– Друзья мои, успокойтесь! – крикнул он. – Господин Брусель вне опасности. Но он серьезно ранен и нуждается в покое. Тотчас же на улице раздался крик: «Да здравствует Брусель! Да здравствует коадъютор!» Господин де Лонгвиль почувствовал ревность и тоже подошел к окну. – Да здравствует Лонгвиль! – закричали в толпе. – Друзья мои, – сказал герцог, делая приветственный знак рукой, – разойдитесь с миром. Не нужно таким беспорядком радовать наших врагов. – Хорошо сказано, господин герцог, – сказал Брусель, – вот настоящая французская речь. – Да, господа парижане, – произнес принц де Конти, тоже подходя к окну за своей долей приветствий. – Господин Брусель просит вас разойтись. К тому же ему необходим покой, и шум может повредить ему. – Да здравствует принц де Конти! – кричала толпа. Принц поклонился. Все три посетителя простились с советником, и толпа, которую они распустили именем Бруселя, отправилась их провожать. Они достигли уже набережной, а Брусель с постели все еще кланялся им вслед. Старая служанка была поражена всем происшедшим и смотрела на хозяина с обожанием. Советник вырос в ее глазах на целый фут. – Вот что значит служить своей стране по совести, – удовлетворенно заметил Брусель. Врачи после часового совещания предписали класть на ушибленные места примочки из соленой воды. Весь день к дому подъезжала карета за каретой. Это была настоящая процессия. Вся Фронда расписалась у Бруселя. – Какой триумф, отец мой! – восклицал юный сын советника. Он не понимал истинных причин, толкавших этих людей к его отцу, и принимал всерьез всю эту демонстрацию. – Увы, мой милый Жак, – сказал Брусель, – боюсь, как бы не пришлось слишком дорого заплатить за этот триумф. Наверняка господин Мазарини составляет сейчас список огорчений, доставленных ему по моей милости, и предъявит мне счет. Фрике вернулся за полночь: он никак не мог разыскать врача. Глава XXX Четверо друзей готовятся к встрече – Ну что? – спросил Портос, сидевший во дворе гостиницы «Козочка», у д’Артаньяна, который возвратился из Пале-Рояля с вытянутой и угрюмой физиономией. – Он дурно вас принял, дорогой д’Артаньян? – Конечно, дурно. Положительно, это просто скотина! Что вы там едите, Портос? – Как видите, макаю печенье в испанское вино. Советую и вам делать то же. – Вы правы. Жемблу, стакан! Слуга, названный этим звучным именем, подал стакан, и д’Артаньян уселся возле своего друга. – Как же это было? – Черт! Вы понимаете, что выбирать выражения не приходилось. Я вошел, он косо на меня посмотрел, я пожал плечами и сказал ему: «Ну, монсеньор, мы оказались слабее». – «Да, я это знаю, расскажите подробности». Вы понимаете, Портос, я не мог рассказать детали, не называя наших друзей; а назвать их – значило их погубить. «Еще бы! Монсеньор, – сказал я, – их было пятьдесят, а нас только двое». – «Да, – ответил он, – но это не помешало вам обменяться выстрелами, как я слышал». – «Как с той, так и с другой стороны потратили немного пороху, вот и все». – «А шпаги тоже увидели дневной свет?» – «Вы хотите сказать, монсеньор, ночную тьму?» – ответил я. «Так, – продолжал кардинал, – я считал вас гасконцем, дорогой мой». – «Я гасконец, только когда мне везет, монсеньор». Этот ответ, как видно, ему понравился: он рассмеялся. «Впредь мне наука, – сказал он, – давать своим гвардейцам лошадей получше. Если бы они поспели за вами и каждый из них сделал бы столько, сколько вы и ваш друг, – вы сдержали бы слово и доставили бы мне его живым или мертвым». – Ну что ж, мне кажется, это неплохо, – заметил Портос. – Ах, боже мой, конечно, нет, дорогой мой. Но как это было сказано! Просто невероятно, – перебил он свой рассказ, – сколько это печенье поглощает вина. Настоящая губка! Жемблу, еще бутылку! Поспешность, с которой была принесена бутылка, свидетельствовала об уважении, которым пользовался д’Артаньян в заведении. Он продолжал: – Я уже уходил, как он опять подозвал меня и спросил: «У вас три лошади были убиты и загнаны?» – «Да, монсеньор». – «Сколько они стоят?» – Что же, это, по-моему, похвальное намерение, – заметил Портос. – Тысячу пистолей, – ответил я. – Тысячу пистолей! – вскричал Портос. – О, это чересчур, и если он знает толк в лошадях, он должен был торговаться. – Уверяю вас, ему этого очень хотелось, этому скряге. Он подскочил на месте и впился в меня глазами. Я тоже посмотрел на него. Тогда он понял и, сунув руку в ящик, вытащил оттуда билеты Лионского банка. – На тысячу пистолей? – Ровно на тысячу, этакий скряга, ни на пистоль больше. – И они при вас? – Вот они. – Честное слово, по-моему, он поступил как порядочный человек, – сказал Портос. – Как порядочный человек? С людьми, которые не только рисковали из-за него своей шкурой, но еще оказали ему большую услугу! – Большую услугу, какую же? – спросил Портос. – Еще бы, я, кажется, задавил ему одного парламентского советника. – Как! Это тот черный человечек, которого вы сшибли с ног у кладбища? – Именно, мой милый. Понимаете ли, он очень мешал ему. К несчастью, я не раздавил его в лепешку. Он, по-видимому, выздоровеет и еще наделает кардиналу неприятностей. – Вот как! А я еще осадил мою лошадь, которая чуть было не смяла его. Ну, отложим это до следующего раза… – Он должен был, скупец, заплатить мне за этого советника! – Но ведь вы не совсем его задавили? – заметил Портос. – А! Ришелье все равно сказал бы: «Пятьсот экю за советника!» Но довольно об этом. Сколько вам стоили ваши лошади, Портос? – Эх, друг мой, если б бедный Мушкетон был здесь, он назвал бы вам точную цену в ливрах, су и денье. – Все равно, скажите хоть приблизительную, с точностью до десяти экю. – Вулкан и Баярд мне стоили каждый около двухсот пистолей, и если оценить Феба в полтораста, то это, вероятно, будет полный счет. – Значит, остается еще четыреста пятьдесят пистолей, – сказал д’Артаньян удовлетворенно. – Да, – ответил Портос, – но не забудьте еще сбрую. – Это правда, черт возьми! А сколько стоит сбруя? – Если положить сто пистолей на три лошади, то… – Хорошо, будем считать, сто пистолей, – прервал д’Артаньян. – У нас остается еще триста пятьдесят. Портос кивнул головой в знак согласия. – Отдадим пятьдесят хозяйке в счет нашего содержания и поделим между собой остальные триста. – Поделим, – согласился Портос. – В общем, грошовое дело, – пробормотал д’Артаньян, пряча свои билеты. – Гм… – сказал Портос, – это уж всегда так. Но скажите-ка… – Что? – Он совершенно обо мне не спрашивал? – Ну как же! – воскликнул д’Артаньян, боясь обескуражить своего друга признанием, что кардинал ни словом о нем не обмолвился. – Он сказал… – Что он сказал? – подхватил Портос.