– Спускайся, – сказал герцог. – Раньше вас, ваше высочество? – спросил Гримо. – Конечно. Если попадусь я, меня могут только опять посадить в тюрьму; если попадешься ты, тебя, наверное, повесят. – Правда, – сказал Гримо и, сев верхом на палку, начал свой опасный спуск. Герцог с невольным ужасом следил за ним. Внезапно, когда до земли оставалось всего футов пятнадцать, шнур оборвался, и Гримо полетел в ров. Герцог вскрикнул, но Гримо даже не застонал. Между тем он, должно быть, сильно расшибся, потому что остался лежать без движения на месте. Один из всадников, соскочив с лошади, спустился в ров и подвязал Гримо под мышки веревку. Двое его товарищей взялись за другой конец и потащили Гримо. – Спускайтесь, ваше высочество, – сказал человек во рву, – тут не будет и пятнадцати футов, и мягко – трава! Герцог быстро принялся за дело. Ему пришлось потруднее Гримо. У него не было палки, и он вынужден был спускаться на руках с высоты пятидесяти футов. Но как мы уже говорили, герцог был ловок, силен и хладнокровен. Не прошло и пяти минут, как он уже повис на конце шнура. До земли оставалось действительно не больше пятнадцати футов. Герцог выпустил шнур и спрыгнул благополучно, прямо на ноги. Он быстро вскарабкался по откосу рва. Там встретил его Рошфор. Два других человека были ему незнакомы. Бесчувственного Гримо привязали к лошади. – Господа, я поблагодарю вас позднее, – сказал принц, – теперь нам дорога каждая минута. Вперед, друзья, за мной! Он вскочил на лошадь и понесся во весь опор, с наслаждением вдыхая свежий воздух и крича с неописуемой радостью: – Свободен!.. Свободен!.. Свободен!.. Глава XXVI Д’Артаньян поспевает вовремя Приехав в Блуа, д’Артаньян получил деньги, которые Мазарини, горя нетерпением поскорее увидеть его, решился выдать ему в счет будущих заслуг. Расстояние от Парижа до Блуа обыкновенный всадник проезжает в четыре дня. Д’Артаньян подъехал к заставе Сен-Дени в полдень на третий день, а в прежнее время ему потребовалось бы на это не больше двух дней. Мы уже видели, что Атос, выехавший тремя часами позднее его, прибыл в Париж на целые сутки раньше. Планше совсем отвык от таких прогулок, и д’Артаньян упрекнул его в изнеженности. – Но ведь мы сделали сорок миль в три дня! – воскликнул Планше. – По-моему, это очень недурно для кондитера! – Неужели ты окончательно превратился в торговца, Планше, – сказал д’Артаньян, – и намерен прозябать в своей лавчонке даже теперь, после того как мы встретились? – Гм! Не все же созданы для такой деятельной жизни, как вы, сударь, – возразил Планше. – Посмотрите хоть на господина Атоса. Кто узнает в нем того храбреца и забияку, которого мы видели двадцать лет тому назад? Он живет теперь как настоящий помещик. Да и на самом деле, сударь, что может быть лучше спокойной жизни? – Лицемер! – воскликнул д’Артаньян. – Сразу видно, что ты подъезжаешь к Парижу, а в Париже тебя ждут веревка и виселица. Действительно, они уже подъезжали к заставе. Планше, боясь встретить знакомых, которых у него на этих улицах было множество, надвинул на глаза шляпу, а д’Артаньян закрутил усы, думая о Портосе, поджидавшем его на Тиктонской улице. Он придумывал, как бы отучить его от гомерических пьерфонских трапез и немножко сбить с него владетельную спесь. Обогнув угол Монмартрской улицы, д’Артаньян увидел в окне гостиницы «Козочка» Портоса. Разодетый в великолепный, расшитый серебром камзол небесно-голубого цвета, он зевал во весь рот, так что прохожие останавливались и с почтительным изумлением глядели на красивого, богатого господина, которому, по-видимому, ужасно наскучило и богатство и величие. Портос тоже сразу заметил д’Артаньяна и Планше, как только они показались из-за угла. – А, д’Артаньян! – воскликнул он. – Слава богу, вот и вы! – Здравствуйте, любезный друг, – сказал д’Артаньян. Кучка зевак в одну минуту собралась поглазеть на господ, перекликавшихся между собой, пока сбежавшиеся конюхи брали их лошадей под уздцы. Но д’Артаньян нахмурил брови, а Планше сердито замахнулся, и это быстро заставило рассеяться толпу, которая становилась тем гуще, чем меньше понимала, ради чего она собралась. Портос уже стоял на крыльце. – Ах, милый друг, – сказал он, – как здесь скверно моим лошадям. – Вот как! – сказал д’Артаньян. – Мне от души жаль этих благородных животных. – Да и мне самому пришлось бы плохо, если бы не хозяйка, – продолжал Портос, самодовольно покачиваясь на своих толстых ногах. – Она очень недурна и умеет понимать шутки. Не будь этого, я, право же, перебрался бы в другую гостиницу. Прекрасная Мадлен, вышедшая в это время тоже, отступила и побледнела как смерть, услышав слова Портоса. Она думала, что сейчас повторится сцена, происшедшая когда-то у д’Артаньяна с швейцарцем. Но, к ее величайшему изумлению, д’Артаньян и ухом не повел при замечании Портоса и, вместо того чтобы рассердиться, весело засмеялся. – Я понимаю, любезный друг! – сказал он. – Где же Тиктонской улице равняться с Пьерфонской долиной! Но успокойтесь, я покажу вам местечко получше. – Когда же? – Черт возьми! Надеюсь, что очень скоро. – А, прекрасно! При этом восклицании Портоса за дверью послышался слабый стон, и д’Артаньян, соскочивший с лошади, увидел рельефно выступающий огромный живот Мушкетона. Взгляд у него был жалобный, и глухие стенания вырывались из его груди. – Должно быть, эта гнусная гостиница оказалась неподходящей и для вас, любезный Мустон? – спросил д’Артаньян, то ли сочувствуя Мушкетону, то ли подшучивая над ним. – Он находит здешний стол отвратительным, – сказал Портос. – Кто же мешает ему приняться за дело самому, как, бывало, в Шантильи? – Здесь это невозможно, сударь, – грустно проговорил Мушкетон. – Здесь нет ни прудов принца, в которых ловятся такие чудесные карпы, ни лесов его высочества, где попадаются нежные куропатки. Что же касается до здешнего погреба, то я внимательно осмотрел его, и, право, он немногого стоит. – Я охотно пожалел бы вас, господин Мустон, – сказал д’Артаньян, – не будь у меня другого, гораздо более неотложного дела… Любезный дю Валлон, – прибавил он, отводя Портоса в сторону, – я очень рад, что вы при полном параде: мы сию же минуту отправимся к кардиналу. – Как? Неужели? – воскликнул ошеломленный Портос, широко открыв глаза. – Да, мой друг. – Вы хотите меня представить? – Вас это пугает? – Нет, но волнует. – Успокойтесь, мой дорогой, это не прежний кардинал. Этот не подавляет своим величием. – Все равно, д’Артаньян, вы понимаете – двор! – Полноте, друг мой, теперь нет двора. – Королева! – Я чуть было не сказал, что теперь нет королевы. Королева? Не беспокойтесь: мы ее не увидим. – Вы говорите, что мы сейчас же отправимся в Пале-Рояль? – Сейчас же, – сказал д’Артаньян, – но чтобы не было задержки, я попрошу вас одолжить мне одну из ваших лошадей. – Извольте. Все четыре к вашим услугам. – О, в этот раз я удовольствуюсь только одной. – А возьмем мы с собой слуг? – Да. Возьмите Мушкетона, это не помешает. Что же касается Планше, то у него есть свои причины не являться ко двору. – А почему? – Гм! Он не в ладах с его преосвященством. – Мустон! – крикнул Портос. – Оседлайте Вулкана и Баярда. – А мне, сударь, прикажете ехать на Рюсто? – Нет, возьми хорошую лошадь, Феба или Гордеца. Мы поедем с парадным визитом. – А! – с облегчением вздыхая, сказал Мушкетон. – Значит, мы поедем только в гости? – Ну да, Мустон, только и всего, – ответил Портос. – Но на всякий случай положите нам в кобуры пистолеты. Мои уже заряжены и лежат в сумке у седла. Мушкетон глубоко вздохнул: что за парадный визит, который надо делать, вооружась до зубов? – Вы правы, д’Артаньян, – сказал Портос, провожая глазами своего уходившего дворецкого и любуясь им. – Достаточно взять одного Мустона, – у него очень представительный вид.