не меньше, чем она моим духовным руководством. Даже больше. Ну, и еще одна Иркина черта — необыкновенная преданность: в любой ситуации, в любом конфликте, в споре она всегда на моей стороне, просто потому, что это я. И, что бы ни случилось, она будет за меня. Меня это трогает до слез, потому что моя собственная мать всегда против меня. Домработница принесла поднос с пирожными потрясающей красоты, с малиной и голубикой и прозрачным желе. Все набросились на пирожные, кроме меня. Ирка догадалась, что я тоже хочу, но боюсь, что всем будет противно смотреть, как я ем лежа, а потом с меня смахивают крошки, как со стола, и нарезала для меня пирожные на маленькие кусочки. Я старалась есть аккуратно, надеюсь, никого от меня не затошнило. Девочки наелись пирожных и заговорили о самом главном: д.р. в Париже. В сотый раз судили-рядили, кого пригласят, обсуждали каждую кандидатуру с точки зрения Кати, и — о ужас, стыд и позор — я принимала в этом активное участие. Сначала пыталась не принимать, перевести разговор на другое, но что может поделать беспомощный человек, когда вокруг кричат, машут руками и чуть ли не носятся по нему? Тут вот в чем дело: в Ирке. Лучше бы при Ирке не обсуждать Париж. Лучше бы при Ирке не обсуждать, кого пригласят. Все (Анька, Танька, Полина и Мадлен) были в Париже не один раз. Мадлен не считается, ее отец — парижанин, живет в Первом округе, но и для остальных Париж все равно что Питер. А Ирка не была в Париже. Родители возят Ирку в Турцию по путевке «все включено». Ирке за них обидно, она же понимает, что это пошло. Она говорит: «Мои родители — менеджеры очень среднего звена» и при этом кривит губы, направо и вверх. Иркин папа — доцент, кандидат наук, но Ирка имеет в виду не профессию, а мировоззрение: его идеал — «форд-фокус» в кредит, клубника на даче, отпуск в Турции. У всех нас есть шанс, что пригласят, а у Ирки нет. И тут есть о чем подумать. Катя — нормальный человек, при выборе приглашенных не станет оценивать материальное положение, семью, не подумает: «Ага, Ирка далека от гламурной тусовки, из простой семьи, не приглашу!» Катя дружит со всеми, но она не пригласит тех девочек, для которых это приглашение стало бы самым лучшим, что с ними случалось за всю жизнь. Мы с Иркой об этом говорили, несправедливо, но это закон жизни: «имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется». Это получается само собой, поэтому Ирка, она… как бы не рассматривается… В случае Ирки это СТРАШНО несправедливо, Ирка гораздо более сложный и интересный человек, чем все остальные (Анька, Танька, Полина и Мадлен), она человек удивительной порядочности, преданности и доброты, но из-за неудачного происхождения вынуждена оставаться в тени. Полину, я думаю, тоже не пригласят, но по другой причине: вранье в сетях. Создавала в сетях ложный имидж семьи: весь август публиковала в Инстаграме и Фейсбуке фотографии их поместья в Тоскане, а потом оказалось, что они все лето просидели на даче. То ли поместье было не их, то ли это были не они… Полина сказала, что делала это по просьбе мамы, не для нас, а для маминых подруг. Мы с Иркой убеждали всех: не судите, не судимы будете, ну, создает человек свой имидж в Инстаграме… но все судили. Зло смеялись, спрашивали Полину, как она это делала: привезла антикварную мебель на дачу, фарфор, цветы расставила, морепродукты по тарелкам разложила, сфотографировала, а потом все обратно растащила и в трениках в гамак улеглась?.. Полину не пригласят, она ненадежная, может опубликовать что-нибудь не то. Девчонки совсем взбесились и начали нервно хохотать и, по предложению Мадлен, играть в тотализатор, делать ставки, кого из нас пригласят. Я показала Ирке глазами: не расстраивайся, они дуры. Париж пофиг, Париж в нашем воображении, а не в «Галерее Лафайет», не в очереди туристов на Эйфелеву башню… Но Ирка (я знаю, я все про нее знаю) все равно чувствовала себя неловко. И тут пришла мама. «О чем шуршим, девчонки?» — спросила мама с видом демократичной королевы, заглянувшей на чай к своим подданным. Есть специальный вид и голос для приема моих гостей: как будто все без нее жутко скучали и вот наконец-то она смогла уделить нам частицу своего драгоценного времени. И теперь начнется веселье, и она будет весь вечер на арене, такая крутая и одновременно доступная, а когда уйдет в великолепное далеко, нам, второсортным, покажется, что жизнь ушла вместе с ней. Всегда одно и то же. Она даже друзей моих хочет отнять! Все верноподданнически кинулись рассказывать, о чем шуршим: полет в Париж бизнес-классом, отель «Ритц», ночной клуб на Монмартре. И еще сюрприз, вот только стало известно: из Парижа все полетят в Лондон, тоже в «Ритц». При слове «Лондон» я почувствовала, как Ирка напряглась, хотя мы уже битый час обсуждали Катин д.р.