К негодованию Моники, Эвы, Хэтча и тысяч венесуэльцев, не желавших верить последним сообщениям, Чавес выступил по телевидению и объявил, что отказался от помощи США. При этом он с пафосом утверждал: правительство обладает достаточными материальными и людскими ресурсами, чтобы справиться с последствиями трагедии. И он не позволит иностранным державам “явиться сюда и диктовать нам, как мы должны спасать наших граждан”. Пылкую речь президента услышали по транзисторным приемникам и некоторые жертвы катастрофы. Как чаще всего и случалось, решения Чавеса раскололи венесуэльцев на два лагеря. Мать, окруженная больными детьми, рыдала: – Без американских лекарств моих ребятишек не спасти! И тут же какой-то мужчина накинулся на нее с упреками: – Не будь дурой! Уго знает, что делает. Он сам всем нам поможет. Готов спорить на что угодно: он даст нам новый дом, куда лучше рухнувшей развалюхи, слепленной из дощечек. Вот посмотришь! Первое утро XXI века пришло под страстные признания в любви к Венесуэле и под крики боли. С одной стороны, Уго упивался тем фактом, что его любимый народ проголосовал за внесение поправок в Конституцию и дал зеленый свет планам Чавеса “построить фундамент для новой Боливарианской Республики Венесуэла”. Но в то же время Уго знал, что часть его любимой страны разрушена самым страшным за всю ее историю ураганом. Десятки тысяч граждан, в первую очередь беднейших, которых он называл братьями, погибли. Понятия “родина” и “смерть” отныне переплелись в душе Чавеса. Но у него не было времени на причитания. Он не мог спасти жертв катастрофы, зато мог спасти родину. Прошло всего несколько недель, и Маурисио снова встретился с Раймундо Гальвесом на одном из Карибских островов. Его шефу было просто необходимо лучше понять, что представляет из себя Чавес, услышать личные впечатления Маурисио об этом необычном персонаже, венесуэльском президенте, на которого сделал такую большую ставку Фидель. Как рассказал шефу Боско, он много ездил по разным штатам и провинциям, а также разговаривал с людьми на улицах Каракаса и убедился, что этот человек наделен потрясающей харизмой и сумел отыскать эмоциональный подход к народу, который теперь его боготворит. Но иногда Чавес поступает безрассудно и неосмотрительно, ведет себя неосторожно, скажем пренебрегая личной безопасностью, из-за чего рискует стать жертвой покушения. – Кроме того, у Чавеса отсутствует политическая база. И на самом деле он не имеет контроля ни над армией, ни над нефтедобывающей промышленностью, а это в Венесуэле – самое главное. Ему недостает опыта, поэтому логично ожидать, что он наделает ошибок. Очевидно и другое: ему скучно заниматься управлением государством, и порой создается впечатление, будто он вовсе и не управляет им, а увлечен непрекращающейся избирательной кампанией. И еще, как ты сам мог убедиться, он то и дело атакует своих врагов, реальных и воображаемых. Боюсь, в будущем военные взбунтуются против него. – А что с твоим вторым заданием? – спросил Гальвес с каменным лицом, имея в виду приказ нейтрализовать агентов ЦРУ, работавших в Венесуэле. – Как я уже докладывал тебе несколько недель назад, – ответил Маурисио, – кое-чего нам добиться удалось… Нескольких информаторов ЦРУ мы вывели из строя, но я до сих пор не вышел на след тех, кто руководит всей их разведсетью в Венесуэле. У меня нет ни малейших сомнений, что шпионы из Лэнгли работают там весьма успешно. Им тоже удалось внедриться в правительственные круги и в армейскую среду, и, как тебе известно, они уже разделались с двумя нашими. Гальвес остался недоволен отчетом Маурисио. – Понятно, что человек из ЦРУ знает, что делает, он разбирается в стратегических вопросах и наверняка имеет большой опыт работы в таком направлении. Скорее всего, он уже раскрыл тебя и, если ты не проснешься наконец и не опередишь его, нанесет удар первым. Вернувшись в Каракас, Маурисио рвал и метал – его страшно задело сравнение с противником, и при этом явно невыгодное для него сравнение. Было понятно, что надо действовать как-то иначе. Он размышлял, прикидывал так и эдак, просчитывал варианты, взвешивая надежность и рискованность каждого из них. Опыт научил его: чтобы решить ту или иную загадку, иногда требуется на время забыть про нее и чем-то побаловать собственное тело. К тому же ему было просто необходимо снять напряжение – поэтому Маурисио позвонил своей новой знакомой и пригласил на ужин. – Я привез тебе сувенир с острова Аруба, – добавил он. Моника отменила встречу с Эвой и поехала в свой любимый ресторан, чтобы встретиться там с мужчиной, который и без всяких сувениров занимал все ее мысли. Центр мира Прибрежные районы и ряд внутренних штатов начали вроде бы восстанавливаться. Правда, совсем медленно, во всяком случае, о восстановлении много говорили по телевидению и много всего обещали, а вот на улицах разоренных поселков и городов этот процесс был заметен гораздо меньше. Время в основном уходило на эвакуацию выживших, поиск без вести пропавших, переселение людей из зон повышенной опасности, а также восстановление мостов и дорог. Кругом было много горя, вся страна скорбела. С каждым днем все очевиднее становился масштаб трагедии. Начала поступать помощь из других стран – с Кубы, из Китая и некоторых европейских государств… Но этой помощи было недостаточно, а порой она оказывалась даже бесполезной в данных обстоятельствах. Для пострадавших ад становился реальностью. Но с точки зрения Уго, не только природное бедствие омрачало первые дни нового века. Для него эта катастрофа уже принадлежала прошлому, а он был обязан думать о будущем, о своих следующих шагах. Чавес с тревогой видел перед собой две опасности: оппозицию и нехватку денег. Как он знал, противники неустанно искали способ лишить его власти. А хуже всего было то, что заранее предсказанное падение цен на нефть оставило правительство без средств, необходимых для продвижения политической программы Чавеса. Ему нужны были деньги, много денег. Революция не могла ждать. Сидя в своем кабинете перед глобусом, он ставил на нем новые и новые красные метки и принял решение расширить список стран, которые необходимо посетить. Вернувшись из турне по Старому миру, Уго поет в программе “Алло, президент!”: – Оле! Оле! Сколько веселья и цветов – так родилась моя Испания![18] Он очень доволен состоявшимися там встречами и рассказывает всей стране, каким приятным был обед с председателем испанского правительства и какой долгой была их беседа, а на следующий день он завтракал с Его Величеством королем Испании во дворце Сарсуэла. Поездка была длительной, но вот наконец Чавес вернулся в Каракас. Он устал. Однако, едва успев умыться и переодеться, помчался в Уругвай, где его уже ждали на очередной латиноамериканской встрече в верхах и где он собирался произнести речь на свою любимую тему – о полной интеграции континента. Между тем больше всего Чавеса тревожили мысли совсем о другом – о падении цен на нефть. – От этих цен зависят наша экономика и сама наша жизнь, – объяснял он с экрана. Той же проблеме уделяла особое внимание и Эва Лопес в своих донесениях, адресованных Оливеру Уотсону, поскольку Чавес объявил, что намерен созвать международное совещание стран – производителей нефти. Чтобы придать своему приглашению на встречу официальный характер, венесуэльский президент готовился совершить турне по Ближнему Востоку, чтобы убедить лидеров этих стран действовать совместно, добиваясь повышения цен на нефть. По пути в Иран президентский самолет делает короткую остановку в одном из аэропортов Объединенных Арабских Эмиратов, и Чавес несколько минут беседует с шахом Халифой ибн Заид Аль Нахайяном. Они разговаривают через переводчиков и обсуждают нынешнее положение на нефтяном рынке. Цена упала до двенадцати долларов за баррель. Чавесу просто необходимо, чтобы она поднялась – как можно быстрее и как можно выше. После Эмиратов венесуэльская делегация сразу же отправилась в Ирак. Мировая пресса отметила, что Уго Чавес стал первым главой зарубежного государства, который встретился с Саддамом Хусейном после того, как иракские войска в 1990 году оккупировали Кувейт. Так как санкции, наложенные на Ирак, предполагали также и запрет на воздушное сообщение, венесуэльский лидер добирался до пункта назначения с не меньшими сложностями, чем те, что испытывали путешественники во времена Марко Поло. После нескольких дней пути и пересадок с автомобилей на вертолеты Чавес наконец по-братски обнял иракского диктатора. Затем Саддам сам сел за руль и повез высокого гостя по украшенным в его честь улицам столицы в один из своих многочисленных дворцов. Они не говорили ни о правах человека, ни о справедливости. Они обсуждали договоры о сотрудничестве и необходимость воскресить деятельность Организации стран – экспортеров нефти. А еще оба выражали свое возмущение политикой США. Потом вместе по-дружески фотографировались и обменивались мечтами о будущих альянсах. Когда венесуэльская делегация готовилась двинуться из Ирака в Индонезию, пыльная буря задержала вылет вертолетов, которые Саддам предоставил им, чтобы добраться до границы. И Чавес с искренним негодованием отзывался о том, что аэропорт Багдада вот уже десять лет закрыт для международных полетов. – А ведь это древняя Месопотамия! – гневно заявил он своим министрам. – Здесь мы видели берега Тигра и Евфрата. И вот теперь никто не может ни попасть сюда, ни уехать отсюда, ни познакомиться со всем этим. Разве кому-то дано право объявлять блокаду целому народу? Соединенные Штаты, разумеется, без особого одобрения отнеслись к встрече Чавеса с Хусейном. Эва Лопес тоже. Но реакция Вашингтона не тревожила Уго, она выводила его из себя, и он пользовался любым случаем, чтобы заклеймить “империю зла”: – Если янки заявляют, что я веду себя недостойно, встречаясь с Саддамом Хусейном, то я им отвечу: уж чего-чего, а достоинства нам не занимать. Венесуэла присоединяется к голосам тех, кто требует уважения к самоопределению, свободе и независимости каждого народа. Турне Чавеса, уже с самого начала воспринятое неоднозначно, продолжилось в Африке. Из Ирака он направился в Нигерию, Ливию и Алжир. В Ливии обменялся пылкими объятиями с легендарным Муаммаром Каддафи, своим союзником на нефтяном рынке. Его Уго называл “мой добрый друг Муаммар”. А вот дома в Каракасе Элоиса встретила Чавеса жалобами на свою горькую судьбу. Мало того что Уго отсутствовал не одну неделю, так по возвращении он и не подумал поспешить к жене и маленькой дочке, которой едва исполнился год. Нет, он сразу направился в Мирафлорес и заперся в своем рабочем кабинете. Элоиса много раз пыталась до него дозвониться, наконец он взял трубку и услышал: – Неужели мы так мало для тебя значим, Уго? Мне трудно в это поверить. Разговор проходил на повышенных тонах, в голосе Элоисы звучало негодование. В ответ Уго с тем наигранным простодушием, которого она не выносила, клялся, что ничего в жизни не хочет так, как поскорее оказаться рядом с ней и дочкой, но сейчас, после столь продолжительного отсутствия, его долг – в первую очередь заняться делами страны. – И знаешь, что я тебе скажу, Элоиса? Я вернулся с новым убеждением: наша боливарианская революция должна затронуть не только это полушарие, но и распространиться на весь мир. И ты должна радоваться, что мы оказались в центре таких процессов. Элоиса бросила трубку. Чавес все чаще мелькал на международной сцене, это порождало новые амбиции, и он поставил перед собой очередную великую цель – возглавить антиамериканскую борьбу в мировом масштабе. – Вряд ли это будет слишком сложно, – как-то уже под утро объяснял он Анхелю Монтесу в своем кабинете. – Весь мир ненавидит янки, да и Джорджа Буша, этого недоумка, тоже никто не любит. Вот я возьму и поссорюсь с ним… Ты вскоре сам убедишься: люди будут в восторге от того, что я так себя веду. И здесь у нас, в Венесуэле, и везде где угодно. Анхелю, как и Элоисе, с каждым разом становится все труднее разговаривать с Уго. Если раньше его нарциссизм проявлялся локально, то теперь стал глобальным. Сколько ни пытался Анхель образумить друга или пробудить в нем хотя бы намек на желание встать на место других людей, Чавеса такие мелочи не волновали. Его занимало совсем другое. – Сейчас ко мне прикованы взгляды всего мира, ко мне и к тому, что мы делаем у себя в Венесуэле, – возбужденно втолковывал он Анхелю. – Я убедил страны, производящие нефть, поднять на нее цены. Иными словами, семья, друзья, даже собственный отдых отошли для Уго на второй план. Мир требовал его внимания к себе. В своих многословных телевизионных монологах Чавес, иногда сам того не замечая, не мог скрыть гордости: ведь он вот так запросто беседовал с королями, президентами и теми главами государств, которых другие – но не он! – называют тиранами. Английская королева и руководители Китая, Саддам Хусейн и император Японии, Владимир Путин, Ангела Меркель и Муаммар Каддафи – вот лишь некоторые из длинного списка высокопоставленных персон, которые, по словам Уго, с симпатией относились к нему самому и поддерживали его революцию. Веселя самых простых из своих соотечественников и говоря на их языке, президент описывал, насколько хорошо его стиль поведения действует за границей. А его речи о равенстве, равноправии и призывы бороться с коррупцией вызывают восторг везде, где он их произносит. – Это важно сегодня для всего мира. Мир больше не желает мириться с несправедливостью и неравенством. А мы у нас, в Венесуэле, достигли куда большего прогресса, чем все остальные. Люди это знают и нами восхищаются, вернее, они восхищаются вами, мои дорогие сограждане. Народ обожает его телевизионные рассказы про встречи с императорами, королями и президентами, во время которых Чавес часто от души потешался, нарушая протокол; про то, как он стал кошмаром для дипломатов и агентов секретных служб. Эти рассказы смешили всю страну. Он, например, попытался по-дружески – и как это принято в карибских странах – обнять японского императора, персону священную, до которой никому не позволяется даже дотронуться. Или был еще вот такой случай: Уго сообщил шефам протокола британского Королевского дома, что намерен в знак приветствия поцеловать королеву Англии в щечку – “как это делается у нас, в нашей стране”. Элоиса смотрит передачи с участием супруга скорее по обязанности, чем из интереса. В последние месяцы она стала чувствовать, как в душе у нее все переворачивается при одном лишь звуке его голоса. – Здесь, у нас в Венесуэле, мы здороваемся со своими дамами, целуя их в щечку, и каждую называем “любовь моя”, разве не так?.. Ну вот… Вы даже вообразить себе не можете, что сделалось с этими англичанами из Букингемского дворца! И без того румяные, они стали буквально пунцовыми. Без конца перешептывались между собой и не знали, как сказать мне, что я не должен ничего такого себе позволять. Потом явился их шеф протокола – очень длинный, тощий и чопорный тип, другого такого я в жизни своей не видел, и подчеркнуто официальным тоном заявил, что встреча будет отменена. Ну а я тем временем слушаю его и прям со смеху помираю! Но потом все-таки пообещал им вести себя хорошо – уж не знаю, поверили они мне или просто сочли за лучшее оставить меня в покое, потому что выхода у них не было: я ведь уже туда, к ним, прилетел, и там собралось полно журналистов со всего света. Короче, с английской королевой я встретился и во время нашей беседы сказал ей: “Ваше величество, я хотел поцеловать вас в щечку, как принято в нашей стране, но мне не позволили”. Думал, ее это рассмешит, да куда там – у старухи ни один мускул на лице не дрогнул. Она сделала вид, будто и не слышит моих слов. Короче, так я и не поцеловал ее, хотя очень хотелось. Смех президента, который явно гордился тем, что пренебрег правилами королевского протокола и поглумился над королевой Елизаветой Второй, звучал заразительно, и вместе с Уго смеялась вся страна, радуясь тому, что один из них, из своих, может позволить себе подшутить над сильными мира сего. И пусть Чавесу не удавалось рассмешить собственную супругу и лучшего друга, зато он знал, как заставить хохотать простой народ. А еще он научился превращать улыбки в опору своей власти. Глава 7 Смена кожи Ни одна другая женщина… Едва миновал первый год их беспокойного супружества, как Элоиса поняла, что должна делить мужа с некой особой, втершейся в их семейную жизнь и неизменно бравшей верх над законной женой, – речь шла о напряженной работе Уго. Он постепенно перестал быть пылким щеголем и сердцеедом, который напевал Элоисе песенки, пока она готовила еду, читал революционные стихи и с безумной страстью накидывался на нее в постели. Теперь он превратился в совсем другого человека. И этот человек всего себя отдавал неугомонному народу, чьи проблемы, судя по всему, только росли, множились и усложнялись с каждой минутой. Молодая жена видела, как муж постепенно отдаляется от нее, и даже когда они бывали вместе, она чувствовала, знала, что на самом деле он находится где-то в другом месте. И с другими людьми. Или с другими женщинами, которые дают ему то, чего сама она не имеет. Или не умеет дать. Иногда первая дама заставляла себя смириться. Господь Бог для чего-то назначил ей именно такую судьбу, часто мысленно повторяла она. Элоиса старалась приспособиться к обстоятельствам и сыграть роль, отведенную ей в уже начавшейся пьесе. В бесконечных интервью она говорила о необходимости спасти всех детей, которые живут на улице. О необходимости повысить уровень образования. Обновить правила усыновления несовершеннолетних. О том, что она чувствует себя подругой и союзницей всех венесуэльских женщин, всех матерей страны. Несмотря на критические комментарии, Элоиса решила принять участие в заседаниях Ассамблеи, создававшей новую Конституцию страны. Кроме того, она сопровождала мужа на митинги, где Уго призывал народ голосовать за эту Конституцию, поскольку она поможет “ликвидировать бедность и неравенство”. По требованию первой дамы ей выделили несколько помещений в президентском дворце, где она оборудовала для себя что-то вроде небольшого офиса. Оттуда она планировала вести общественную работу и поддерживать связь с населением. А еще Элоиса хотела заставить мужа больше считаться с ней. Когда Элоиса жаловалась ему, что они очень мало времени проводят вместе, он предлагал ей тоже оставаться во дворце, где сам вынужден проводить дни и ночи из-за непомерного количества работы. Но она предпочитала ночевать в их резиденции “Ла Касона”. А еще Элоиса была уверена, что во дворце Мирафлорес ощущается много негативных энергий – там царят недоброжелательность, зависть и накопившиеся за десятилетия эманации власти, которые очень вредны и плохо на нее действуют.