– Тут так здорово! – впечатлилась Настя. – Тогда давай я покажу тебе дом, – улыбнулась Майя. – Давай? – Так… Ага! Проводив обеих глазами, я сел на кровать, покачался – не скрипит. Уже хорошо. Расстегнув молнию на сумке, достал две литровые бутылки с колодезной водой, набранной ещё в Первомайске. Обе я основательно «зарядил», хотя понятия не имею, как это у меня получается. Покачав бутылки в руках, задумался. Я уже свыкся с мыслью о том, что «отапгрейдил» сознание Суслова и Брежнева, хотя доказательств тому никаких. Все мои подозрения основаны на воспоминаниях о страхах. «Хайли-лайкли»[69], как говорят англосаксы, «доказывая» очередную брехню. – Ну и ладно, – сказал я вслух и упруго встал. – Пейте на здоровье! В коридоре никого не было, лишь снизу доносились голоса. Подойдя к дверям кабинета, коротко постучался и вошёл. – Можно? Здравствуйте, Михаил Андреич! Суслов-старший резко развернулся на стуле, и его твёрдое, холодное лицо пожилого лорда потеплело, смягчаясь улыбкой. – Здравствуйте, Миша! Я уж думал, вы совсем забыли старика! – Семьдесят лет – не возраст, – ухмыльнулся я. Михаил Андреевич засмеялся, отмахивая седую чёлку. На столе перед ним лежала раскрытая красная папка и пухлая стопка листов, исписанных чётким прямым почерком. – Всё как обещал. – Я торжественно преподнёс оба сосуда. – Одна – вам, другая – Леониду Ильичу. – Спасибо огромное, Миша, – серьёзно сказал Суслов, оглаживая круглый бок бутылки. – Даже мой больной глаз выздоровел, я теперь пишу и читаю без очков. Думаю без очков! Без идеологического преломления, понимаете? Смотрю и вижу! И мне бывает очень стыдно. Правда-правда! Вот буквально вчера вернулся из Тулы. Узнал, что медсестричка Тася из нашего партизанского отряда, оказывается, жива. Навестил Тасеньку на даче… – Он покачал головой, горестно поджимая губы. – Такого сраму я не припомню… Забор – из сучьев и веток, на домик пошли обрезки досок, а сверху его покрыли ломаным шифером… Стройматериалу-то не достать! Зато в огороде – ни травинки, грядочка к грядочке, и Тася, скрючившись в три погибели, таскает вёдра, чтобы полить помидорчики… – Рада вам была? – негромко спросил я. – Очень! – заулыбался главный идеолог страны. – И чаем напоила, и пирогом угостила… А я тогда пообещал себе, что такие вот Таси не надрываться будут на своих шести сотках, а покупать в овощном хоть помидоры, хоть ананасы! И если я этого не добьюсь, то грош цена всей нашей идеологии… Ох, восемь уже! – подхватился он. – Пошли, тёзка, пошли, нас уже заждались, наверное. Сидят, голодные, облизываются! Пересмеиваясь, мы вместе спустились в столовую. На ужин подавали пюре с гуляшом, ягодный пирог и чай. ⁂ – Мишечка, отвернись, пожалуйста… Я честно уставился в тёмное окно. Свет из комнаты падал на стволы сосен, и они смутно выделялись на фоне июльской ночи. – Всё! – Настя поддёрнула ночнушку и юркнула в постель. – А тут и вправду хорошо… Так. Лес красивый, и речка… Вода совсем тёплая! – Завтра накупаешься, – улыбнулся я. – А ты? – А мне надо в Москву. – Я тоже хочу! – заныла сестрёнка. – Настенька, я в МГУ застряну на полдня, буду академиков уму-разуму учить, – быстро заговорил я, оправдываясь. – Да ты не волнуйся, маме ещё неделю экзамены сдавать! Я тебе обещаю: послезавтра махнём с тобой в столицу, и я тебе всё-всё покажу! – И Красную площадь? – А как же! – И в метро покатаемся? – До одурения! – засмеялся я. – Ну тогда ладно… – успокоенно вздохнула девушка. – Так. А поцеловать? Я пересел на кровать сестрёнки и ладонями нежно огладил её лицо. Настя улыбнулась, зажмуривая глаза, а мне вдруг вспомнилось, какой она стала в таком далёком, почти неразличимом будущем – усохшей, выцветшей дамочкой с вечно усталыми глазами, в которых размораживалась тоска… «Не бывать тому!» Поцеловав мягкие, податливые губки, я сказал тихонько: – Спокойной ночи, Настенька. И уловил сбивчивый шёпот в ответ: – Спокойной ночи, Мишенька… Глава 9 Пятница, 4 июля 1975 года, утро Москва, Ленинские горы, МГУ Я вышел со станции метро, и приставучий ветер начал ерошить мои волосы. Пригладив прядки ладонью, побрёл, жмурясь от нахальных лучей и взглядывая на шпиль универа. Мне туда, в ГэЗэшку[70], обитель мехмата. Сейчас, «сбежав» из Первомайска, я ощущал не слишком рациональное успокоение – все, кто искал меня, остались на Украине, а я тут, в столице СССР! Мышка юркнула в соседнюю квартиру и радуется. Как будто голодный кот не может прокрасться следом… Свернув, я пошагал прямо на памятник Ломоносову, поглядывая вправо, где высился строгий серый корпус физического факультета, похожий на здание солидного министерства. Я ещё точно не решил, куда буду поступать, но физфак притягивал всё сильнее. Посмотрим ещё… Сердце не частило, однако я волновался. Иначе не объяснить, почему вдруг шумовка сознания вылавливала из окружающего сущие мелочи – напыжившегося воробья, принимавшего ванну в лужице, короткий взблеск оброненной копейки, едва слышное клацанье штанги троллейбуса, что с ветром занеслось с проспекта. Поправив на плече ремень подзатёртой сумки «Эр Франс», я храбро миновал монументальные двери главного здания, окунаясь в гулкую прохладу и тень. Изнутри универ напоминает многоэтажную станцию метро – то тема «Арбатской» проскальзывает, то «Кировской» веет. Вот люблю я сталинский ампир! Мощные колонны и стены облицованы мрамором, увешаны тяжёлыми деревянными панелями, отделаны бронзой. И всё это воистину державное великолепие – для учёбы, ради головастых студиозусов! Лифт поднял меня на шестнадцатый этаж, в математическое царство. В безлюдных анфиладах гуляли сквозняки, разносившие, чудилось, тени голосов, призрачные фонемы, невесть когда озвученные и выпущенные из лёгких на волю. Колмогорова я нашёл сразу – академик сидел за тяжёлым коробчатым столом в огромной аудитории, чья торжественная пустота наводила на высокие мысли о храме. – Здравствуйте, Андрей Николаевич, – сказал я, подходя. Колмогоров недоумённо глянул на меня, морща лоб, а в его светло-голубых слегка раскосых глазах остывал математический жар. – Постойте, постойте… – затянул он, выпрямляясь на скрипучем стуле. – Дайте вспомнить… Голос мне ваш знаком… А-а! Миша! Миша Гарин! – Он самый, – поклонился я. Академик приподнялся и крепко пожал мне руку. Ладонь его не была мозолистой, но сила в ней жила. – Рассказывайте! – велел Колмогоров. – Да рассказывать особо не о чем, – изобразил я скромника. – Закончил девятый класс без четвёрок… Академик шутливо погрозил мне пальцем. – Вы статьи свои читали хоть? – Да, мне по почте прислали номера «Программирования» и «Кибернетики». Штатовский журнал пока что не держал в руках. – Миша! – засмеялся Андрей Николаевич. – Как, по-вашему, много ли школьников печатается в таких изданиях? То-то же! Да нет, я сам недолюбливаю хвастунов, но и мимикрировать под средний уровень не годится. Вам есть что сказать! Надеюсь, вы ещё не передумали доучиваться в нашей физматшколе? – Не передумал, – мотнул я головой. – Только, наверное, не получится у меня… раньше зимних каникул. Я в Москву с родителями приехал. Мама поступает в Менделеевский, на заочное, а папа почти уже устроился в зеленоградский Центр микроэлектроники. Ему там обещают квартиру дать, но не раньше декабря. В общем, домой мы вернёмся втроём – я, мама и сестричка Настя. И будет очень некрасиво бросить их одних осенью. Понимаете? – Понимаю! – серьёзно кивнул Колмогоров. – Конечно, понимаю. Зимой так зимой. – Внезапно воодушевившись, он прищёлкнул пальцами. – Кстати! А высокотемпературные сверхпроводники? Я молча полез в сумку и вынул из кармашка чёрную «таблетку». Андрей Николаевич осторожно переложил её к себе на ладонь.