Королева бросилась к окну. – В самом деле, – сказала она. – Какой лицемер, посмотрите! – Я вижу, – заметил Мазарини, – что все преклоняют пред ним колена, хотя он только коадъютор; а будь я на его месте, они разорвали бы меня в клочья, хоть я и кардинал. Итак, я настаиваю, государыня, на моем желании (Мазарини сделал ударение на этом слове), чтобы ваше величество приняли коадъютора. – Почему бы и вам не сказать: на своем требовании? – сказала королева, понизив голос. Мазарини только поклонился. Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову. – Господин маршал, – сказала она, – приведите ко мне господина коадъютора. – А что мне ответить народу? – спросил маршал. – Пусть потерпят, – отвечала Анна Австрийская, – ведь терплю же я. Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни слова, поклонился и вышел. Д’Артаньян повернулся к Портосу: – Ну, чем же все это кончится? – Увидим, – невозмутимо ответил Портос. Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним. Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос. Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой. Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора. – Ваше величество, – сказал маршал, – господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание. Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу. Гонди почтительно склонился перед ней. – Ну, сударь, что скажете вы об этом бунте? – спросила она наконец. – Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, – отвечал коадъютор. – Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! – воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она – быть может, не без причины – считала зачинщиком всего. – Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец. – Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? – холодно спросил Гонди. – Нет, мой милый коадъютор, – вмешался в разговор Мазарини, – вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись. – Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? – произнес коадъютор, изображая удивление. – Да, – сказала королева, – все так пожелали. – Итак, – сказал он, – вашему величеству угодно… – Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, – поспешил досказать Мазарини. Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой. – На месте ее величества, – спокойно произнес Гонди, – я не колеблясь возвратил бы им Бруселя. – А если я не возвращу его, – воскликнула королева, – то что произойдет, как вы думаете? – Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, – сказал маршал. – Я спрашиваю не вас, – сухо и не оборачиваясь ответила королева, – я спрашиваю господина Гонди. – Если ваше величество спрашивает меня, – сказал коадъютор с прежним спокойствием, – то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала. Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам. – Возвратить Бруселя! – вскричала королева с гневной усмешкой. – Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника. Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь. Но Мазарини обычно много думал и мало говорил. – Что же, – сказал он наконец, – это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено. – Если вы возвратите его мертвым, все будет кончено, это правда, но не так, как вы полагаете, монсеньор, – возразил Гонди. – Разве я сказал: «живым или мертвым»? Это просто такое выражение. Вы знаете, я вообще плохо владею французским языком, на котором вы, господин коадъютор, так хорошо говорите и пишете. – Вот так заседание государственного совета, – сказал д’Артаньян Портосу, – мы с Атосом и Арамисом в Ла-Рошели советовались совсем по-другому. – В бастионе Сен-Жерве. – И там, и в других местах. Коадъютор выслушал все эти речи и продолжал с прежним хладнокровием. – Если ваше величество не одобряет моего совета, – сказал он, – то, очевидно, от того, что вам известен лучший путь. Я слишком хорошо знаю мудрость вашего величества и ваших советников, чтобы предположить, что столица будет оставлена надолго в таком волнении, которое может повести за собой революцию. – Итак, по вашему мнению, – возразила с усмешкой испанка, кусая губы от гнева, – вчерашнее возмущение, превратившееся сегодня в восстание, может завтра перейти в революцию? – Да, ваше величество, – ответил серьезно Гонди. – Послушать вас, сударь, так можно подумать, что народы утратили всякое почтение к законной власти. – Этот год несчастлив для королей, – отвечал Гонди, качая головой. – Посмотрите, что делается в Англии. – Да, но, к счастью, у нас во Франции нет Оливера Кромвеля, – возразила королева. – Кто знает, – сказал Гонди, – такие люди подобны молнии: о них узнаешь, когда они поражают. Все вздрогнули, и воцарилась тишина. Королева прижимала обе руки к груди. Видно было, что она старается подавить сильное сердцебиение. – Портос, – шепнул д’Артаньян, – посмотрите хорошенько на этого священника. – Смотрю, – отвечал Портос, – что дальше? – Вот настоящий человек! Портос с удивлением взглянул на своего друга; очевидно, он не вполне понял, что тот хотел сказать. – Итак, – безжалостно продолжал коадъютор, – ваше величество примет надлежащие меры. Но я предвижу, что они будут ужасны и лишь еще более раздражат мятежников. – В таком случае, господин коадъютор, вы, который имеете власть над ними и считаетесь нашим другом, – иронически сказала королева, – успокоите их своими благословениями. – Быть может, это будет уже слишком поздно, – возразил Гонди тем же ледяным тоном, – быть может, даже я потеряю всякое влияние на них, между тем как, возвратив Бруселя, ваше величество сразу пресечет мятеж и получит право жестоко карать всякую дальнейшую попытку к восстанию. – А сейчас я не имею этого права? – воскликнула королева. – Если имеете, воспользуйтесь им, – отвечал Гонди. – Черт возьми, – шепнул д’Артаньян Портосу, – вот характер, который мне нравится; жаль, что он не министр и я служу не ему, а этому ничтожеству Мазарини. Каких бы славных дел мы с ним наделали! – Да, – согласился Портос. Королева между тем знаком предложила всем выйти, кроме Мазарини. Гонди поклонился и хотел выйти с остальными. – Останьтесь, сударь, – сказала королева. «Дело идет на лад, – подумал Гонди, – она уступит». – Она велит убить его, – шепнул д’Артаньян Портосу, – но, во всяком случае, не я исполню ее приказание; наоборот, клянусь богом, если кто покусится на его жизнь, я буду его защищать.