Гонди между тем шел по залам дворца, раздавая по пути благословения и чувствуя злую радость от того, что даже слуги его врагов преклоняют перед ним колени. – О, – прошептал он, перешагнув порог дворца, – неблагодарный, вероломный и трусливый двор! Завтра ты у меня по-другому засмеешься. Вернувшись домой, коадъютор узнал от слуг, что его ожидает какой-то молодой человек. Он спросил, как зовут этого человека, и вздрогнул от радости, услышав имя Лувьера. Поспешно пройдя к себе в кабинет, он действительно застал там сына Бруселя, который после схватки с гренадерами был весь в крови и до сих пор не мог прийти в себя от ярости. Единственная мера предосторожности, которую он принял, идя в архиепископский дом, заключалась в том, что он оставил свое ружье у одного из друзей. Коадъютор подошел к нему и протянул ему руку. Молодой человек взглянул на него так, словно хотел прочесть в его душе. – Дорогой господин Лувьер, – сказал коадъютор, – поверьте, что я принимаю действительное участие в постигшей вас беде. – Это правда? Вы говорите серьезно? – спросил Лувьер. – От чистого сердца, – отвечал Гонди. – В таком случае, монсеньор, пора перейти от слов к делу: монсеньор, если вы пожелаете, через три дня мой отец будет выпущен из тюрьмы, а через полгода вы будете кардиналом. Коадъютор вздрогнул. – Будем говорить прямо, – продолжал Лувьер, – и откроем наши карты. Из одного лишь христианского милосердия не раздают в течение полугода тридцать тысяч экю милостыни, как это сделали вы: это было бы уж чересчур бескорыстно. Вы честолюбивы, и это понятно: вы человек выдающийся и знаете себе цену. Что касается меня, то я ненавижу двор и в настоящую минуту желаю одного – отомстить. Поднимите духовенство и народ, которые в ваших руках, а я подниму парламент и буржуазию. С этими четырьмя стихиями мы в неделю овладеем Парижем, и тогда, поверьте мне, господин коадъютор, двор из страха сделает то, чего не хочет сделать теперь по доброй воле. Коадъютор, в свою очередь, пристально посмотрел на Лувьера. – Но, господин Лувьер, ведь это значит, что вы просто-напросто предлагаете мне затеять гражданскую войну? – Вы сами подготовляете ее уже давно, монсеньор, и случай для вас только кстати. – Хорошо, – сказал коадъютор, – но вы понимаете, что над этим еще надо хорошенько подумать? – Сколько часов требуется вам для этого? – Двенадцать часов, сударь. Это не слишком много. – Сейчас полдень; в полночь я буду у вас. – Если меня еще не будет дома, подождите. – Отлично. До полуночи, монсеньор. – До полуночи, дорогой господин Лувьер. Оставшись один, Гонди вызвал к себе всех приходских священников, с которыми был знаком лично. Через два часа у него собралось тридцать священников из самых многолюдных, а следовательно, и самых беспокойных приходов Парижа. Гонди рассказал им о нанесенном ему в Пале-Рояле оскорблении и передал им все шутки, которые позволили себе Ботен, граф де Вильруа и маршал де Ла Мельере. Священники спросили его, что им надлежит делать. – Это просто, – сказал коадъютор. – Вы, как духовный отец, имеете влияние на ваших прихожан. Искорените в них этот несчастный предрассудок – страх и почтение к королевской власти; доказывайте вашей пастве, что королева – тиран, и повторяйте это до тех пор, пока не убедите их, что все беды Франции происходят из-за Мазарини, ее соблазнителя и любовника. Принимайтесь за дело сегодня же, немедленно и через три дня сообщите мне результаты. Впрочем, если кто-нибудь из вас может дать мне хороший совет, то пусть останется, я с удовольствием послушаю. Остались три священника: приходов Сен-Мерри, Святого Сульпиция и Святого Евстафия. Остальные удалились. – Значит, вы думаете оказать мне более существенную помощь, чем ваши собратья? – спросил Гонди у оставшихся. – Мы надеемся, – отвечали те. – Хорошо, господин кюре Сен-Мерри, начинайте вы. – Монсеньор, в моем квартале проживает один человек, который может быть вам весьма полезен. – Кто такой? – Торговец с улицы Менял, имеющий огромное влияние на мелких торговцев своего квартала. – Как его зовут? – Планше. Недель шесть тому назад он один устроил целый бунт, а затем исчез, так как его искали, чтобы повесить. – И вы его отыщете? – Надеюсь; я не думаю, чтобы его схватили. Я духовник его жены, и если она знает, где он, то и я узнаю. – Хорошо, господин кюре, поищите этого человека, и если найдете, приведите ко мне. – В котором часу, монсеньор? – В шесть часов вам удобно? – Мы будем у вас в шесть часов, монсеньор. – Идите же, дорогой кюре, идите, и да поможет вам бог. Кюре вышел. – А вы что скажете? – обратился Гонди к кюре Святого Сульпиция. – Я, монсеньор, – отвечал тот, – знаю человека, который оказал большие услуги одному очень популярному вельможе; из него выйдет отличный предводитель бунтовщиков, и я могу его вам представить. – Как зовут этого человека? – Граф Рошфор. – Я тоже знаю его. К несчастью, его нет в Париже. – Монсеньор, он живет в Париже, на улице Кассет. – С каких пор? – Уже три дня. – Почему он не явился ко мне? – Ему сказали… простите, монсеньор… – Заранее прощаю, говорите. – Ему сказали, что вы собираетесь принять сторону двора. Гонди закусил губу. – Его обманули, – сказал он. – Приведите его ко мне в восемь часов, господин кюре, и да благословит вас бог, как и я вас благословляю. Второй кюре вышел. – Теперь ваша очередь, – сказал коадъютор, обращаясь к последнему оставшемуся. – Вы также можете мне предложить что-нибудь вроде того, что предложили только что вышедшие? – Нечто лучшее, монсеньор. – Ого! Не слишком ли вы много на себя берете? Один предложил мне купца, другой графа; уж не предложите ли вы мне принца? – Я вам предложу нищего, монсеньор. – А, понимаю, – произнес Гонди, подумав. – Вы правы, господин кюре; нищего, который поднял бы весь легион бедняков со всех перекрестков Парижа и заставил бы их кричать на всю Францию, что это Мазарини довел их до сумы. – Именно такой человек у меня есть. – Браво. Кто же это такой? – Простой нищий, как я уже вам сказал, монсеньор, который просит милостыню и подает святую воду на ступенях церкви Святого Евстафия уже лет шесть. – И вы говорите, что он пользуется большим влиянием среди своих собратьев? – Известно ли монсеньору, что нищие тоже имеют свою организацию, что это нечто вроде союза неимущих против имущих, союза, в который каждый вносит свою долю и который имеет своего главу? – Да, я уже кое-что слыхал об этом, – сказал коадъютор. – Так вот, человек, которого я вам предлагаю, – главный старшина нищих. – А что вы знаете о нем? – Ничего, монсеньор; мне только кажется, что его терзают угрызения совести. – Почему вы так думаете?