А не часто ли мне на глаза попадается этот симпатичный ребёнок? Вторая заметка за неделю! А вчера или позавчера по радио гулко вздыхал «добрый доктор Айболит», главврач детской больницы. Уважаю, мол, Димку! И какая воля к жизни в его хлипком тельце! Маленький Невкапса в пять лет потерял родителей, жил в детдоме и маялся своими хворями, а теперь вот и вовсе слёг. Шансов выжить у Димы мало, метастазы одолели, но мальчик не сдаётся… Я плотно сжал губы. А это не на меня ли крючок заброшен – с наживкой? Очень уж непривычные статьи для местного брехунка! Обычно на страницах «Прибужки» печатали бодрую похвальбу, славили героев труда, отваживаясь иногда на беззубый фельетончик под рубрикой «Пьянству – бой!». И вдруг такое душераздирающее чтиво. Странно… А ещё страньше, как выражалась Алиса, что о Диме и радио заговорило… Осталось только в прямом эфире показать! Хм. Может, зря я не смотрю местные новости? А мы сейчас проверим… Беспокойно оглянувшись, я пошагал к остановке, где на высокую скамью забралась сухонькая, бодрая старушка в тусклом платье и беленьком платочке. Прижимая к себе набитую корзинку, она беззаботно качала ногами в разношенных, словно раздавленных, сандалетах. Я присел рядом и повернул газету снимком мальчика вверх. Уловив интерес соседки, небрежно спросил: – А не помните, его по телевизору показывали? – Так вчора було! – охотно откликнулась бабуся. – Бидный хлопчик… Старушка, сама не ведая того, опустила увесистую гирю на чашу весов. Я принял решение. Четверг, 15 мая 1975 года, день Первомайск, улица Революции – Не будет пятого урока! Ура! Приятная новость мгновенно овладела ученическими массами. И я, вполне натурально разделяя общий восторг, спешно покинул школьные стены. Никогда особенно не радовался болезням учителей, даже если их страдания сулили отмену занятий. Но в этот день я довольно потирал руки – чем быстрее всё проверну, тем скорее сброшу с себя мучительный, всё нутро выворачивающий напряг. Томительное нетерпение подгоняло меня. Я даже пешком не пошёл – доехал на автобусе до вокзала и быстренько прошмыгнул в гараж, в «логово попаданца». Все вещи я притащил ещё вчера – старенькое мамино платье, бледно-голубое с серебряной вышивкой, её же босоножки на невысоком каблучке и позабытый на антресолях бюстгальтер. В амплуа травести я ещё не выступал… Было непривычно и не слишком приятно обряжаться девицей, но на что только не пойдёшь, лишь бы обыграть «сборную» КГБ! А меня с вечера точил злой азарт, порывчатое желание уесть наружку, обставить загонщиков. «Ах, вы так, да? А я – так!» Раздевшись догола, я сжал зубы, натягивая женские трусики и напяливая на себя лифчик – пришлось его немного ушить, чтобы не болтался, а в чашечки напихал ваты. Посмотрев в мутное облезшее зеркало, я содрогнулся. Ноги длинные, ровные, гладкие пока, щёчки и губки пухленькие… Голубая мечта. – Эту неприятность мы переживём… – фальшиво пропел арию кота Леопольда, то шипя, то цедя слова. Разнервничавшись, я чуть не утратил вечерний заряд уверенности. Может, не надо, а? «Надо, Миша! Ну надо!» Как ещё-то? Натянув платье, я с трудом, пыхтя и сопя, застегнул пуговки на спине. Выдохнув, прошёлся по гаражу, подцепив босоножки. Нормально. Только вот покачивание бёдрами выходило на троечку – не та анатомия. «А как трансы в Паттайе дефилировали, помнишь? – подбодрил я себя. – И что ты так психуешь? Это всего лишь театр, никто тебя из списка натуралов не вычёркивает, успокойся!» Нацепив роскошный блондинистый парик, я поправил чёлку, мотнул головой, встряхивая белокурыми локонами. Покосился на огрызки косметических карандашей и тюбик помады. Ну смелее, смелее… Закаменев лицом, аккуратно подвёл веки, начертил контур губ, осторожно намазал их. Ярковато получилось, так я ж девушка молодая! – Меня зовут Маша, – прощебетал я тонким голоском и сплюнул, добавив парочку лексем, не подобающих юной леди. В зеркале отразилась симпатичная дивчина. Крепкая шея немного портила её, но длинные волосы скрывали сей изъян. – Ну хватит любоваться! – грубо сказал я и, повесив на плечо мамину сумку, покинул гараж. Не сразу, правда. Сначала приоткрыл дверь, выглянул, убедился, что никого вокруг, и тогда уж выскользнул наружу, поспешно запирая дверь. Уф-ф! Подул ветерок, озоруя, задрал подол, и я охнул, руками прижимая платье. Непривычно обвеяло голые ноги. «Не трусь, стыдливый ты наш! Девчонки же ходят как-то, и ничего…» Выдохнув, я зашагал к улице Ленина, следя за каждым шагом, поминутно осаживая себя, а то ещё мужицкая походка смажет весь девичий образ. Зайдя в магазин, купил пару бисквитных пирожных и бутылку «Крем-соды» – газировку я превращу в лекарство… Тот же день, чуть позднее Первомайск, улица Толбухина Шагая по улице, я «вся испереживалась», как Настя однажды выразилась. Встречные особи мужеска полу поглядывали на меня весьма одобрительно, вскользь оценивая фигуру, и мне стоило немалого труда удерживать на лице лёгкую улыбочку с оттенком надменности. Мол, хороша Маша, да не ваша. Больше всего я боялся повстречать знакомых или одноклассников, но уберёгся, а приблизившись к воротам детской больницы, сбавил шаг. Здесь мы проходили медосмотр в восьмом классе, и я примерно знал, где тут что. Маленький больничный городок уютно разместился среди парка – белые корпуса стильно смотрелись на фоне пышной зелени. По асфальтированным дорожкам степенно прогуливались ходячие больные, едва сдерживаясь, чтобы не пуститься вприпрыжку. Пофыркивая, проехала «Скорая». Толстая тётка в белом халате, переваливаясь, толкала тележку, заставленную парившими вёдрами. Обед повезла… Я напрягся, сжимая губы, когда подумал, что уже попал под наблюдение. Наверняка не одни медики таскаются по парку… Впереди семенила коренастенькая девушка без выраженной талии, и я догнал её, непринуждённо кивая на сетку с продуктами: – Подкармливаете? – Ну да! – рассмеялась незнакомка. – У меня тут братик лежит, в «травме». Ногу сломал – буквально на ровном месте! Допрыгался! Представляете? – У-у! – завёл я. – Помню, один дяденька и вовсе со стула навернулся. Очнулся – гипс! Мы очень натурально засмеялись – наблюдатели опишут нас как подружек, что и требовалось доказать. – Ну ладно, пусть ваш братишка выздоравливает. И осторожней со стульями! Мы расстались на весёлой ноте – девушка убрела к брату, а я через служебный вход проник в отделение хирургии. «Соберись, – приказал себе, – сконцентрируйся!» Тихо, гулко, прохладно, лизолом попахивает… Я поднялся на второй этаж, не оглядываясь, и свернул налево, к подсобке – помнится, технички именно оттуда выходили со своими орудиями труда. А сыграть уборщицу – это самое разумное, ведь на младший техперсонал никто не обращает внимания, в упор не видят. Меня, впрочем, и технички не заметят – перерыв. Надо уложиться в пятнадцать-двадцать минут… Подсобное помещение не запиралось – от замка осталась лишь аккуратно выпиленная дыра в филёнке. Я прошмыгнул за дверь, попадая в комнатку-пенал, с пола до потолка отделанную белым кафелем, как в операционной. Свежие, выглаженные халаты висели в старом шкафу без дверок. Я быстренько затянулся в тот, что пришёлся по размеру. Нахлобучил на голову белую накрахмаленную шапочку, обжимая золотистые пряди. «Готова к труду и обороне!» – О, донна Роза! – наигранно постонал я, взбадривая трясущуюся натуру. – Тьфу, гадость какая… На полу возле узкого окна громоздился целый «сервиз» разнокалиберных вёдер. Я взял два и снял с крашеной батареи высохшую тряпку, сохранявшую ребристые отпечатки. Одно ведро наполнил водой из шипящего крана, а в другое уложил бутылку «Крем-соды» и коробку с пирожными, прикрыв их тряпкой. Ну, начали! Сердце колотилось как пойманное, а сохнущие губы не облизывал лишь потому, что боялся стереть помаду. Выйдя в коридор, я излучал спокойствие Будды. Со скучающим выражением на лице прошёл к палате Невкапсы – на её двери блестела медью цифра «5». Разумеется, заботливые кагэбэшники указали точный адрес, чтобы Миха не заплутал! Рядом с дверьми, ведущими в палаты и ординаторскую, пропускали взгляд большие квадратные окна. Почти все задёрнуты лёгкими тюлевыми занавесками, но только не в палате Димы. Следовательно, камера наблюдения установлена в комнате напротив. Там почему-то темно, а на окне плотная штора. Ну разумеется… «Не смотреть туда, не смотреть!» Ага, а вот и проводочек к микрофончику… Его цепляли прямо к витому шнуру, что крепился по старинке, на керамические ролики. Если не знать о прослушке, то и не заметишь. Я покосился в окно пятой палаты. Можно спорить на что угодно – со двора задействована ещё одна фотокамера. Скорей всего, второй наблюдательный пост – в здании напротив. Там, кажется, кардиологическое отделение. Ничего, подвинутся сердечники… Оставив вёдра, я неспешно отправился за шваброй – и достал из сумки «секретное оружие». Это была смесь собственного сочинения – я наболтал её из просроченного шампуня, тосола и ещё пары ингредиентов. Вернувшись к Димкиной палате, деловито смочил поролоновую губку моим средством и щедро намазал окно. Нервы натянулись до звона, пальцы у меня дрожали, а я ещё и попой крутить пытался, лишь бы отвлечь внимание невидимого зрителя. Смесь моя залепила стекло, размывая видимость, и я, пока она не оплыла, заторопился. Быстро обмакнув тряпку в воду, отжал её, бросая на швабру с громким шлепком, – и подхватил пустое ведро с «лекарством». Дима Невкапса лежал в палате один, ещё три кровати стояли заправленными. Правильно, зачем оперативникам посторонние… Поворачиваясь спиной к окну, выходившему во двор, я молча подмигнул мальчику. Дима нерешительно улыбнулся. Маленький, худенький, бледненький, с круглой головой, лишённой волосёнок… «Давай лечиться! – лезла в голову задорная кричалка мультяшной Маши, спутавшейся с медведем. – Давай лечиться!» Достав подарки, я налил Диме полный стакан шипучей «Крем-соды». Вынул из нагрудного кармана сложенную бумажку с отпечатанным заранее текстом и показал мальчику. В записке значилось: «Молчи, ничего не говори! Я тебя вылечу!» Димины глаза забегали, считывая текст, – и сделались круглыми. Поднялись, глядя на меня с разгорающейся надеждой.