Я достал вторую записку: «Пей, это как лекарство. Микрофоны в тумбочке? Если там, моргни два раза». Мальчик скосил свои карие глаза на тумбочку и дважды мигнул. Держа стакан обеими руками, выпил газировку. Я налил ещё и придвинул пирожные с зелёными кремовыми листочками и сладкими розовыми цветками. «Никому ничего не рассказывай. Ладно?» – просила третья записка. Дима медленно кивнул, будто заворожённый. Всё, можно было уходить. Я долго «заряжал» бутылку, пока добирался сюда на автобусе, так что и одного стакана должно хватить. Ну пусть пирожные лопает и допивает для гарантии, а мне, чтобы не вызвать лишних подозрений, пора изобразить уборку помещения. Я резво заработал шваброй, протирая пол. К этому моменту смесь стекла, возвращая окну прозрачность, но запечатлевать наблюдателям особо нечего. Техничка моет пол. И что? Куда ж больнице без санитарии и гигиены? Подмигнув Диме напоследок, я покинул палату, вынося ведро боком, чтобы не попасть в кадр. Намочив тряпку, принялся рьяно наводить чистоту в коридоре, усердно елозя шваброй. Мимо прошёл врач с озабоченной гримаской на лице, но даже не посмотрел на меня. Прошаркали худущие отроки в застиранных халатах, держа на весу руки в гипсе – от них несло куревом. Ну всё, пора закругляться. Со шваброй наперевес, погромыхивая вёдрами, я зашёл в подсобку и быстро переоделся, не забыв поправить причёску. Хирургические перчатки стянул и засунул в сумку. Записки сжёг, а пепел растолок и смыл. Всё? Всё. С независимым видом покинув рабочее место, симпатичная техничка процокала по ступеням и вышла на улицу. «Шнелле, шнелле!» – как папа говорит. Подозрительные типы не маячили в отдалении, но и расслабляться рано. Очень хотелось ускориться… «Потерпишь!» Ещё немного, ещё чуть-чуть… Меня всего колотило. Даже мой пикантный камуфляж не так портил нервы, как мутный, липкий страх. Он царапал мне спину – чудилось, что множество глаз смотрит вслед, и вот уже наблюдатели срываются с места, чтобы задержать наглого «Миху»… А я, будто во сне, никак не могу прибавить шагу – еле тащусь мелкой поступью! «Да когда ж это кончится!» Не выдержав, я согнул ногу в колене, изящно поправляя ремешок босоножки, а заодно косясь в сторону больничного городка. Никого… Дышать стало чуток полегче. Как всякая сознательная девушка, я перешёл улицу по зебре, а тут и автобус подоспел. Минут через пятнадцать, порядком успокоившись, уже семенил по улице Ленина, сойдя у Дворца пионеров. Ещё немного, ещё чуть-чуть… И тут меня накрыла настоящая паника. Я едва не ломанулся через кусты в парк, лишь бы скрыться – навстречу, беззаботно помахивая сумочкой, дефилировала Рита. Равнодушно скользнув глазами по моему лицу, пылавшему всеми оттенками красного, Сулима дёрнулась, чуть приподнимая брови в явном замешательстве, даже дивный ротик приоткрыла – и прекрасная, изящная патрицианка хохотнула совершенно по-плебейски. – Привет, Риточка! – защебетал я, бесцеремонно обхватывая тоненькую талию и увлекая пацанку за собой. – Привет, привет! – подыграла мне Рита, разворачиваясь и чмокая в щёчку. – Ты что затеял? – Она слегка подтолкнула меня локтем в бок. – Так надо, – выцедил я. Две подружки спустились в подземный переход, и одна из них, проверившись, обрисовала суть. – Ты молодец, – серьёзно сказала Сулима, дослушав, – всё правильно сделал! Но до чего же ты хорошенький в этом платье! – Лицо её заметно подрагивало, едва удерживая смех. – Симпомпончик! – Смейся, смейся… – горестно вздохнул я. – Нет, ну правда! – Успокаивая, Рита погладила меня по плечу. Поднявшись из перехода к скверу Победы, я вздохнул. – Всё, Рит, дальше я… одна. Сулима задержала мою руку в своей. – Седьмого июня у меня день рождения, – сказала она, ласково улыбаясь. – Я уже позвала близняшек и Альбину с Изей. Будут Дюха с Тимошей, Настя твоя… Инну тоже приглашу, но ждать… ждать буду одного тебя. Наверное, я таки влюбилась… – На щеках у неё проявилось по румяному пятну. Настроение моё испортилось, погребая под серыми обломками негатива искорки хвастливой радости. – Риточка… – пробормотал тускло. – Со мною трудно… И опасно… – С тобой хорошо! – убеждённо сказала девушка и нежно поцеловала в щёчку. – Пока, подружка… Задумавшись, я побрёл по аллее, выкинув из памяти невольное «оборотничество». Сквер Победы мой самый любимый. Соседствуя с Домом Советов, он вытягивается от улицы Ленина до площади. Главную аллею невесть когда обсадили елями, обычными и голубыми, и круглый год её укрывала густая тень, напитанная чудесным духом смолы да хвои. Стен райкома КПСС или Пионерского переулка с другой стороны не углядишь – разросся ельник, сплотился, пряча неведомую тайну за колючими ветвями… Меня тянуло присесть на скамью под живым навесом еловых лап, подумать, как жить дальше, нежданно-негаданно став стороною любовного треугольника, но не в платье же! И я прибавил шагу, семеня. Ещё немного, ещё чуть-чуть… Суббота, 17 мая 1975 года, день Первомайск, улица Чкалова – Каких-нибудь пять-десять минут, и можно вынимать! – объявил Вайткус невнятно, с силой отирая лицо. Андрей, Изя и Женька взволнованно сопели рядом с электропечкой, где мы отжигали сверхпроводящую керамику. Обычная муфельная печь, ничего особенного. Ромуальдыч во Дворце пионеров выклянчил списанную ПМ‐8 – юные гончары в ней глиняные игрушки обжигали. Починил – и как новая. Изя протянул ладони, и Жека одёрнул его: – Куда ты лезешь, мон шер? Обожжёшься! Меня тогда Алька убьет! – Да уже не горячо! – парировал Динавицер. – С утра знаешь как пекло? – Скоро уже… – пробормотал Дюха, склоняясь к термометру. – Да я ж говорю… – Ромуальдыч зевнул и потянулся, разминая члены. – Шли бы вы спать, – сказал я, малость психуя. Два дня мы мололи и перемешивали, отжигали и толкли в ступках. Спрессовали пятнадцать «таблеток» – и снова в муфель на двенадцать часов. Девятьсот пятьдесят градусов с подачей кислорода, и ме-едленное, ме-е-едле-енное остывание… Вайткус всю ночь дежурил, следил, чтобы температура не опускалась быстрее ста градусов в час. Та ещё работка! Легче дрова рубить до утра, чем тупо сидеть – и бдеть. Спать-то хочется! А в мастерской тихо, тепло, диван мягкий – так и тянет прилечь… Не зная, чем себя занять, я переставил в шкафчик банку с драгоценной окисью иттрия, похожей на сахар-песок. Достал-таки Ромуальдыч! Оказалось, что оксид иттрия входит в состав люминофора для кинескопов, а у Вайткуса знакомые на Киевском радиозаводе. Нужный человек. Прихватив ветошь, я протёр раму настольного пресса, и без того пускавшую зайчики, но как ещё нервы успокоить? А вот у моих одноклассников переживаний – ноль. Коротая время, они затеяли соревнования в «чу»: клали две или три монетки на обратную сторону ладони, подбрасывали их и ловили – надо было выхватить каждую денежку отдельно, пока те падали. – Поймал! – вопил Изя, сцапав по очереди пятак и трёхкопеечный кругляшок. – Случайность, мон шер, – задирал нос Жека. – А ты сам попробуй! – подначивал его Андрей, приглаживая ёжик на голове. Ромуальдыч в сотый раз глянул на часы и хлопнул в ладоши. – Так, всё! Вынимаем! – Ура-а… – тихо завёл Жуков. – Па-ам, пам-пам, пара-пара-пара!.. – изобразил туш Зенков. Вайткус осторожно отпер дверку печи, дохнувшую теплом, и я подцепил на кончик ножа чёрную «таблетку» размером с десятикопеечную монету, только чуть-чуть потолще. – Ч-чёрт! – прошипел со злостью, перекидывая «таблетку» на верстак. Изя рванулся и поймал её. Выронил, испугавшись, что «таблетка» раскалена, но тут Дюха резко присел, вылавливая образец у самого пола. – Есть! Миха, а чего ты… – Брак это! – в сильнейшем раздражении я выщелкал из муфеля остальные «таблетки». – Видите? Они все с прозеленью! – И чё? – не понял Изя, вертя в руках горячую «таблетку». – А то, – буркнул я. – Им не хватило кислорода. – Давление вроде в норме было… – озаботился Ромуальдыч. – Может, кислород… того… не совсем кислород? – предположил Зенков, катнув ногой синий баллон. – Накачали обычного воздуха? – Ладно! – Я удручённо махнул рукой. – Всё как полагается – первый блин комом… – Первые «таблетки»! – хихикнул Изя. – Перемалываем, – решительно заявил я, сгребая образцы в агатовую ступку, – и отжигаем заново!