Тысячи студентов по всей стране вышли на улицы, чтобы выразить свой протест против закрытия канала и нарушения права граждан на свободу слова. Движение возникло стихийно, у него не было лидера, не было финансовой поддержки или очевидной организационной базы. И такая готовность к внезапным действиям, изобретательность в способах распространения информации и доходчивые методы пропаганды – то есть все, что проявила сейчас молодежь, застали врасплох как Чавеса, так и его кубинских советников: на сцену вышел неожиданный противник. И понять, как это могло случиться, было трудно. Моника следила за новостями вяло и чувствовала себя больной уже только потому, что по-прежнему жила в Венесуэле. Она решила через несколько недель на какое-то время покинуть страну. Единственной ее заботой на оставшееся до отъезда время было докопаться, кто убил отца, а главное – кто конкретно стоял за этим убийством. Она перестала носить юбки и платья. Только широкие брюки. На поясе у нее была обязательно спрятана кобура отца с его же револьвером. Если она найдет убийц, то суд будет вершить собственной рукой. А вот Чавес с некоторых пор перестал интересоваться Моникой Паркер и был уверен, что большинство людей тоже забыли про нее. Как и про телеканал, который только что прекратил свое существование. Если о нем кто и вспомнит, то таких людей будет мало, и президента их мнение почти не волнует. Возможно, канал и войдет в историю, но на его месте откроется государственный, который станет пропагандировать идеалы революции – и точка. А тех, кто выходит протестовать на улицы, пусть разгоняют силовики с помощью слезоточивых газов. В конце концов, есть еще и дубинки. И точка. А на случай, если и этого окажется недостаточно, имеются пули. Точка. В тот момент Уго не мог тратить свое время, хоть как-то реагируя на возмущение возмущенных или на студенческие волнения. Перед ним стояла чрезвычайно важная задача – внести изменения сразу в шестьдесят девять статей Конституции страны. Для этого он призвал народ снова принять участие в референдуме. Уго мечтал приступить к преобразованию Венесуэлы в социалистическую республику, а также увеличить президентский срок с шести до семи лет и сделать так, чтобы было позволено переизбирать главу государства неограниченное количество раз… И мечтал много о чем еще. – У меня нет никакого желания вечно оставаться при власти, – заявил он в одном из своих первых интервью в качестве государственного деятеля после выхода из тюрьмы “Ла Куэва”. Кажется, и по этому вопросу он тоже изменил свое мнение. Призыв опять принять участие в голосовании, ставший для граждан страны настолько же привычным, как и празднование Рождества, тем не менее опять взбудоражил венесуэльцев. Нет ничего удобнее голосования, чтобы разделить общество или сделать более очевидным – или более глубоким – уже и без того существовавший раскол. Правда, никаких неожиданностей тоже не случилось: общество разделилось на тех, кто собирался участвовать в кампании за одобрение предложений Чавеса, и тех, кто намеревался сказать им “нет” и вел соответствующую агитацию. А Чавес со свойственной ему изворотливостью старался накалить страсти в кругах своих сторонников и демонизировать противников, с которыми обращался не как с политическими оппонентами, а как со смертельными врагами, не имеющими вообще никакого права на существование. – Разделяй – и ты победишь, – повторял ему при каждом их разговоре Фидель. Это хорошо понимала и Эва Лопес, знакомясь с опросами общественного мнения, прогнозами относительно результатов голосования, сообщениями о маршах протеста, проходивших на главных улицах Каракаса, о митингах на площадях и стадионах. Эва была почти уверена, что если на этом референдуме президент добьется большинства голосов, то станут реальностью его планы построения социалистической республики. Разумеется, последние новости трудно было назвать хорошими, в том числе и с точки зрения порученного Эве задания. К тому же они могли основательно подмочить ее репутацию в глазах как начальства, так и коллег из Лэнгли. А недоброжелатели не преминут воспользоваться этим, чтобы добиться ее изгнания и назначения в Венесуэлу другого резидента. Так что же делать? Маурисио Боско, напротив, был настроен как никогда оптимистично. Он считал, что “электронщики”, как он называл команду кубинских специалистов, отлично продумали весь ход голосования. – Мы поставили наши софты на компьютеры и хардвер на улицы, – отчитывался Маурисио перед своими гаванскими шефами. – Хардвер на улицах и в кварталах – это наши отряды мотоциклистов, таксисты, водители автобусов, активисты, бойцы “колективос” и агенты, которым поручено завлекать граждан на избирательные участки и объяснять им, за что и за кого они голосуют и какими будут последствия, если они проголосуют против предложений президента. – Победа ему обеспечена, – сообщил Маурисио Фиделю Кастро, который очень серьезно относился к своей роли советника Чавеса по вопросам референдума. Фидель порекомендовал ему сделать символом нынешней кампании собственный портрет. И пусть Уго убеждает людей, что на самом деле они будут голосовать не столько за изменения в законах, сколько выражать одобрение линии столь любимого ими президента. Пусть Чавес откровенно объяснит, что те, кто скажет “нет”, выступят против него, а значит, и относиться к ним он будет как к предателям. Уго охотно с этим согласился. – Тем, кто скажет “нет”, я тоже скажу свое “нет”! – кричал он с угрозой на митингах. – “Нет” – рабочим местам для них, “нет” – жилью для них, “нет” – всем тем программам, которые так им нравятся! Между тем Пран и Вилли Гарсиа продолжали работать над своим великим проектом. Их бизнес с каждым днем расширялся и становился все доходнее, а Чавес до сих пор не сказал им по этому поводу ни слова. Причины они не знали: то ли президент не имел соответствующей информации, то ли своим молчанием давал понять, что одобряет их действия. Но если так пойдет и дальше, ничто не помешает им создать финансовую группу, которая станет самой крупной, разветвленной и прибыльной за всю историю страны. Кроме того, Пран и Вилли с большим вниманием относились к родственникам, партнерам и друзьям наиболее влиятельных соратников Чавеса – этих они тоже включали в разнообразные бизнес-проекты, которые находились под их контролем. Империя Прана имела не только деньги и оружие, но еще и мощную поддержку в многослойном окружении президента. – Ты вообрази себе, что мы делаем супербогатыми не только военных и друзей Чавеса, но даже детей и внуков кое-кого из бывших богачей, тех, что сейчас прилипли и к правительству, и к нам, – объяснял Пран своему напарнику Вилли во время обсуждения списков сделок и “партнеров”, соответственно участвующих в каждом из этих дел. Наконец Эва Лопес решила, что пришла пора выступить против Уго Чавеса и всесильного Прана, и действовать тут придется через Хуана Кэша. Если G2 то и дело пускает в ход свои электронные фокусы, чтобы гарантировать победу президенту на референдуме, ее стратегия должна быть никак не менее агрессивной. Отношения между Кэшем и его ревностным учеником Праном с каждым днем становились все более тесными. Беседы духовного характера по скайпу, благодаря которым телепроповедник получал огромнейшие пожертвования для своей церкви, можно было без малейшей натяжки назвать упражнениями-инициациями в приобщении к мудростям “материалистического спиритуализма” или эзотерическими ритуалами, во время которых Кэш изображал из себя ясновидящего и изъяснялся соответствующим образом. А Пран внимал учителю в полном экстазе. От его природных недоверчивости и цинизма не оставалось и следа, стоило ему услышать голос Хуана Кэша. Антоньета и надежда Студенты вышли на улицы. Поводов для протеста у них было более чем достаточно. Один из них – закрытие телеканала. А жестокое подавление мирных выступлений студенчества заставило присоединиться к нему и тысячи других молодых людей. Во время одной из таких многолюдных манифестаций сотрудники спецподразделения полиции решили применить самые решительные меры против демонстрантов. Артуро Солиса, одного из лидеров молодежного движения, три человека в гражданском схватили и грубо поволокли к автозаку. Но Антоньета, девушка Солиса, не растерялась и храбро бросилась ему на помощь, ее примеру последовали другие, так что парня удалось отбить. Кто же такая эта красавица Антоньета? Вот она спешит поднять упавшие плакаты и продолжает скандировать лозунги, а вокруг нее снова собираются манифестанты, разбежавшиеся было, когда против них применили слезоточивые газы, когда их начали колотить дубинками и в ход пошли резиновые пули и водометы. Вряд ли эта девушка – простая студентка… Уго Чавес во второй и в третий раз просматривает кадры, попавшие в выпуск новостей. Антоньета – совсем молоденькая, потрясающе красивая девушка, к тому же наделенная блестящим ораторским даром. И сейчас, когда в стране вовсю свирепствовала цензура, лишь один из немногих еще оставшихся “независимых” журналистов решился взять у нее интервью: – Скажи, как могло родиться такое мощное движение? И где все вы были раньше? Антоньета улыбается и с поразительной точностью формулирует ответ: – Мы росли. Мне было девять лет, когда Уго Чавес пришел к власти. Теперь мне двадцать, а он решил править нами до конца своих дней. Наступает день голосования. И в правительственных кругах, и во всей стране царит сильное напряжение. Ближе к вечеру сведения об итогах референдума поступают в Гавану и во дворец Мирафлорес, они подтверждают слухи, которые начали циркулировать уже с самого утра. Все идет отнюдь не так гладко, как планировалось. Судя по всему, победу Чавесу обеспечить все-таки не удалось – вопреки заверениям Маурисио. Фидель, Уго, сам Маурисио отказываются верить очевидному. Гораздо больше венесуэльцев сказали на референдуме “нет” реформе Конституции. И разрыв в голосах оказался настолько солидным, что программное обеспечение, разработанное кубинскими специалистами, не смогло подделать результаты так, чтобы это осталось незамеченным. Единственный способ для Чавеса настоять на своем – не признавать итогов референдума. Или же фальсифицировать их, но в таком случае обман будет, вне всякого сомнения, раскрыт. Конец дня. Уго потрясен. Он не привык проигрывать, но уже стало ясно, что “да” не имеет никаких шансов на победу, несмотря на все усилия Чавеса, агитацию и угрозы, прозвучавшие как из уст самого президента, так и со стороны правительства. Обещания кубинских киберспециалистов на поверку оказались если и не прямым надувательством, то безмерным преувеличением. Президент запирается у себя в кабинете и велит принести чашку кофе – сотую за этот день, “и покрепче, очень-очень крепкого”. Потом зажигает сигарету, а курит он, только когда его никто не видит, и гасит свет. Ему надо подумать. Ему надо принять решение. Нельзя смириться с таким поражением. Что делать? Чавес снова читает отчет, который был по его требованию подготовлен еще днем, когда ему стало понятно, что “нет” могут сказать гораздо больше венесуэльцев, чем он рассчитывал. Этот сугубо секретный документ составили для него начальник службы разведки, председатель Верховного суда, глава Национального избиркома и министр обороны. И хотя в отчете об этом не сказано ни слова, Уго знает, что представленные там цифры были проверены и в Гаване. Мало того, Фидель вместе со своими советниками уже подготовил для Уго собственные рекомендации. В отчете, надо добавить, были намечены и дальнейшие шаги на тот случай, если будет принято решение не признавать результатов референдума. Эти шаги предполагали соответствующие меры юридического, политического, военного и пропагандистского характера, а также самые решительные действия со стороны полиции. Между тем сам Чавес действительно все больше и больше склонялся к тому, чтобы отменить результаты референдума и пообещать в ближайшее время провести новый. Он категорически не желал отдавать победу оппозиции. Но тут опять появилась пара надоедливых мух, которые довели его до бешенства. – Проклятые мухи, черт бы их побрал! – кричал он, размахивая руками. Наконец мухи исчезли, и Чавес уже совсем было собрался взять трубку и позвонить Фиделю, чтобы поставить того в известность о принятом решении, но в тот самый миг раздался стук в дверь и в кабинет вошел очень смущенный Донато Хиль, один из самых верных адъютантов Чавеса. Хиль долго извинялся за свое неуместное вторжение и, сильно нервничая, сообщил, что в приемной перед кабинетом собралась группа генералов, которые требуют срочной встречи с президентом. Уго не знал, гневаться ему или испугаться. Он долго молчал, но потом спросил помощника: – Донато, кто там в этой группе главный? – Не знаю, но говорил со мной от лица прочих и требовал встречи генерал Энрике Мухика. Чавес удивился, но быстро сообразил, что к чему. Мухика, его товарищ со времен Военной академии, человек, который спас его после путча, забрав с острова Ла-Орчила, сейчас наверняка явился, чтобы уговорить Уго признать итоги референдума. – Скажи Мухике, что он может войти, но только один, только он один. И больше никто, – приказал президент. Мухика вошел. Чавес встретил его, стоя посреди кабинета, между дверью и своим огромным письменным столом. Было понятно, что он не собирается предлагать другу сесть и не готов уделить разговору много времени. Уго был очень серьезен, мрачен и не скрывал нетерпения. – Что тебе угодно, Энрике? Говори, зачем явился. Ты ведь прекрасно знаешь, что я сильно занят. – Уго, как твой товарищ и близкий друг, но главное – как верный сторонник революции, я пришел, чтобы призвать тебя не оспаривать победы оппозиции на сегодняшем референдуме. Мы не знаем, как все повернется, если ты поступишь иначе и люди, голосовавшие против нас, в знак протеста выйдут на улицы. Генералы, явившиеся сюда вместе со мной, – они сейчас ожидают в приемной у твоего кабинета, – хотят поставить тебя в известность: они не могут гарантировать, что подчиненные им войска выполнят приказ подавить уличные протесты, которые, вне всякого сомнения, вспыхнут по всей стране, если будет объявлено, что победу одержали твои сторонники. – Что за чушь ты несешь, Энрике! – громко и с возмущением ответил ему Уго. – Я никогда – слышишь, никогда! – не поступал против воли народа. Если те получили больше голосов, чем мы, значит, они победили. И точка. Ничего страшного не случилось. А теперь, пожалуйста, не мешай мне работать. У меня очень много дел. Спокойной ночи. Несколько часов спустя Национальный избирательный комитет огласил итоги голосования. Венесуэла и весь мир узнали: оппозиция победила с небольшим, но достаточным перевесом в голосах, чтобы помешать проведению предложенных президентом серьезных изменений, которые касались шестидесяти девяти статей действующей в стране Конституции. Оппозиция и студенчество ликовали, празднуя первое поражение Уго Чавеса за все время его правления. Телекамеры запечатлели, как Антоньета целует своего жениха Артуро Солиса. В правительственном дворце Чавес, оставшись один, не мог справиться с приступом ярости. Он крушил стулья и разбил стеклянный стол. Донато Хиль слышал шум, но никак на него не реагировал. Никто и никогда не узнает о том, что происходило там, внутри. Во всяком случае, он, Донато, будет нем как могила. Дождавшись, пока в кабинете наступит тишина, помощник Чавеса наконец собрался с духом, чтобы войти и подать президенту кофе, полный кофейник кофе. Был час ночи. Хиль робко открыл дверь и увидел, что кабинет погружен в непроглядный мрак. Светился лишь кончик сигареты, которую курил Уго. Тот сразу же велел помощнику включить свет. Лампы осветили картину страшного разгрома: опрокинутые стулья, перевернутое кресло, разбросанные по полу бумаги и десятки валяющихся повсюду окурков. Но больше всего поразило Донато лицо Чавеса. Таким он еще никогда его не видел. На перекошенной физиономии застыла гримаса дикой усталости, гнева и жестокого отчаяния. Донато с тревогой заметил на столе перед Уго два старинных пистолета, когда-то принадлежавших Симону Боливару, а также пистолет “Глок”, с которым президент никогда не расставался. Донато не нашелся что сказать. И решил, что лучше ему сейчас вообще не раскрывать рта, а просто налить Чавесу кофе и как можно быстрее удалиться. Когда он уже подошел к двери, Уго позвал его. – Мы не проиграли, Донато, – сказал он с показным спокойствием. – Мы многому научились. На следующий день президент, переживший бессонную ночь и умело скрывавший свое жуткое настроение, устроил пресс-конференцию и обратился к нации. На экранах он появился в окружении высокопоставленных военных, в том числе и нескольких генералов, которые пытались встретиться с ним накануне вечером. Всем радио- и телеканалам было приказано транслировать речь Чавеса. На сей раз он решил доказать, что самый последовательный демократ в стране – это он. Президент признал свое поражение и сначала говорил в примирительном и спокойном тоне. Он словно превратил официальную пресс-конференцию в некое подобие беседы в кругу друзей, показанной в прямом эфире. Но тон его менялся по мере того, как Чавес развивал свои идеи. Ровный голос президента постепенно становился все тверже и тверже, а потом в нем зазвучала угроза. – Наверное, мы как народ еще не готовы к тому, чтобы бесстрашно ступить на социалистический путь, – заявил он со слегка ироничной улыбкой, – но надо попробовать. Я хочу, чтобы вы знали: я не отказываюсь ни от одной запятой в своих предложениях, мои предложения остаются в силе. Мы объявим второй референдум или отыщем иные пути, чтобы осуществить перемены, в которых наша страна нуждается. Перемены в правительстве, в системе образования, в экономике и общественной жизни – мы их все так или иначе осуществим. В заключение он дал своим противникам язвительный совет: – Что ж, попробуйте воспользоваться своей победой, хотя победа ваша – дерьмовая. А вот нашему поражению не откажешь в доблести, смелости и достоинстве. Под самый конец он провозгласил: – Родина, социализм или смерть! Несколько недель спустя Национальная ассамблея, выполняя приказы президента Республики, начала принимать серию законов, которые основывались на предложенных им поправках к Конституции, отвергнутых в ходе референдума. Глава 16 Да или да! Я не хочу такой жизни Он увидел дочь в выпуске новостей, и ему захотелось задушить ее. Как это возможно, чтобы Антоньета – его Антоньета! – его младшая дочь, его любимица, такая красивая и послушная, такая умная, прилежная и веселая, во всем и всегда первая, его сокровище, – теперь заделалась студенческим лидером, стала смутьянкой и бунтовщицей? Генерал Гонсало Хирон не мог этого понять и не желал с этим мириться. Что ж, придется наводить порядок в собственной семье. Он был слишком занят своей военной карьерой, а в последнее время еще и делами, в которые его вовлек Вилли Гарсиа, делами, требующими полной отдачи. Вот и выпустил вожжи из рук. Но теперь Хирон все исправит. Его дочь снова станет его дочерью! Антоньета – руководитель студенческого движения? Ничего подобного он никогда и вообразить себе не мог. Ему казалось, что достаточно отправить детей в престижный частный университет, чтобы их не коснулось охватившее мир безумие, а будущий профессиональный путь пролегал вдалеке от человеческих страданий. И сейчас, видя лицо своей девочки, показанное во весь экран, он не понимал, почему она и ее друзья, прежде совершенно равнодушные к политике, теперь заявляют о своем несогласии с действиями правительства, “которое делается все более милитаристским и авторитарным”. Почему они вдруг заговорили о хаосе и размахе преступности, хотя в большинстве своем росли в башнях из слоновой кости? Пусть бы об этом кричали другие – идиоты из оппозиции, малограмотные домашние хозяйки или беднота, но его дочь?.. То, что для отца было проявлением “юношеской незрелости”, Антоньета считала неотъемлемой частью своей личности. С одной стороны, она с восторгом относилась к боливарианской революции, целиком и полностью соглашаясь, что в стране должно быть больше справедливости, меньше бедности, больше равенства и свободы. С другой стороны, она возмущалась авторитарным характером нынешней власти, притеснениями и гонениями на оппозицию, на инакомыслящих, а также дискриминацией в отношении тех, кто отваживается открыто критиковать правительство. Ей не нравилось, что народ – и, в частности, крестьяне – вооружается, кроме того, ее пугал рост числа убийств и похищений, а также то, что насилие становилось чем-то привычным. И все это было изнанкой революции. Но в первую очередь ее возмущала коррупция. Потому что дочке генерала Хирона не нужно было подниматься в бедные районы столицы (на холмы Каракаса), чтобы увидеть вблизи обратную сторону “прекрасной революции”, как называл ее Уго. Трагическое событие, случившееся в ее собственном доме, самым жестоким и непосредственным образом столкнуло девушку с неприглядной реальностью, ставшей нормой для большинства соотечественников.