Девушка подарила пару кроссовок известной марки младшему сыну служанки, которая работала у них в доме столько, сколько помнила себя Антоньета. Мальчику исполнилось пятнадцать, и она знала его с пеленок – когда он родился, самой ей было пять лет. Добрая Антоньета часто и от чистого сердца делала щедрые подарки служанке и ее детям. В воскресенье, в день своего рождения, мальчик впервые надел новые синие кроссовки с белой подошвой и отправился навестить подружку, которая жила несколькими улицами ниже. И тут же пара юных и скороспелых убийц напали на него, чтобы отнять чудесную обновку. Он пытался убежать, но его настигли и убили двумя ударами длинных острых ножей. Новость сразила Антоньету, которая почувствовала себя виноватой. Ее доброта стала причиной гибели ни в чем не повинного парнишки. Но в их семье только она одна искренне сочувствовала горю несчастной матери. Антоньета отправилась с ней за телом сына в морг, где были свалены трупы тех, кто погиб только за минувшие выходные, – их было пятьдесят восемь. “В среднем это обычная цифра”, – объяснили им там. Столкнувшись с неведомым ей до сих пор несчастьем, увидев вблизи дикую жестокость бедности, Антоньета испытала душевный надлом. Пока они ждали своей очереди, чтобы забрать тело убитого, стоявшая за ними бедная женщина, обливаясь слезами, рассказала, что потеряла уже второго сына – оба погибли в перестрелке между двумя местными бандами наркоторговцев. Но особенно потрясло девушку отчаяние несчастной, которая призналась, что не знает, что делать с телом, после того как ей его отдадут: почти невозможно отыскать похоронное бюро, согласное заниматься застреленными парнями: их служащие боятся, как бы во время скорбной церемонии не вспыхнули новые разборки между соперничающими вооруженными группировками. Хотя и это не было самой главной проблемой. У нее не было денег ни на прощальную церемонию, ни на погребение – вообще ни на что. Эта история потрясла Антоньету, которая почувствовала не только глубокую боль, но еще и возмущение, и гнев перед лицом подобной несправедливости. Она с должной деликатностью отдала безутешной матери все деньги, которые были у нее с собой. Но при этом Антоньета понимала, что на самом деле такая милостыня положения не спасет. Буря, разыгравшаяся в душе Антоньеты, вырвалась наружу несколькими часами позже. Тем вечером у них в доме должна была собраться светская публика – друзья ее родителей. Девушке было очень трудно примирить одно с другим: то, что она видела днем в морге, и привычный изысканный ужин в их собственном доме. Ведь только денег, потраченных на поданное к столу вино, с лихвой хватило бы на похороны всех убитых мальчишек, за которые нечем заплатить нищим матерям. Сначала Антоньета отказалась выйти к ужину. Она лежала в своей комнате в полной темноте и плакала. Мать дважды поднималась за ней. Антоньета обещала скоро спуститься, но обещания своего так и не выполнила. Наконец в дверь ее комнаты по-генеральски решительно постучал отец. И сказал, что все ее ждут, что он приготовил для нее сюрприз и ужин не подадут, пока она не присоединится к гостям. Чтобы дело не обернулось серьезным скандалом, Антоньета согласилась ненадолго появиться внизу. Она кое-как привела себя в порядок. В зеркале отражалось лицо обласканной судьбой девушки, которой не надо слишком стараться, чтобы выглядеть лучше всех. Антоньета вошла в гостиную, вяло поздоровалась с некоторыми из гостей и взяла стакан минеральной воды, в то время как все остальные пили шампанское. Генерал встал и, чтобы привлечь общее внимание, аккуратно постучал ложечкой по тончайшему хрустальному бокалу. И объявил, что сегодня у них имеется много поводов для праздника, но есть и один особенный, очень значимый для него самого и его супруги: их дочь Антоньета в очередной раз получила самый высокий средний балл на своем курсе. – Мы уже успели привыкнуть к таким результатам, но сейчас решили, что дочь заслужила и соответствующую успехам награду, – сказал он командирским голосом. – Поэтому я хочу вручить нашей талантливой красавице дочке вот эти ключи. Пусть они станут символом блестящего будущего, которое ждет ее впереди. А еще эти ключи пригодятся для того, чтобы открыть дверцу и сесть за руль нового синего BMW, стоящего внизу. Это и подарок по случаю успешного завершения учебного года, и средство передвижения. Пользуйся им с удовольствием, дочка! Антоньета вспыхнула, из глаз ее потекли слезы. Гостям показалось, что плачет она от радости и от избытка чувств, не умея их сдержать. Но на самом деле сдержать она не могла совсем другие эмоции. Ее душили боль и возмущение. Когда отец подошел к ней, протягивая ключи, и попытался обнять, Антоньета с трудом выдавила из себя лишь одно слово: “Нет!” Сперва произнесла его шепотом, словно обращаясь к себе самой, но затем стала повторять как мантру: “Нет! Нет! Нет!” С каждым разом все громче, пока не перешла на крик, в котором выплеснулась вся вулканическая сила ее чувств. Гости оторопели. Мать растерялась. Генерал побагровел и не знал, как поступить и что тут можно сказать. Пора объяснить, что к сомнениям, терзавшим душу Антоньеты, с некоторых пор прибавился еще и гнев – когда она поняла, что ее отец замешан в коррупционных делах. Как иначе объяснить расточительность, которую он себе позволял, или весь тот блеск, которым они себя окружили? Прежде Антоньета никогда не задавалась вопросом, каким образом можно вести такой образ жизни на одно лишь военное жалованье. Но было очевидно, что с некоторых пор доходы семьи необъяснимо подскочили – до определенного момента подобную роскошь она видела лишь по телевизору в программах, описывающих жизнь богатых и знаменитых людей в разных странах. Простой генерал мог достичь такого уровня, только если он ворует, с горькой откровенностью призналась себе Антоньета. Сцена, устроенная дочерью при гостях, застала Хирона врасплох. И он должен был как-то спасти ситуацию. Антоньета убежала из гостиной, а генерал так и не понял, что происходит с девушкой. Он отчетливо сознавал только одно: Антоньета оскорбила его и поставила в унизительное положение. Однако Хирон быстро взял себя в руки: извинился перед гостями и с улыбкой очень громко принялся объяснять, что подобное нередко случается с молодыми людьми, которые слишком много сил отдают учебе… Гости не менее фальшиво заулыбались, стараясь рассеять напряжениие, повисшее в роскошной гостиной. А генерал продолжал: Антоньета очень устала от учебы и переживаний за результаты экзаменов, но это у нее скоро пройдет. – А теперь – ужинать. – С этим словами он огляделся по сторонам, приглашая собравшихся перейти в следующий зал, где уже был накрыт огромный стол. Потом потихоньку велел мажордому: пусть оркестр начинает играть, но не ту спокойную музыку, которая предполагалась под ужин, а зажигательную сальсу, способную разогреть атмосферу. Несколько часов спустя, пока последние гости еще продолжали танцевать, Антоньета простилась с заглянувшей к ней в комнату матерью. Они долго сидели обнявшись. Девушка плакала, и мать напрасно пыталась утешить ее. Они не знали, что еще сказать друг другу, да и не особенно хотели сейчас говорить. Мать ведь тоже чувствовала, как ее с каждым разом все больше затягивали новые обстоятельства, которые она ненавидела, но которыми одновременно и наслаждалась. Она понимала, что деньги – это своего рода наркотик. А деньги, добытые неправедным путем, – наркотик еще более сильный. Жена Хирона подозревала, что их богатство получено позорным способом, но куда важнее было другое: она знала и то, что это богатство ненадежно, оно в любой миг может рассеяться как дым. А если вспомнить события минувшего вечера, то приходилось признать: свалившимися на них невесть откуда деньгами трудно наслаждаться в полную меру, то есть искренне и без стыда. Это отравленные деньги. Наконец Антоньета перестала плакать и заговорила совсем тихо: – Мама, я ухожу. Не могу больше жить здесь, не могу больше жить вот так. – Мать слушала ее молча и не пыталась переубедить, потому что знала дочь и знала, что та не переменит своего решения. Кроме того, в глубине души она понимала, что Антоньета поступает правильно, что, наверное, и ей самой тоже следовало бы уйти из этого дома, уйти от мужа. И еще она твердо знала, что, в отличие от дочери, сама на такое никогда не отважится. Антоньета позвонила своему приятелю Артуро и попросила как можно скорее приехать за ней. Он жил в скромном студенческом общежитии, и она решила пока поселиться вместе с ним. Девушка сунула в рюкзак какую-то одежду и несколько фотографий. Попрощалась с матерью. Обе молча плакали, обе без слов понимали друг друга. Затем Антоньета тихо вышла из дому через заднюю дверь и оказалась на улице, где ее уже ждал Артуро. Генерал Хирон, стоя у большого окна, все это видел. И увиденное подтвердило его худшие подозрения. С точки зрения Гонсало Хирона, его дочь ни в чем не была виновата. Она жертва. Ей промыли мозги и внушили ложные идеи, преследуя единственную цель – вырвать из семьи. Не сомневался генерал и в другом: главным виновником неприемлемого поведения Антоньеты был этот парень – он заставлял ее участвовать в уличных маршах и выступать против правительства, против его, генерала Хирона, правительства, а значит, и против него самого, ее отца. Что ж, он выяснит, кто это такой, и решит проблему самым радикальным образом. Генерал дал себе самому слово сделать это. “Черное дерево” на троих Моника в последний раз пришла в “Черное дерево”. И хотя теперь она не заботилась о своей внешности, не ухаживала за кожей лица и не старалась сохранить идеальную фигуру, она охотно приняла предложение Эвы встретиться в Центре красоты. А заодно Монике сделают расслабляющий массаж. – Значит… ты все-таки уезжаешь? И уверена, что поступаешь правильно? – спросила Эва. – Да, уезжаю. Иногда думаю, что только на месяц, иногда – что навсегда. Эве казалось, что перед ней была совсем другая Моника, разительно отличавшаяся от той, с которой она познакомилась несколько лет назад. У нее перестали блестеть глаза, она больше не стремилась любыми способами докапываться до истины или открывать утренний выпуск новостей каким-нибудь сногсшибательным сообщением. Теперь взгляд у нее был отсутствующим, голос – равнодушным, да и вся ее привлекательность словно растала. – А куда именно ты едешь? И чем собираешься заняться? – Сперва на несколько недель в Бостон. Там живут братья моего отца. Мне нужно побыть в тишине… Ну, ты сама понимаешь. Нужно забыть всю эту мрачную и страшную обстановку. Там я наверняка восстановлю силы, чтобы… продолжать? Не знаю. Решать буду потом. Один мой венесуэльский коллега уже давно зовет меня поработать вместе с ним на одном из новостных каналов в Штатах. Но сейчас я работать не способна. Мне нужно время, чтобы дистанцироваться от всего, что до сих пор составляло мой мир. Эва с трудом сдерживала слезы. Когда Моника уедет, сама она тоже, по сути, останется одна. Или лучше сказать: будет еще более одинокой. – Если ты решишь вернуться, я наверняка еще буду работать здесь, – сказала Эва и обняла подругу. – И ты всегда можешь на меня рассчитывать. Звони, пиши. Не забывай… Моника отправилась на массаж, а по окончании процедуры уже не нашла в себе сил на повторное прощанье. Шофер забрал ее, они заехали домой, погрузили в машину чемоданы и двинулись в аэропорт. Скрытые камеры запечатлели, как она покидает страну, и эти кадры случайно попали в кабинет президента. Чавеса обрадовало решение журналистки, хотя он, по его словам, по-прежнему ею восхищался. Пока Моника садилась в самолет, Эва готовилась провести последнее в тот день занятие – по аштанга-йоге, одному из самых трудных ее направлений. Уже начали собираться ученики – они, как всегда, расстилали свои резиновые коврики, перебрасываясь короткими репликами. Эва включила тихую музыку и вежливо здоровалась с каждым. Это было самое обычное занятие… Но тут в зал вошел Маурисио Боско. Он был одет в удобный спортивный костюм и нес в руке свернутый в рулон мат темно-синего цвета. А ведь еще совсем недавно “Черное дерево” в последний раз посетила Моника – и вот теперь сюда в первый раз явился он. – Какая неожиданность! – Эва встретила его смущенной улыбкой. – Мы начинаем через пару минут. Клади свой мат вон там, сзади, – показала она рукой на одно из свободных мест. Маурисио вежливо поцеловал ее, но не сказал в ответ ни слова. Потом, приготовившись, начал вместе со всеми делать упражнения, демонстрируя при этом не только силу и хорошую физическую форму, но и знакомство с соответствующими асанами. Он работал в нужном ритме и не отставал от остальных. Эва с уверенностью заключила, что для него это далеко не первый опыт. Почему же тогда Моника сказала ей, что Маурисио никогда не занимался йогой и что кроме бега никакие другие виды спорта его не интересуют? Через полтора часа оба они, сильно уставшие после более чем серьезной нагрузки, решили немного поболтать. – Ты отлично провела занятие! – сказал Маурисио. – Таких инструкторов, как ты, не часто встретишь. – Спасибо, – ответила Эва. – Не знаю почему, но раньше я была уверена, что ты никогда не занимался и не будешь заниматься йогой. Моника как-то говорила, будто ты предпочитаешь бег. Маурисио тотчас пустил в ход свою неотразимую улыбку. И Эве сразу захотелось поцеловать его, но она ограничилась ответной улыбкой. – Ты почти угадала, но, как видишь, в жизни кое-что иногда и меняется. После того как я расстался с Моникой, мне захотелось самому попробовать то, о чем она так много рассказывала. И знаешь, я вошел во вкус. Теперь стараюсь заниматься каждый день. Эву такое объяснение удивило. Она ведь только что своими глазами видела… Выходит, за весьма короткое время этот человек самостоятельно освоил одну из самых трудных практик, и мало того, достиг гораздо большего, чем Моника за несколько лет. – Прости, но у меня назначена встреча… – поспешно соврала Эва, чтобы поставить точку в разговоре. Именно так она обычно вела себя с окружающими: неизменно вежливо, но никогда по-приятельски. Ее разговоры с клиентами Центра интегральной красоты или малознакомыми людьми всегда получались короткими. Ей хватало нескольких минут, чтобы понять, как держать себя в дальнейшем, чтобы превратить обычную беседу в источник информации. – Да и я тоже должен спешить, Эва, – ответил Маурисио. – Но мы с тобой, разумеется, скоро увидимся снова. Они обменялись поцелуями в щеку и разошлись. За любовь надо платить Его били безжалостно. Сломали несколько ребер и несколько пальцев. Изо рта и из носа у него без остановки текла кровь. Беспомощное тело бросили далеко от столицы, на краю пустынной дороги. И предупредили: – Если еще хоть раз увидим тебя с Антоньетой, убьем. Только несколько дней спустя доставленный в больницу Артуро Солис пришел в сознание. Антоньета сидела у его кровати. И держала за руку с нежностью, на которую была способна только она. Однако Артуро, увидев ее, страшно испугался. Присутствие рядом Антоньеты было для него смертельно опасным. Он еще не до конца сбросил с себя сонную одурь, вызванную седативными препаратами, но то, что с ним произошло и о чем предупредили нападавшие, четко сохранилось в той части мозга, которая отвечала за выживание. Антоньета ничего обо всем этом не знала. Она была очень занята работой в бедных районах, где объясняла людям, “облагодетельствованным” президентом, что они стали жертвами манипуляций, что их обманывают, чтобы обеспечить себе побольше голосов, а на самом деле пользы от результатов такого голосования для венесуэльцев не будет никакой. Неуемный президент Чавес объявил о созыве нового референдума. Теперь он задумал внести изменения в Конституцию, которые не оставят никаких временных ограничений для его пребывания у власти. И как всегда, кампанию, предшествовавшую референдуму, он вел самым агрессивным и противозаконным образом. Правда, вел весьма успешно. Антоньете было трудно что-то противопоставить убеждениям людей, живших в страшной бедности. Нередко сторонники президента попросту прогоняли ее из своего района и даже закидывали камнями. Но она не сдавалась. И верила, что упорная работа принесет нужные плоды. Однако, увидев на больничной койке искалеченного Артуро, поняла, что потерпела сокрушительное поражение. Постепенно она выяснила, что и как именно с ним случилось, и заподозрила, а потом и пришла к уверенности, что варварскую расправу организовал ее отец. Артуро, избегая долгих объяснений, твердил только одно: им надо расстаться. Другого выхода у них нет. Отношения, столько значившие для обоих, стали слишком опасными. Антоньета с горечью согласилась с доводами Артуро. Он был главной любовью всей ее жизни, лучшим другом, человеком, с которым они вместе мечтали о многих вещах. И теперь ей приходилось отказаться от него. По воле собственного отца. И хотя Антоньета не произносила этого вслух, она была убеждена: человек, причинивший столько горя другим, должен непременно заплатить за свои преступления. В жизни, вопреки всему, существует некое равновесие, думала Антоньета, и это можно считать гарантией того, что черные дела генерала не останутся безнаказанными. И она по мере сил поможет свершиться правосудию. Между тем студенческое движение продолжало набирать силу. Миллионы граждан Венесуэлы считали, что на карту поставлена судьба политических свобод, и решительно не желали, чтобы президент строил страну по кубинской модели. А это могло случиться благодаря голосам, которые Чавес получит, обманув бедняков несбыточными – вне всякого сомнения – обещаниями, а также раздаривая им кур, телевизоры, холодильники или просто деньги. Так возникла организация под названием “Национальная команда борьбы за «нет»”. Оппозиция поставила своей целью объяснить венесуэльцам: они, прежде чем сказать реформе “да”, должны взвесить все последствия такого решения. Одобряя отмену ограничений количества президентских сроков для одного кандитала, они, по сути, одобрят установление настоящей диктатуры, которая будет рядиться в демократические одежды. Оппозиция выступала против внесения подобной поправки, поскольку она противоречила Конституции. Однако противникам Чавеса было трудно соперничать с трогательным телероликом, где маленькая девочка “голосовала” за президента. А вот неожиданное решение бывшей первой дамы Элоисы Маркес отказаться от относительно пассивной позиции и перейти к активным действиям пришлось им весьма кстати. Теперь ее лицо появилось на плакате с красноречивым и убедительным призывом: Не позволяй, чтобы у тебя навсегда украли свободу! Хорошо взвесь все последствия! Мы за свободную Венесуэлу! Скажи “нет” коммунизму! Нет коммунизму! Нет диктатуре!