– Степан? – задрал бровь Игорь Елисеевич. – Да нормально… Вызнал потихоньку, что «Миха» не настоящий, и говорит: «Я, дескать, всё понимаю, но приложу все силы, чтобы заслужить ваше доверие!» – Прямо так и сказал? – усмехнулся генерал-лейтенант. – Дословно, – утвердительно уточнил Синицын. – Мне показалось, что говорил он искренне. – Посмотрим, – устало вздохнул Иванов. – Да не переживайте вы так… – Хватит меня утешать! – резковато парировал Борис Семёнович. – Насели тут, утешители… Не по нутру мне эта эксфильтрация, верно, слишком много непросчитанных факторов… Ой, да ладно! – сморщился он, махнув рукой. – Вальцева мы ещё поднатаскаем, да и «Миха», который настоящий, подкинул от-тличный материал! Там такое закрутить можно, что империалистам жарко станет! Ладно, хватит об этом. Ты вот что… Снимай наблюдение с больницы. – К-как? – поразился Игорь Елисеевич. – Мы же… – Мы же, вы же! – раздражённо пробурчал генерал-лейтенант и шлёпнул ладонью по столу. – Обыграл нас «Миха»! Обставил, как хотел! – То есть? – Поправляется Димка, понял? Заглянул-таки «Миха» к нему! – В голосе Иванова прорвалось уважительное удивление. – Да нет, я рад за Димку! Ему же похороны светили, не летом, так осенью, а теперь и румянец проступил, и суставы не болят, метастазы эти гадские как рукой сняло… «Михиной» рукой! – Да не может этого быть… – затянул Синицын, сопротивляясь. – Мы же фиксировали всех, кто заходил в палату! Сплошь врачи, медсёстры, уборщицы… Заведующая детдомом раза два заглядывала… – И эту зафиксировали? – криво усмехнулся Иванов, шлёпая о стол фотографией, как козырной картой. Игорь Елисеевич пригляделся. Камера запечатлела молодую медсестру или уборщицу с броской внешностью. Стройную длинноногую блондинку… – Нравится? – с ехидцей спросил генерал-лейтенант. – Брижит Бардо отдыхает! М-м? А теперь внимательно приглядись к нежной шейке этой красотки. Ну, заметил? – К-кадык… – потрясённо выдохнул Синицын. – Вот именно. Понял? – П-понял… – сник Игорь Елисеевич и тут же вскинулся: – Постойте, постойте… Я же, кажется, видел эту блондинку! Да не кажется, а точно! Мы со Славиным курили в кустах, а она мимо шла с подружкой, болтала о чём-то… У неё высокий тонкий голос! – Талант у человека, – скупо улыбнулся Иванов. – В общем, так. Жду от вас сегодня уточнённый фоторобот «Михи». К вечеру управитесь? – Постараемся… – промямлил Синицын, собрался и отчеканил: – Так точно! Понедельник, 19 мая 1975 года, день Ленинград, Лермонтовский проспект Игнат обошёл дом с угла и сверился с табличкой. Да, тот самый номер. Удовлетворённо кивнув, Арьков вернулся и вошёл в гулкий прохладный подъезд. Кафельная плитка под ногами лежала ещё дореволюционная, белая и чёрная вразбивку, как шахматная доска. И основательные перила завинчивались вверх, следуя за плавной спиралью лестницы. Когда-то тут проживали всякие камергеры и купчики средней руки, а ныне их богатые квартиры поделены на отнорки… Поднявшись на третий этаж, Игнат приблизился к большой двери, небрежно обитой чёрным истрепавшимся дерматином. Из рваных дыр мерзко торчала грязная вата, а посередине правой створки висела фанерка в рамке, извещавшая, сколько раз надо жать на звонок, чтобы дозваться того, кто вам нужен. Напротив нужного «И. Ю. Носова» значилось: «Звонить три раза». Вот только кнопка была вырвана с корнем – из развороченной штукатурки жалко торчали два конца провода, небрежно замотанные чёрной изолентой. Пожав плечами, Арьков толкнул дверь, и та открылась, ритмично взвизгивая. Из тёмного коридора пахнуло неприятной кислятиной и почему-то распаренными вениками. Игнат осторожно пробрался между ящиков и ларей, уворачиваясь от велосипеда, висевшего на вбитых в стену крюках, от оцинкованной лоханки, от рассохшегося шкафа, угрожающе шатавшегося на хлябавших досках пола. Подпрыгнешь повыше – и эта рухлядь тебя погребёт… Коммунальная квартира хранила нестойкую тишину. Нужно было прислушиваться, чтобы уловить признаки жизни – натужный кашель, невнятный говор, скрип половиц. Свет из пустующей кухни падал как раз на нужную дверь, и Арьков коротко постучал в свежую деревянную филёнку, ещё не крашенную, но уже захватанную грязными пальцами. – Да-да! – отозвался сиплый бас. За порогом открылась просторная комната, в два ряда заставленная книжными шкафами. В выемке эркера, выдававшегося на проспект, уютно разместилось старое кресло и стол, заваленный книгами. На подоконнике почивала новенькая пишмашинка «Ятрань», блестя никелем и синим лаком. Рядом краснели правкой отпечатанные листы, сложенные в картонную папку. Сам хозяин сидел, развалясь, в кресле, а его халат сливался с обивкой, маскируя изрядное брюшко. Широкое лицо Носова, увенчанное копной седых волос, ещё хранило следы былой мужественной красоты, на которую падки женщины. Время не пощадило приятную внешность офицера-ликвидатора, похоронив её под брыластыми щеками да морщинистым лбом, а глаза в тени мохнатых бровей угасли, потеряв прежний блеск и живость. – Здравствуйте, Ипполит Юрьевич, – заговорил Игнат, оглядываясь. – Где же вы спите? На полке? – На раскладушке, – чопорно ответил Носов. – С кем имею честь? – Не узнали, «Герцог»? – усмехнулся Арьков, плюхаясь на единственный стул. – «Алхимик»? – протянул Ипполит Юрьевич, близоруко щурясь. – Не может быть… Вы же погибли в Ливане! Семь пулевых ранений! – Восемь, – флегматично поправил Игнат. – Да-а, дырок во мне тогда провертели – будь здоров. Но я живучий! Что, за мемуары взялись? – Да это так… – смутился «Герцог». – Для служебного пользования! – А я как раз хотел воспользоваться вашей памятью, – беззаботно проговорил Арьков. – Я ищу «Роситу». Ипполит Юрьевич нахмурился. – Простите… Марину… э-э… Исаеву? – Её. – Игнат завёл глаза под потолок. – Такую женщину трудно забыть! – Нет, я помню, конечно, – промямлил Носов, – но я уже пятый год на пенсии и… – Ой, да бросьте! – лениво отмахнулся Игнат. – А то я не знаю, что вы каждый божий день таскаетесь в Большой дом![46] Где сейчас Марина? – Послушайте… – возмутился старый чекист. – Нет, это вы послушайте, ваша светлость! – резко сказал Арьков, подпуская к тонким губам глумливую усмешку. – Мне нужно знать, где Марина, и вы мне это скажете! Пытать не буду, а то у вас сердечко хлипкое. Сдохнете прежде времени, да так и не успеете поделиться со мной секретами. Обидно же будет, верно? Ну что? Будешь говорить, руина эпохи, или спецпрепарат вколоть? Смотри-и! А то я вон Даудову укольчик сделал, а этот кабан взял и помер. Наверное, что-то с дозой намудрил… Носов резко побледнел. – Так это ты… Зелимхана… – Был грех, – спокойно отозвался Игнат. – Я слушаю, «Герцог». Ипполит Юрьевич приложил руку к груди, с тоской и страхом глядя на Арькова. – Марина… она в Узбекистане, – хрипло проговорил он. – Там работает спецгруппа… Вернётся не раньше… второй п-половины июня. – Где она живёт? – холодно поинтересовался «Алхимик». – В М-москве… – Адрес! – хлестнул приказной тон. – Да не знаю я… – простонал Носов, но, заметив порывистое движение Игната, поднял руку в умоляющем жесте. – Не… Не надо. Помню только… Марина всегда выходила на станции «Преображенская площадь»… Она где-то там, рядом, прописана… О-о… Заклекотав, «Герцог» повалился на спинку кресла, а пальцы скрючились от боли. – М-м… Таб-блетка… – промычал он. – Т-там… Н-на… Н-на полке. Арьков поднялся, с любопытством наблюдая за чужой смертью. Взяв пузырёк с таблетками, он повертел его – и поставил обратно. – Будь… – булькнул Носов, – проклят… И умер. Вторник, 20 мая 1975 года, утро Первомайский район, Грушевка – Смир-рна! – разнёсся по плацу зычный голос Макароныча. Чётко повернувшись кругом, он молодцевато, словно красуясь, отдал честь грузному военкому: – Товарищ полковник! Допризывники девятых классов города Первомайска построены! – Здравствуйте, бойцы! – грянул военком. – Здрав… жла… тарщ… полковник! – выдала школота вразнобой.