Ирка сказала: «Думаешь, я тебя предала? Я должна была сказать, что подло отменять приглашение, и не поехать, а я ничего не сказала? Тогда выбирай: я тебе объясню, ты узнаешь, но мы больше не будем дружить, или ты ничего не будешь знать и просто поверишь, что у меня есть важная причина». Сидела у моей кровати, смотрела не на меня, а в сторону. Я выбрала узнать. Я выбрала узнать, потому что… что там может быть, кроме желания увидеть Париж, «Ритц»?! — Мой папа — вундеркинд, бывший, конечно. Я удивилась, что она говорит про своего папу, но оказалось, это уже было объяснение. Вот что рассказала Ирка. Ее папа-вундеркинд в четырнадцать лет поступил в университет, в двадцать три года стал кандидатом наук. У вундеркиндов проблемы с общением, а он к тому же в классе был младше всех, у всех уже половое созревание, а он еще ребенок. В университете никто с ним не общался, он не понимал, о чем они говорят, их шуток, за годы учебы его ни разу не пригласили на день рождения, не позвали в кино или на вечеринку. — Представь, как он жил… Представь, как это — чувствовать себя изгоем?.. Наверное, он очень сильно страдал, раз больше всего боится, чтобы я не была изгоем. Забирал меня из детского сада и говорил таким якобы небрежным голосом: «С тобой сегодня кто-нибудь играл? У тебя есть друзья? Хочешь, пригласи друзей домой!» Но я же чувствовала, что для него очень важно! Как можно заводить друзей потому, что это очень важно для твоего отца?! Я ни с кем не дружила, играла одна. Выйти в тираж в двадцать три года?! Интересно, такая ужасная судьба у всех юных гениев: вспыхнуть — взлететь — погаснуть? Хорошо, что я не гений. Бедная Ирка, вот почему она ни с кем не дружила, кроме меня: потому что ее папа ждал, что она заведет много друзей. Ведь это ужасное напряжение, когда от тебя чего-то ждут. — Для него самое главное в жизни, чтобы у меня были друзья. Он спрашивает каждый день: «Тебя сегодня куда-нибудь пригласили, с тобой дружат?..» Теперь еще спрашивает: «Почему тебе Рахиль не звонит? А тебе вообще сегодня кто-нибудь звонил? Тебя не обижают, с тобой дружат?» Ирка сказала, что после нашей с ней ссоры стала звонить себе сама: спрячется в туалете и наберет свой «звук звонка», как будто ей кто-то звонит, и громко говорит: «Привет, Рашка, как ты?» или «Рашка, але… Да что ты говоришь!..» — Он был так счастлив, что меня пригласили в Париж, я никогда не видела его таким счастливым, он прямо прыгал от счастья! Он никогда меня не целует, только в день рождения и на Новый год, а когда я сказала, что приглашена и нас всего шестеро из класса, он поцеловал меня пять раз! Мой бедный папа. Ему не важно, что Париж, он не знает, что такое «Ритц», он счастлив, что меня выбрали из всех. Значит, я в порядке, занимаю нормальное место в социуме и все такое. Понимаешь? Понимаю. Я была счастлива оттого, что меня выбрали. А Париж и «Ритц» мне пофиг. — Еще кое-что. У папы жуткое чувство вины передо мной, что он ничего не добился: вундеркинд, гений — и вдруг остановился и… все. Для обычного человека нормально быть доцентом, кандидатом наук, но для папы это полный провал. У него передо мной чувство вины, что я могла бы быть дочерью настоящего ученого, жить в Оксфорде, а не в Купчино. И у меня были бы друзья. Вот — все равно все сводится к друзьям! Он чувствует свою вину, а я его за это жалею. И мне его жалко, что он прожил недостаточно хорошую жизнь, он достоин большего!.. Да я бы весь мир прошла и принесла бы ему, что ему надо! Мне его так жалко, как будто с меня кожу сдирают, понимаешь? Умом понимаю, а так нет. Она жалеет его за то, что он жалеет ее… Я слушала Ирку и вдруг заплакала. Она подумала, что я плачу от жалости к ее папе. Нет. Я просто вспомнила сон, который я иногда вижу. Во сне я сижу на коленях у своего отца. Мы пьем чай, и вдруг я роняю чашку, и на нас летят горячие брызги. Мы оба плачем. Вот и весь сон. Я бы его не узнала, я ведь его с трех лет не видела. Не видела, не видела… Он оставил меня, как чемодан, который не пропустила таможня, и улетел, и никогда не вспомнил. Конечно, у меня мама крокодил, она не разрешила бы ему меня видеть, но ведь я с десяти лет одна хожу по улицам, он бы мог мне за эти годы хоть письмо передать, хоть открыточку… Я и во сне так и не увидела его лица. Прямо какой-то Фрейд невыносимый. — Я ни за что его не разочарую!.. Он все повторяет: «Это успех, молодец, я горжусь тобой…» Другие отцы гордятся, что их дети побеждают в конкурсах, завоевывают призы, а он… для него успех — это сраное приглашение!.. Ужас, да? Да. То есть нет, не ужас. Иркин папа такой тихий — грядки, «форд-фокус», ипотека и ничего интересного… А внутри у него пылает жизнь, полная страстей, как в романе. Вот мне урок: никогда не думай, что ты знаешь. И никогда не называй никого предателем, это глупо и самонадеянно: то, что тебе кажется предательством, это всего лишь звено цепочки, и начало ее — боль в душе предателя. — И если ты думаешь, что я из-за какой-то ерунды откажусь от этой поездки, которая так для него важна… Для него это будет мой провал… и он будет на меня смотреть непонимающим взглядом, как будто его ударили, как будто это его никуда не зовут… будет смотреть на меня таким взглядом, как будто он мне ребенок, а не папа… Из-за какой-то ерунды! Если ты так думаешь, то… Какая-то ерунда — это я. Но ведь это правда, я — ерунда. По сравнению с Иркиным папой, который ночами думает, вдруг Ирка — изгой. Боже, как все сложно с этими папами! Лучше неродной, как у меня, его можно просто любить и получать подарки. А с родным отцом слишком психоаналитические отношения: то он тебе папа, то он тебе ребенок. Лучше бы я этого не знала! Мы с Иркой больше не будем дружить, после такой откровенности не дружат и даже не смотрят друг на друга. Не надо мне было хотеть все знать. И еще — не все в жизни про меня. Вот про Катю. Если что, Катю тоже жалко. Она только что была в Риме. Все завидовали, что она сорвалась и в Рим улетела на выходные. Ее отец позвал в Рим, хотел приехать и побыть с ней два дня. Но не приехал. Катя была там одна, несчастная. Она сказала, что отец отель отменил — забыл, что Катя-то прилетела… Забыл про Катю… Кому сказала? Ирке. Даже Кате иногда нужно с кем-то поделиться, а с Иркой она совсем не дружит. Всем иногда нужно поделиться, лучше с тем, с кем совсем не дружишь. — Прикинь, она пришла в отель, а там «мы вас не знаем» — офигеть! Она могла ему позвонить, конечно, но не захотела. Всю ночь просидела на мосту Сант-Анджело. Сидела на мосту через Тибр с бутылкой вина, с бездомными и собаками, бездомные — с собаками, она — с бутылкой. Сказала: «А что, с этого ракурса тоже интересная жизнь». Мост Сант-Анджело ведет к замку Сант-Анджело и в Ватикан. — А ты что ей сказала? — Я удивилась, чего это она так разоткровенничалась, и от неожиданности сказала: «А мой папа — совсем как ребенок». — А она что? — Она сказала: «А мой папа — мудак». Ирка кое-что сделала. Отомстила Кате. Ирка хороший человек, не плохой, и Катя не плохой, — все это из-за других людей, из-за их отцов. — Она у меня увидит… все уже знают, что отец ее забыл, что она под мостом сидела, своему отцу не нужная… Я хотя бы своему папе нужна, я для него — главное в жизни. — Но она тебя возненавидит за слив. Отменит твое приглашение, твой папа расстроится, разве нет? — Она не узнает, кто слил. — За что ты с ней так? Она ведь переживает, что у нее отец мудак. — Мне пофиг… За что? А за тебя! Я ее ненавижу, я ей отомстила — за тебя. Ирка сказала «за тебя», а хотела сказать «за моего папу». За то, что чужая Катя дала ее папе счастье, которое сама Ирка дать не может. Получается, что посторонний человек владеет жизнью ее папы. Прямо беда с этими папами. Письмо Рахили Дорогая Алиса, отстаньте вы от этой тайны холстов! То есть я хотела сказать: оставьте вы эту тайну холстов. Я против! В смысле, я не согласна, что разгадка тайны кроется в 30-х годах, когда была написана картина. Нечего тут искать! Все же ясно! Алиса Порет продала отрезанный кусок картины. Она была старая. Скорей всего, нуждалась в деньгах: кто любит комфорт и красивые вещи, тому всегда нужны деньги. Да она и не дорожила этим холстом-обрезком, вообще не считала его ценностью! Это ведь не картина, а какой-то обрезок. Она не знала, что через несколько десятилетий это будет «утраченный фрагмент знаменитой картины». Подумаешь, что ей какие-то обрезки… Предложили купить, вот и продала. Откуда они сейчас взялись? Думаю, это был просто мусор, никому не нужный. Бывает, что вдруг сохраняется ненужная вещь, крышка от кастрюли, или колпачок от чернильной ручки, или ключик от заводного утенка, а самого утенка давно выбросили. Отдайте эти несчастные обрезки в музей. Нет никакой тайны. Глава 13 Тайна, покрытая мраком Очень трудно выбрать, за кого выйти замуж. Да помню я, помню, папа, что ты мне говорил: «Не смотри, Алиска, на своих ухажеров, оценивай не их самих, а свою жизнь с ними. Представь, какая у тебя будет жизнь с каждым, — и выбери лучшую. Лучшую жизнь, а не лучшего претендента, поняла, Алиска?» Я поняла, папа, но трудно выбрать, когда есть варианты. К тому же будущее — это, папа, тайна, покрытая мраком. Варианты. 1. Илюшка. Какая у меня с ним будет жизнь: буду как сыр в масле кататься по конференциям и симпозиумам. Говорить соседям в самолетах и на банкетах: «Последние исследования моего мужа, доктора физ. — мат. наук, профессора Гарвардского университета USA и Оксфордского университета UK, в области согласования непрерывности пространства и времени с принципом перемещения микрообъектов вдоль дискретной траектории…» Если встречу Маляку, скажу, чтобы Маляка умерла от зависти к моему статусу жены ученого мирового уровня: «Знаешь ли ты, Маляка, что из универсального характера принципа причинности вытекает отсутствие в природе абсолютной пустоты?» Скоро конференция в Берлине, потом в Вене, а потом, папа, — в Кейптаун, а оттуда нас повезут на сафари не помню куда! А в Африке, а в Африке, на черной Лимпопо, сидит и плачет в Африке печальный Гиппопо… туда. Буду помогать Илюшке справляться с его собственной пустотой в голове, держать его за руку во время панических атак и убеждать, что он не умрет. Приучу Илюшку к мысли, что он не жадный, а очень-очень щедрый, и он будет покупать мне красивые вещи. Илюшка снимет с меня заботы о хлебе насущном. Мне не нужно будет сдавать комнаты студентам. Мы договаривались, что они не пишут маслом дома, а они пишут… Мы друзья, но у меня болит голова от запаха растворителя. Это будет чудесная жизнь. В одной комнате он будет писать свои формулы, а я в соседней комнате буду рисовать. И он не будет отрывать меня от работы криком «Скорей сюда, надо срочно обсудить сюжетный ход!» Он будет с уважением относиться к моей работе. Вечером мы сойдемся за ужином и будем показывать друг другу плоды дня: я ему картинки, он мне формулы. Это будет чудесная жизнь! Один лишь минус в этом прелестном плане — Аннунциата. На нее гипнотически действует слово «профессор»: она считает, что все профессора со своими формулами зря коптят небо, а Илюшка к тому же «ненастоящий мужчина», потому что никогда не повышает на меня голос. «Как по мне, — говорит Аннунциата, — лучше бы он бегал за вами с топором… Братец Кролик тоже был человек интеллигентной профессии, но он хотя бы на вас орал!» Аннунциата по деревенской привычке считает, что без настоящего мужчины мы пропадем, хотя нам не косить, не колоть дрова… Но это единственный минус посреди сплошных плюсов. В целом перспектива отличная.