– Двадцать восьмого числа каждого месяца он просит меня отслужить мессу за упокой одной особы, умершей насильственной смертью. Я еще вчера служил такую обедню. – Как его зовут? – Майяр. Но я думаю, что это не настоящее его имя. – Могли бы мы сейчас застать его на месте? – Без сомнения. – Так пойдемте посмотрим на вашего нищего, господин кюре; и если он таков, как вы говорите, то действительно именно вы нашли для нас настоящее сокровище. Гонди переоделся в светское платье, надел широкополую мягкую шляпу с красным пером, опоясался шпагой, прицепил шпоры к сапогам, завернулся в широкий плащ и последовал за кюре. Коадъютор и его спутники прошли по улицам, ведущим из архиепископского дворца к церкви Святого Евстафия, внимательно изучая настроение народа. Народ был явно возбужден, но, подобно рою взбудораженных пчел, не знал, что надо делать. Ясно было, что если у него не окажется главарей, дело так и закончится одним лишь ропотом. Когда они пришли на улицу Прувер, кюре указал рукой на церковную паперть. – Вот, – сказал он, – этот человек; он на своем месте. Гонди посмотрел в указанную сторону и увидел нищего, сидевшего на стуле; возле него стояло небольшое ведро, а в руках он держал кропило. – Что, он по особому праву сидит здесь? – спросил Гонди. – Нет, монсеньор, – отвечал кюре, – он купил у своего предшественника место подателя святой воды. – Купил? – Да, эти места продаются; он, кажется, заплатил за свое сто пистолей. – Значит, этот плут богат? – Некоторые из них, умирая, оставляют тысяч двадцать или тридцать ливров, иногда даже больше. – Гм! – произнес со смехом Гонди. – А я и не знал, что, раздавая милостыню, так хорошо помещаю свои деньги. Они подошли к паперти; когда кюре и коадъютор вступили на первую ступень церковной лестницы, нищий встал и протянул свое кропило. Это был человек лет шестидесяти пяти – семидесяти, небольшого роста, довольно плотный, с седыми волосами и хищным выражением глаз. На лице его словно отражалась борьба противоположных начал: дурных устремлений, сдерживаемых усилием воли или же раскаянием. Увидев сопровождавшего кюре шевалье, он слегка вздрогнул и посмотрел на него с удивлением. Кюре и коадъютор прикоснулись к кропилу концами пальцев и перекрестились; коадъютор бросил серебряную монету в шляпу нищего, лежавшую на земле. – Майяр, – сказал кюре, – мы пришли с этим господином, чтобы поговорить с вами. – Со мной? – произнес нищий. – Слишком много чести для бедняка, подающего святую воду. В голосе нищего слышалась ирония, которой он не мог скрыть и которая удивила коадъютора. – Да, – продолжал кюре, видимо привыкший к такому тону, – да, нам хотелось узнать, что вы думаете о сегодняшних событиях и что вы слышали о них от входивших и выходивших из церкви. Нищий покачал головой: – События очень печальные, господин кюре, и, как всегда, они падут на голову бедного народа. Что же касается разговоров, то все выражают неудовольствие, все жалуются; но сказать «все» – значит, в сущности, сказать «никто». – Объяснитесь, мой друг, – сказал Гонди. – Я хочу сказать, что все эти жалобы, проклятия могут вызвать только бурю и молнии, но гром не грянет, пока не найдется предводитель, который бы направил его. – Друг мой, – сказал Гонди, – вы мне кажетесь человеком очень сметливым; не возьметесь ли вы принять участие в маленькой гражданской войне, если она вдруг разразится, и не окажете ли вы помощь такому предводителю, если он сыщется, вашей личной властью и влиянием, которые вы приобрели над своими товарищами? – Да, сударь, но только с тем условием, что эта война будет одобрена церковью и, следовательно, приведет меня к цели, которой я добиваюсь, то есть к отпущению грехов. – Эту войну церковь не только одобряет, но и будет руководить ею. Что же касается отпущения грехов, то у нас есть парижский архиепископ, имеющий большие полномочия от римской курии, есть даже коадъютор, наделенный правом давать полную индульгенцию; мы вас ему представим. – Не забудьте, Майяр, – сказал кюре, – что это я рекомендовал вас господину, который очень могуществен и которому я в некотором роде за вас поручился. – Я знаю, господин кюре, – отвечал нищий, – что вы всегда были добры ко мне; поэтому я приложу все старания, чтобы услужить вам. – Вы думаете, что ваша власть над товарищами действительно так велика, как сказал мне господин кюре? – Я думаю, что они питают ко мне известное уважение, – сказал нищий не без гордости, – и что они не только сделают все, что я им прикажу, но и последуют за мной всюду. – И вы можете поручиться мне за пятьдесят человек, ничем не занятых, горячих и с такими мощными глотками, что когда они начнут орать: «Долой Мазарини!», стены Пале-Рояля падут, как пали некогда стены Иерихона? – Я думаю, – сказал нищий, – что мне можно поручить дело потруднее и посерьезнее этого. – А, – произнес Гонди, – значит, вы беретесь устроить за одну ночь десяток баррикад? – Я берусь устроить пятьдесят и защищать их, если нужно будет. – Черт возьми! – воскликнул Гонди. – Вы говорите с уверенностью, которая меня радует, и так как господин кюре мне ручается за вас… – Да, ручаюсь, – подтвердил кюре. – В этом мешке пятьсот пистолей золотом; распоряжайтесь ими по своему усмотрению, а мне скажите, где вас можно встретить сегодня в десять часов вечера. – Для этого надо выбрать какой-нибудь возвышенный пункт, чтобы сигнал, данный с него, увидели бы во всех кварталах Парижа. – Хотите, я предупрежу викария церкви Святого Иакова? Он проведет вас в одну из комнат башни, – предложил кюре. – Отлично, – сказал нищий. – Итак, – произнес коадъютор, – сегодня в десять часов вечера, и, если я останусь вами доволен, вы получите второй мешок с пятьюстами пистолей. Глаза нищего засверкали от жадности, которую он постарался скрыть. – Сегодня вечером, сударь, – отвечал он, – все будет готово. Он отнес свой стул в церковь, поставил рядом с ним ведро, положил кропило, окропил себя святой водой из каменной чаши, словно не доверяя той, что была у него в ведре, и вышел из церкви. Глава II Башня Святого Иакова До шести часов коадъютор побывал везде, где ему надо было, и возвратился в архиепископский дворец. Ровно в шесть ему доложили о кюре прихода Сен-Мерри. – Просите, – сказал коадъютор. Вошел кюре в сопровождении Планше. – Монсеньор, – сказал кюре, – вот тот, о ком я имел честь говорить вам. Планше поклонился с видом человека, привыкшего бывать в хороших домах. – Вы хотите послужить делу народа? – спросил его Гонди. – О, конечно, – отвечал Планше, – я фрондер в душе. Монсеньор не знает, что я уже приговорен к повешению. – За что? – Я отбил у слуг Мазарини одного знатного господина, которого они везли обратно в Бастилию, где он просидел уже пять лет. – Как его зовут? – Монсеньор хорошо знает его: это граф Рошфор. – Ах, в самом деле, – сказал коадъютор, – я слышал об этой истории. Мне говорили, что вы взбунтовали целый квартал. – Да, почти что так, – самодовольно произнес Планше.