Вот что называется почувствуй себя дерьмом в полной мере, ведь твоя истинная не доверяет тебе настолько, что не спешит остаться наедине. Заработал — получи. — Да плевать. Можем мы уже выезжать? Меня и в начале-то дороги стало поколачивать, как если бы замерз до костей, а к тому моменту, как подъехали к какой-то дыре с дурацким названием «Мудрая змея», уже едва ли не трясло, будто внутри мощный вибродвигатель набирал обороты. Выскочив из машины, принялся хапать жадно воздух, стремясь уловить хоть отзвук запаха. — Здравствуйте, Захар Александрович. — Я дернулся, услышав голос той самой женщины, которой поручал облагородить Аяну. Скотина. Я. — Вы тут зачем? — почти огрызнулся, но взял себя в руки. — Здравствуйте, Серафима. Я так понимаю, что вы тоже входите в число этих свидетелей, которых затребовала Аяна? — Нет, господин Уваров. Я здесь не свидетель. Я та, кто сделал за вас часть вашей работы, неуклюжий вы метаморф. — Погодите… что? — Ого себе! — присвистнул за моей спиной Родька и принюхался. — Ничего не понимаю. Вот и я. Ни раньше, ни сейчас я не ощущал от этой странной дамы и признака запаха оборотня. В любом случае мне не до нее. — Моей работы? Какой? — Не время это обсуждать, вряд ли вы в состоянии меня сейчас нормально воспринимать, поймете позже. Важно другое. Прежде чем я позволю вам увидится с вашей истинной… — Вы мне позволите? — чуть не взвился я, но брат ткнул меня в бок локтем. — Предупреждаю, — просто продолжила Серафима, если ее и действительно так зовут. — У вас только одна попытка убедить и без того обездоленную и порядком измученную девочку там внутри, что вы способны сделать ее счастливой и больше никогда не причинять боли. В противном случае именно я буду той, кто поможет ей построить свою жизнь без вас. — Да что вы о себе возомни… — Мой язык вдруг как приморозило, а горло стиснуло невидимой удавкой, и я, опешив, вынужден был смотреть в неестественно мерцающие глаза с вытягивающимися зрачками этой… Да что она такое? — Переступив мой порог, ты оставишь за ним всю свою гордыню, гнев и властность, метаморф. — Каждое слово пронзало меня, как ледяная игла, добираясь до костей и заставляя их гудеть от ощущения невообразимой, древней силы, окружившей со всех сторон. Силы несоразмерно больше моей, вообще не физической, что не вызывала страха или агрессии, лишь желание преклоняться. — Туда ты войдешь готовый заботиться, беречь и излечивать причиненный тобой ущерб. Где-то на периферии сознания ругался ошалело Родион, я же только медленно кивнул, прекрасно отдавая себе отчет, что, несмотря на черт-те что творящееся с телом, даю свое обещание, нет, безмолвную клятву, добровольно. Ведь для того сюда и пришел на самом деле. Исправить все, чтобы не потерять безвозвратно. — Ну, тогда милости прошу. Невидимые, сковывающие узы пропали, и я практически ввалился в прозрачную дверь, тут же окунаясь в запахи всевозможных благовоний и аромат Аяны. Она поднялась мне навстречу со стула посреди комнаты, обстановки в которой я уже не замечал. Собственно, я больше уже ничего не замечал. Разве что мельком появившиеся красные пряди в ее черных волосах. Пошел на нее, не в силах остановиться, словно потерявший управление самолет, несущийся к земле под действием гравитации. Огромные глаза — мои мучения — распахнулись, губы — гибельное искушение — приоткрылись, и Аяна выставила вперед руку, тонкую, запястье — веточка, как будто эта слабая преграда могла бы меня остановить… но остановила. Однако отказаться от прикосновения не смог — наклонился и захватил кончики ее пальцев губами, а когда моя кукла резко вдохнула и вздрогнула, но руки не отдернула, прижал ее ладонь своей к губам, поцеловал раз, другой, и еще. Потерся носом, щеками, не стыдясь рвущихся наружу стонов облегчения, ведь каждое это прикосновение снимало с меня груз боли этих дней без нее, слой за слоем, и было их столько, сколько я и не представлял. — Похудела, — пробормотал, жадно нюхая кожу ее запястья, продолжая пожирать глазами вид ее лица: сияющая смугловатая кожа, глаза, губы, скулы. И снова, и снова. Не насытиться, не насмотреться. — На себя бы посмотрел, — надломленным голосом почти шепотом ответила Аяна. Не хочу на себя, на тебя хочу. С самого первого раза хотел, никогда достаточно не было и не будет. Всхлипнув, Аяна сама уже погладила меня по щеке, вырывая новый стон, скользнула пальцами к виску, зарылась ими в волосы, дальше к затылку, сокращая дистанцию между нами, и тут же положила вторую ладонь мне на лоб, слегка упершись. Будто хотела притянуть меня ближе и оттолкнуть одновременно. Меня же окончательно заколотило, колени ослабли, горло зашлось в спазмах, в глазах резь, и сердце грохочет, как булыжник в пустом ведре. Вот то чувство, что роняет мужика на колени перед его женщиной! По-настоящему, не ради красивого жеста или соблазнения, секса, а ради одной только близости, единения. Обнять, уткнуться лицом в живот, дышать всеми ее запахами, теплом тела, слушать вдохи, терять без малейшего сожаления всю свою природную жесткость под поглаживаниями тонких пальцев, перебирающих волосы. Вот оно. То самое. А вожделение… Оно потом. Никуда не делось. Скрутилось внутри жгучими тугими кольцами и просто ждет своей очереди. И вот так все наконец правильно. Легко. Без метаний и надрыва, вопросов «да с чего», «почему вдруг». — Эй, сестренка, привет! — вторгся голос Родьки в миг моего парения, и чувствовался он сейчас ревом гребаного Чужого в Эдеме. Я ему врежу. Потом. — Слушай, вот ты, конечно, дала жару с этим побегом! Круто, но, блин, как твоим парням побыть героями и спасителями, если ты и сама все провернула? — Моим парням? — Аяна, тоже, видимо, опомнившись от накрывшего нас общего наваждения, уже уверенно оттолкнула меня и отняла руку. — Захар, я тебя поговорить позвала, а не… хм-м. — Твоим! Брату да истинному. Чьи же мы еще, по-твоему? За каким бы я еще в логово волчищ полез бы, если не за тобой? — Родька! — сипло одернул его я. — Позже. — А… ну мы, если что, тут у стеночки постоим, — сразу же среагировал брат. — Однако сначала, вы меня простите, но… Обнимашки! Он стремительно подскочил к Аяне и коротко стиснул ее в объятиях, так что она изумленно охнула, и сразу отпустил, отходя к Людмиле и Серафиме, старательно играющим роль неподвижных декораций. Само собой, я бы предпочел остаться с Аяной наедине, но не мне сейчас выбирать. — Кхм… — прочистила она горло, покраснев и опустив взгляд в пол, очевидно тоже почувствовав себя неуютно. — Присядь. Аяна указала на стул, напротив того, на котором сидела, когда я пришел. Они были поставлены посреди помещения, и выглядело это до странности формально, как если бы мы тут собрались на некие официальные переговоры. Хотя, по сути, так и было. Переговоры об установлении, мать их, мирных отношений, отсутствии угроз с моей стороны, плюс для меня и испытание — все в одном. Моя истинная опустилась на стул в скованной позе, держа спину слишком прямо и сцепив пальцы на коленях. Боже Всемогущий, какая же она у меня! Мелкая, хрупкая, глазищи — карамель сладко-соленая, губы — соблазн и совершенство. Ну как есть кукла, мультяха, с великим мастерством прорисованная. Божество мое. Захочет — благодатью одарит, а нет — покарает так жестоко, как никому не под силу. — Я… — начала она решительно и тут же запнулась и захлопала глазами, явно растерявшись. — Не знаю, как начать. Тогда я начну, хоть тоже не все знаю, как сказать, так что о главном. — Я прошу у тебя прощения, Аяна, за все свое обращение до сих пор. Ничего из этого не было правильным. И никогда не повторится. Предлагаю тебе принять меня обратно, быть со мной как женщина, которую я люблю и к которой отношусь соответственно. Ба-бах! Главная бомба сброшена, и теперь только в ее власти решить: убьет меня ею или не зацепит никого. — Ух! — пробормотала девушка и коротко глянула в сторону Серафимы, словно не понимала, что ей дальше делать. — Ну так-то это я собиралась тебе сказать, что не буду с тобой если ты засран… не исправишься. — Она заморгала часто, мотнула головой, глядя в пол между нами, и как с огромным усилием вскинула на меня глаза. — Которую ты любишь? — Да. — Ты говорил… — Ага, говорил. Дураком слепым был. А на дураков не обижаются, Аяна, а слепым по доброте верный путь зрячие указывают. Ты мне указывала и даже руку протянула, а я… опять же дурак, и прости за это. — Знаешь… — Аяна оборвала себя, сцепила пальцы на коленях до побеления, взгляд ее рассредоточился, как обратившись в глубь себя, она то и дело сглатывала и едва качала головой, будто переживая внутренний спор. Ради всего святого, кто бы там ни выступал в ее голове за меня, не подкачай давай, поднажми, выложись по полной. Родька где-то за пределами моей видимости пробурчал тихо: «Ну прощай его уже, сестренка, и целуйтесь». — Старые обиды я помнить больше не хочу, — наконец начала оглашение приговора моя высшая инстанция, — но и кидаться тебе в объятия не собираюсь. — А вот это не обязательно, я в тебя сам вцеплюсь — не вырвешься. — И никуда отсюда с тобой не поеду. Обе звериные половины вскинулись во взрыве собственничества с такой мощью, что я аж челюстью клацнул, прикусывая язык, готовый опять качать права, и стиснул кулаки, чтобы не схватить и не начать прорываться с боем. — А куда поедешь? — прокаркал натужно. — Найду квартиру. Я хочу жить самостоятельно. — Вот еще, квартиру, — влез Родька. — В моей живи. Тем более нам нужно лучше друг друга узнать. Аяна вскочила и обошла стул. — Слушайте… можно мы дальше сами? Ну… наедине, — попросила она, обращаясь к нашим свидетелям, блин, Иеговы, и тут же указала на меня: — Но ты остаешься где сидишь. Мы сегодня только говорим. Комната опустела без единого возражения, и испытание моей выдержки стало во сто крат круче, не сказать, что чье-то присутствие сильно его облегчало. Не приблизиться, не касаться, не дышать у самой кожи — вот где пытка. — Значит так, я не хочу начинать так, как у нас уже было, — затараторила Аяна, как если бы боялась что-то забыть, и я точно знал почему. Аромат ее возбуждения раскрывался в воздухе, как восхитительный и смертельно ядовитый для моего самообладания цветок. — Я не позволю тебе просто затащить меня в постель и все на этом. Я хочу все по-людски, нормально. Чтобы встречались, ходили на свидания, общались и узнавали друг друга. Если для тебя это по-детски и смешно, то… — Я согласен. Она склонила голову набок, пристально всмотревшись и ища подвоха. Я глядел ей в глаза прямо — прятать мне нечего. Я всего этого тоже хочу для нас, хотя и сразу в постель было бы неплохо. — Все по правилам, никакого секса до третьего свидания, — прищурившись, уточнила моя кукла-жестючка, уже откровенно испытывая меня на прочность. — Я согласен. Хоть до пятого, если тебе так комфортнее. — Господи, кто бы ведал, каких мне сил стоило растянуть губы в улыбке. — И если ты снова станешь со мной… — Не стану! — …я уйду и не вернусь! А вот это вряд ли. — Я этим не согласен. — В смысле? — Я же не ангел господень, Аяна. Оставь мне крохотное пространство для маневра. Если я вдруг сорвусь на деспотизм, ты с первого раза сделаешь мне выговор. — С первого раза? Это подразумевает и еще? — Я реально смотрю на себя и свои не лучшие стороны. Так что тебе стоит дать мне хотя бы три попытки оправдаться. — А не сто три? — фыркнула она и впервые улыбнулась. Да-а-а! Посмотри на меня, детка! Легкое движение твоих губ превращает меня в фонтан восторга! — Нет, я дурею от тебя, Аяна, а не тупица от природы, и я легкообучаем. — У меня в уголках глаз и рта закололо в ответной улыбке. — Еще какие-то условия? — А да… точно, — посерьезнела она. — Я не буду рожать тебе никаких этих идеальных потомков. В смысле, не в ближайшее время. Мне всего двадцать, я хочу учиться, путешествовать. Короче, никакого улучшения вашей оборотнячей демографии еще несколько лет. Будем предохраняться. Ну и почему ты снова лыбишься? Потому что я хочу тебя до умопомрачения, и упоминание предохранения для моего озабоченного сознания сейчас равно обещанию секса. Жаркого, мокрого, порочно-сладкого, до полного изнеможения. — И на это согласен. — Тогда… собственно, все. Можем расходиться, — неуверенно пожала плечами Аяна и прикусила нижнюю губу.