ИВ Ну и дура же я! В записках Художника упоминалось это платье! Художник впервые пришел в дом Алисы Порет с коробкой, в которой было бальное платье его матери. Но я не совсем дура: разве кто-нибудь мог бы подумать, что то платье из коробки — вот оно, преспокойно лежит на моем шкафу в той же самой старинной коробке?! Разве мало в мире коробок с бальными платьями? Я рассматривала это платье все детство, примеряла тайком, крутилась перед зеркалом, — желтоватое кружево, розовые атласные ленты на корсаже, на талии темно-розовый бархатный бант, — я наизусть знаю это платье! На темно-розовом бархатном корсаже пятно от шоколада, подол нежно-розового шелка немного порван: я стояла перед зеркалом в платье и маминых туфлях и, услышав мамины шаги, суетливо попыталась вылезти из платья и наступила на подол каблуком. …Значит, Цецилия Карловна была портнихой моей прабабки. Моя прабабка, спасенная от высылки начальником милиции, — та самая Ма tante. Художник, влюбленный в Алису Порет, — мой предок. Но почему моего нового предка нет в Википедии? Пусть пропал, погиб, но хоть какие-то упоминания о нем должны сохраниться?..Но, может быть, его постарались побыстрей забыть? И кому о нем помнить? Отец расстрелян, мать умерла, тетка с мужем, успешным архитектором, забыли этого мальчика, сухую веточку на семейном древе. Воспоминания о нем не были нужны. Почему его тетка, моя прабабка, пишет портнихе на открытке с розами?.. Господи, какой глупый вопрос, что было под рукой, то и взяла. Почему платье осталось у нас, то есть у нее, прабабки моей? Наверное, она была занята другим, более важным: ее тоже могли выслать с дочкой, она спала с начальником милиции, спасала свою жизнь. Может быть, передумала переделывать, все-таки память о сестре. Но, скорей всего, Цецилия Карловна сказала, что невозможно переделать бальное платье в плиссе с вафлями. Довольно неприятная особа эта Ма tante. Любит крепдешин и креп-жоржет больше племянника. Говорила ему обидное «у тебя никогда ничего не получится». Если моя модница-прабабка обижала племянника, то как же она мучила девочку, свою дочку… Стоп. Эта девочка — мама моей мамы. Мою прабабку мучила мать-генеральша, потом она свою дочку мучила, потом ее дочка — свою дочку, мою маму. А моя мама — меня. Похоже, это наш семейный сценарий. Они ведь неплохие, женщины в нашем роду. Моя прабабка могла не брать в дом своего племянника — сына белого офицера, но взяла, не испугалась. Хотела сшить платье для куклы, значит, все-таки любила свою дочь. Моя мама меня иногда тоже любит. Но мучает. Порода у них такая, не материнская. Неужели вот так, через все поколения, передается эта наша не материнская порода? И я тоже буду мучить свою дочь? Тогда мне нельзя иметь детей? Но, может, мне повезет и на мне случится генетический сбой. На обратной стороне прыгающим почерком написано прямо на картинке, на розах. Не могу прочитать. Разобрала только «на верблюдах 150». Загадочно. Глава 15 Смысл жизни мимими Как я была права, что у меня нет детей. Все эгоисты. А уж с подростками вообще нельзя иметь дела, в подростковом возрасте нужно всех выгонять вон. Ваня и Вова тоже будут противными подростками. Рахиль отсканировала открытку с обеих сторон и написала мне: «Если вам интересно, я нашла записку своей прабабки к Цецилии Карловне, она была ее портнихой… А на обратной стороне верблюды». Смотри-ка, «если вам интересно…» — конечно, мне интересно! Это Рахиль теперь интересует другое… Хуже мальчиков-подростков только подростки-девочки. Как я была права, что у меня нет детей, — всегда найдут способ как-нибудь тебя бросить. И, конечно, я сразу же узнала почерк: несомненно, на обратной стороне открытки писал автор Записок — то же характерное начертание буквы П с хвостиком, те же нервные прыгающие строчки. Дорогая Алиса Ивановна, я неожиданно заболел, да так сильно, что пришлось в страшных попыхах собираться в больницу, при двух санитарах. На сборы дали не три дня, а два часа. Больница моя на юге, говорят, надо ехать на верблюдах 150 верст. Какая радость думать, что в знак моей любви и вашего не совсем уж полного ко мне безразличия мы обменялись самым дорогим для художника, лучшей и главной частью жизни. От двух особенно дорогих мне картин я отрезал левую нижнюю часть, в точности, как вы подарили мне. На подаренном вами холсте написан красный гроб, это символично, ведь сейчас меня и всех нас из «дворянской стрелы» стремятся похоронить в красном гробу. Мой пункт — Тургай. Как только можно будет не опасаться, что моя лихорадка заразительна, тетушка передаст вам мои холсты. Я вернусь, дорогая Алиса Ивановна. У вас будут мои холсты в знак того, что я вернусь. Ну, что же. Мы знали, что этим кончится. Выслали весной 35-го года, как всех. Бедный мальчик сначала пытается соблюдать конспирацию, но сразу же срывается: ведь это огромный стресс, когда стоишь на пороге с коробкой с бальным платьем в руках, — и вдруг звонок, и через два часа ты должен быть на вокзале. Всем — три дня на сборы, а ему два часа при двух милиционерах. Посмотрела в Интернете, что такое «дворянская стрела». Это поезд. Той весной из Ленинграда на Северный Урал и в Казахстан уходили полные поезда, «дворянские стрелы». Нашего мальчика отправили в Тургай. Тетушка не отнесла его холсты Алисе Порет. Испугалась, не хотела лишний раз вспоминать о высланном? Забыла о его просьбе? Понимала, что Алисе Ивановне не нужны юношеские сантименты? Не имеет значения. Холсты (один с красным гробом и два с квадратами и треугольниками) остались у нее. Холсты убирали все дальше и дальше, засовывали в угол, на шкаф, на антресоли, заворачивали в цветастый фланелевый халат, пока из «самого дорогого для художника, лучшей и главной части жизни» они не превратились в мусор. А открытка осталась… Не в коробке с платьем, а в стопках бумаг: открытку вытащили из коробки, бросили на комод, потом, не прочитав, в стопку и в ящик. У меня самой сколько всего хранится, и даже почему-то трехлетней давности чек на кисти из Лавки художников. Почему Алиса не пришла за холстами?.. Маловероятно, что насмешница Алиса всерьез в знак «отношений» менялась холстами с влюбленным в нее мальчиком. Он и сам знал, что он — младший паж, что она не станет писать, что с ее стороны это «не совсем уж полное безразличие». И главный вопрос: он вернулся или нет?.. Холсты остались здесь, значит, не вернулся. Хотя если бы вернулся, то взрослым мужчиной — и не стал бы играть в эти детские игры… Или стал бы? Мы не узнаем. Письмо Рахили Дорогая Алиса! Это так круто! Круто-круто! У вас в руках была загадка, а разгадка все это время лежала у меня под матрацем! Звоните скорей в музей! Или нет, не звоните! Вот как я была права — не надо было звонить в музей! Ага! Разве они раскопали бы все это? Не могу осознать, что произошла такая цепочка случайностей: — Господин в пальто покупает соседнюю квартиру, делает там ремонт и выносит холсты и записки в пакете магазина «Лэнд» как раз в тот единственный день, когда вы сидите в нашем подъезде консьержем; — мы переписываемся сверху вниз, и обе не знаем, что вы внизу, а я наверху; — разгадка тайны все это время лежала у меня под матрацем! До войны весь этаж принадлежал моему прадеду-архитектору, но после войны он отдал государству часть своей огромной квартиры, чтобы получить купол. А если бы я рассказала вам об этом, вы бы догадались, что в отделенной части квартиры и была комната Художника, и его бумаги спокойно затихарились в коммунальной кладовке?! Как можно было сразу это понять? Все постепенно. Теперь все нити расплелись, и только один узел остался — мои отношения с мамой, но отношения с мамой — это узел на всю жизнь, ведь так? Дорогая Алиса, а давайте продадим эту историю журналистам? И на вырученные деньги купим себе что-нибудь приятное, как говорил Карлсон! Я — клубничное мороженое, а вы? Или в кино продадим? Пусть снимут кино о том, что судьба бедного временного инвалида пересеклась с судьбой известной художницы через Алису Порет, и нашелся фрагмент знаменитой картины. У меня прекрасное настроение! На самом деле мне повезло. Художницы Алиса и Алиса Порет очень помогли бедному инвалиду… Нет, правда. Мне было так хреново (я часто использую это слово, надо будет заменять синонимами «фигово» или «не лучшим образом»). Мне было так фигово, что надо лежать в унизительном ужасе, что прервался мой еще даже не начавшийся роман, да еще мама… потом мне отменили приглашение, и вообще хоть умирай… И знаете, чужая жизнь мне помогла, я имею в виду Алису Порет. Помните, отец Алисы Порет сказал ей: «Моя рука тебя всегда защитит», — и вот, прошла вся жизнь, и никто ее не обидел. Но как же не обидел? Один муж умер, другой безобразничал, третий муж оставил… а послевоенная нищета, а бездомность? Другая бы на ее месте все удары судьбы пересчитала и предъявила! А она вот так — никто ее не обидел. Это сильно, правда. Я уже взрослая, и мне нельзя, как подростку, нудить: «главное в жизни», «смысл жизни»… смысл жизни мимими!.. Но я кое-что поняла: главное — считать, что никто тебя не обидел. А вот говорят: нет детей, некому стакан воды подать, одинокая старость и все такое. У Алисы не было детей, была ли у нее одинокая старость? Ладно, вас об этом нетактично спрашивать. Замолкаю и закрываю двери. Но я думаю, у нее не было одинокой старости. У нее даже после смерти жизнь веселая! Помните, в Записке Художника, как гадалка ей сказала: «Что тебе гадать? Поедешь, а потом вернешься и заживешь хорошо да весело». Вот я и говорю: то выставка Алисы Порет, то фестиваль Алисы Порет… Вернулась хорошо да весело. Дорогая Алиса, вы говорите, что мы не будем больше переписываться? Что это имело смысл, только когда мы друг друга не знали? А теперь вы знаете, где я живу, мы стали друг для друга реальными, и это не имеет смысла? Ой. Чуть не забыла самое главное! Завтра у меня. Завтра я. Завтра я! Последнее письмо Рахили Дорогая Алиса! Ну хорошо, пусть это будет последнее письмо… Вы смеетесь, наверное, надо мной, что я так влюблена! Перед вами мне не стыдно! Быть такой дурой влюбленной! Сегодня я надела новое джинсовое платье (опять в моде) и уже собиралась уходить на встречу с Ним, и вдруг… И вдруг что-то необоримое наступило на меня. Дорогая Алиса, я собой не владела! Я, словно во сне, встала на стул и достала со шкафа коробку. В коробке, как вы помните, платье: темно-розовый бархат, розовый шелк… Что уж скрывать, напишу все как было: я надела бальное платье, взяла веер и встала перед зеркалом. Обмахивалась и говорила: «Уж я знал, что вы, Рахиль, необыкновенная красавица, но чтобы такая!..» И вдруг, словно во сне, взяла маникюрные ножницы и отрезала темно-розовый бархатный бант.