— Тренировать оборот. — Не задерживаю тебя, — прозвучало скорее уж как «проваливай на хрен». Новоявленный братец ухмыльнулся, а я же поспешила свалить, нуждаясь в том, чтобы уложить в голове новости. Брат Захара — сын Милютина? Офигеть можно! Брат мне? Вообще долбануться! Не жизнь у меня стала, а тупое индийское кино. Глава 41 — Захар Александрович! — приоткрыв дверь, окликнула меня Людмила, отвлекая от бездумного созерцания темноты за окном, разбавленной кляксами уличных фонарей. — М? — Восемь вечера. — И? — В приемной никого. Звонков нет. До одиннадцати завтра никто не назначал встреч. — Угу. — Не угу, а почему бы вам не пойти домой? — В смысле? — Это что, сейчас моя личная помощница взялась мне указывать? — В прямом. Я вам обед сюда заказала, вы к нему не притронулись. И вчера. Один кофе хлещете. Люди скоро станут выбегать из вашего кабинета с криками, едва войдя. Вы решили бороду отпустить? Никогда прежде Людмила не позволяла себе чего-то подобного. Да я бы и не стерпел раньше. Это же ни в какие ворота… а-а-а, наплевать. — Одежда уже висит на вас, глаза запали. Захар Александрович, вы больны? — Людмила, вам не кажется, что вы переходите все границы? — вяло огрызнулся я. — Мне кажется, что если я их не перейду, то вы совсем себя заморите. Если вы сейчас же не пойдете со мной и не поужинаете чем-нибудь питательным на моих глазах, то я возьму и позвоню госпоже Уваровой! — Уволю. — Нет. Вы сказали уже, что эта работа моя, пока я сама хочу на вас работать. А вашему слову можно доверять, это всем известно. Вставайте, или я звоню. — Женщина угрожающе потрясла телефоном. — Звоните. Типа ей не наплевать. — Она ваша мать, ей в принципе не должно быть наплевать, когда с вами происходит нечто подобное. Вы мне уже месяц не нравитесь, а с исчезновением Родиона Александровича все стало хуже некуда. Подумаешь, не нравлюсь я ей! Я самому себе не то что не нравлюсь с некоторых пор. Я себя не уважаю, ибо как можно уважать тупого мудака, что получил внезапно в свои жадные лапы нечто настолько ценное, важнейшее в жизни и смешал это с дерьмом. Вот прям брал и в него закапывал. И нюх ведь не терял, и интуитивно понимал, что творю… но чего уж. — Захар Александрович, пошел обратный отсчет. — Шантажировать начальника и пытаться отдавать ему приказы — чревато, Людмила, — проворчал я, выключая рабочий комп и поднимаясь. Через полчаса она сидела напротив меня в ближайшем кафе и, потягивая сок из высокого стакана, строгим взглядом следила за тем, как я поглощаю что-то, чьего вкуса не ощущал. — У вас что, дома дел нет? — недовольно пробурчал я, отчего-то смущенный вниманием и озабоченностью в ее глазах. — Я ем, можете отправляться восвояси. — Мои домашние все в отъезде, и я могу себе позволить задержаться, насладиться приятной музыкой и выслушать рассказ о том, как вы дошли до жизни такой. — За мной водилась когда-либо привычка откровенничать по любому поводу с кем бы то ни было? — Не по любому, а только такому, что вас сделал ходячей тенью самого себя. Вам же нужно с кем-нибудь поделиться. — Да с чего это? — фыркнул я и потер центр груди, где болело день ото дня все сильнее. — Я что, похож на девицу, которой нужно взрыднуть на чужом плече? — Вы похожи на человека, которому очень-очень плохо. А когда плохо, нормально хотеть разделить такую тяжесть с кем-то. Мы оплачивали моей личной помощнице сраные курсы какой-то там прикладной психологии, а я запамятовал? — Ага, точно. Мне паршивей некуда, так сделаю же я, чтобы стало паршиво и всем вокруг, да? — Разговаривать о том, что причиняет боль, не страшно и не стыдно. — Да неужели? — не сдержавшись, горько рассмеялся я, и внезапно понесло: — Уверены, что не стыдно? Я встретил девушку при поганых обстоятельствах, усугубил их еще больше, хотя она этого не заслуживала. Я обращался с ней отвратительно, делал это нарочно, Людмила. Она меня бросила, но перед этим у меня была возможность… ну, если уж не удержать или исправить, то хоть сделать первый шаг в правильном направлении. Девушка оказалась настолько щедрой, что после всего моего скотства предложила мне эту самую возможность. Она. Мне. И что я сделал? Пренебрег ею, оставшись в роли упертого козла. И потерял ее. А теперь… теперь я то, что вы перед собой имеете неудовольствие видеть. Чертов зомби, который только и делает, что жрет собственные мозги за тупость и слепоту. И что, о таком говорить не стыдно, Людмила? — О многих обстоятельствах настоящей любви и серьезных отношений говорить частенько бывает неловко и трудно, Захар Александрович, но ничего постыдного, на мой взгляд, в этом нет. — Настоящей любви? — Мгновение я чуть не поддался въевшейся в сами кости многолетней привычке отрицать всю эту околоэмоциональныю чушь, но, наткнувшись на прямой понимающий взгляд помощницы, поперхнулся словами, захрипел, как астматик, и закашлялся, восстанавливая дыхание. И только несколько нормальных вдохов спустя признал: — Да. Так и есть. Но провалиться мне, если я понимаю, как это случилось. Когда? Почему вообще стало возможным? Господи, я реально как та бабенка в панике, да? Пардон. Людмила рассмеялась, наводя меня на мысль, что я впервые слышу ее смех. Почему люди рядом со мной так редко смеются? В смысле, они иронизируют, вежливо скалятся, язвят, но не смеются. Я так на них влияю? — Я видела Аяну буквально мельком, но она мне показалась совершенно необыкновенной, так что какие шансы были у вас не влюбиться, Захар Александрович? — С чего вы… А, ладно, чего уж там! Мне почти тридцать четыре, и я втрескался по самые не балуйся в двадцатилетнюю девчонку, которую успел обидеть и унизить каждым подвернувшимся под руку образом. Она меня бросила, потому как заслужил и так мне и надо, а я ее, судя по симптомам, люблю. И хуже всего: если бы она не ушла, черт знает, когда бы я еще осознал все и осознал бы в принципе. Я это понимаю, и Аяна тоже, потому что она молодая, но не дура. Так что все мои попытки ее вернуть в первую очередь будут натыкаться как раз на это подозрение. — Что вы станете мягко стелить, дабы вернуть ее себе, а потом все будет как и раньше? Бросьте, девочке двадцать, а не сорок пять, как мне, чтобы нагрузиться таким восприятием мира. Для этого нужен неоднократный горький опыт. — Вы просто не знаете, Людмила. У нее достаточно было подобного негативного опыта с прыжками по граблям перед глазами в семье. — Ну это же не будет для вас поводом опустить руки и отказаться от усилий все исправить? Вот только в нытики и слабаки меня записывать не нужно! — Я не хочу ничего исправлять. — Из говна конфету не слепишь. — Заново начать хочу. — Могу я вам помочь? — Чем, интересно? — усмехнулся я. — Поговорить с Аяной. — Людмила, если бы с ней был шанс поговорить, я бы уже заболтал ее до тошноты, и язык в кровавые мозоли стер. Но пока она недоступна. Тоска, как самое жестокое в мире сверло, добавила приносящих непрерывные страдания оборотов. Я весь уже состою из кровавых дыр, но, опять же, поделом. — А вы уже знаете, что скажете ей? — Ну естес… — Я заткнулся и моргнул, поймав себя на откровении: знаю, что должно быть донесено до моей роковой кукляхи, но вот над тем, как облечь это в конкретные слова, те что доберутся до нее, и не думал толком. «Прости меня, я больше не буду, давай жить вместе?» Детский сад. «Я тут внезапно понял, что ты моя истинная, и вообще-то влюбился в тебя. Возвращайся. Буду вести себя хорошо и ноги тебе целовать?» Целовал уже. И не только ноги. Да только общей мерзкой тональности моего отношения это не меняло же. Так и предвижу «пошел ты» ответ. Мелодия, установленная на Родьку, прервала мозговую эквилибристику, и я выдернул телефон из кармана с такой поспешностью, что чуть не расхреначил его об пол. Чертову неделю я ждал от него новостей из логова врага, но не было ни единой весточки. Мы с ним понимали, что Милютин не пацан наивный, тем более, как и я, занимается безопасностью, и если брату предстоит изображать «перебежчика», капризного вероломного мажорчика-бездельника, в хлам разосравшегося с близкими и побежавшего на запах халявных бабок, то какое-то время он должен следовать этой роли, не предпринимая ни единой попытки связаться с кем-либо из семьи. Но на этот случай мы предусмотрели целую систему передачи кодовых сообщений через посторонних, реально существующих, не фейковых личностей. Даже въедливая проверка его новым отцом ничего не выявила бы. Однако с того момента, как Родион вошел в его загородный дом, я не получил ничего. Он пропал из сети. Само собой, опасаться за его жизнь не приходилось, но это полное отсутствие хоть какой-то ясности буквально убивало меня. — Да! — рявкнул, я и люди за ближайшими столиками обернулись. — Братан, времени в обрез, — затараторил младший. — Короче, Милютин явно задумал объявить о нашем родстве очень громко. На эту пятницу уже разосланы приглашения почти всем семьям на типа праздник обретения, но без подробностей. Ему нужна толпа, так, чтобы скандалище получился грандиозный. Думаю, будет правильно, если ты поедешь к матери и предупредишь ее. Уже и дураку понятно, что все это дерьмо между этим волчарой и ею. Попробуй убедить ее перестать отрицать очевидное. Вдруг не поздно еще всего избежать. — Ты знаешь, что это бессмысленно. Но я поеду. — Ну а вдруг, Захар, ну а вдруг. Она же не может не понять, что такое уже не замнешь. Мелкий, она проклянет тебя и меня заодно, но от своей упертости не отступится. Я видел это как ясный день, но все равно поеду и буду стараться достучаться, ведь поступить по-другому с родным человеком — полное скотство. — С Аяной что? — Только не психуй. — А есть повод? — Волк моментально вздыбил загривок, предчувствуя дурное. — Поговорить мне с ней пока не удалось — дом просто кишит охраной, она меня сторонится, а Милютин, наоборот, таскает за собой, глаз не спускает, поселил напротив своей спальни. Но все не суть. Тут это… рядом с ней тип один трется. — Кто? — В горле грохотало, а от гнева аж замутило.