Впрочем, говорить со мной об этом у него необходимости не было, ведь ни единый мой шаг не оставался бесконтрольным. Не знаю, был ли его загородный дом и прилегающий к нему участок примерно с гектар прежде натуральным режимным объектом, но сейчас он точно таким являлся. Стоило мне покинуть комнату, и я тут же натыкалась на слоняющихся то тут, то там молчаливых охранников. Нет, никто мне дорогу не перекрывал и отчета не требовал, но как же бесило, что любая прогулка в саду или придомовом парке напоминала, скорее, выгул поднадзорной заключенной. Выезд из дома выливался в спецоперацию. Может, кого-то прикалывают всякие шпионские страсти и чрезмерная тусня вокруг твоей персоны, но лично мне все это казалось тщательным обереганием хозяйского имущества. Точнее — инструмента. Это стало уже совершенно очевидно для меня. Все эти выезды в клубы в сопровождении целого отряда охраны, когда за ночь мы могли умудриться объехать как минимум пять штук, бесконечные знакомства-знакомства-знакомства с людьми или нелюдьми, чьи лица и имена сливались для меня в одно, «улыбайся, доченька», фото с этим, еще одно с тем. Никакое не развлечение, блин, а марафон «засвети Аяну и свали» — вот что это. Я ощущала себя приманкой, той самой пресловутой морковкой, которой размахивают и дразнят и тут же прячут до следующего раза. Какого результата добивался мой нью-папаша? Выяснить это не удавалось, не важно, сколько раз я спрашивала. Ни о каком появлении доверия между нами речи не шло. Я не навязывалась, Милютина это явно устраивало. Кстати, любительница поболтать Лионелла исчезла уже на следующий день после нашего первого шмоточного тура, и когда я за завтраком спросила, где она, то Федор неопределенно-безразлично пожал плечами, одарив лишь одним словом: — Уехала. Поговорить об оборотнях и новых правилах жизни Милютин снизошел лишь однажды. Вызвав меня в свой кабинет на утро после первого забега по клубам, он вежливо указал мне на кресло перед своим здоровенным, как автомобиль, столом из темного дерева и уселся напротив. — Я так понимаю, твои познания об оборотнях весьма ограничены. — Он не спрашивал. — Если в фэнтезийных романах не написано правды, то они вовсе отсутствуют. — Привычки читать романы не имею, — угол его рта презрительно дернулся, — так что просто поведаю тебе все коротко. Как ты понимаешь, среди людей мы свои от них отличия не афишируем, стараемся этого всячески избегать. В человеческой ипостаси нынешние оборотни им идентичны. Внешне. Мы сильнее, быстрее, обладаем гораздо более развитыми слухом, зрением, обонянием. Взрослый оборотень полностью контролирует своего зверя, случайных переворотов не происходит. — А избегнуть их совсем можно? — Нет. — Мне говорили, что если не выпускать зверя, то он типа… ну не знаю, рассосется со временем, — я едва не ляпнула о Захаре. — А тебе не забыли упомянуть, что совсем не факт, что в борьбе между человеком и зверем победит человек? Со второй ипостасью нужно научиться ладить, управлять ею мудро и чутко, а не гробить. Иначе есть риск стать однажды рехнувшимся животным, без шанса возвращения к человечности, а значит, обреченным на устранение. — Ладно, с этим ясно. Как тогда мне побыстрее стать этим самым взрослым управляющим оборотнем? — О своем первом перевороте я только и помню, что ни черта не контролировала. — Перекидывайся чаще. Сейчас желательно каждый день. Территория ограждена, с учетом нашей специфики, так что опасности выбежать на дорогу больше нет. Что значит «больше нет»? Я прокрутила в памяти опять все впечатления от нахождения в звериной шкуре, которые под конец всегда были смазанными. И только теперь до меня дошло. То самое вонючее и орущее чудище, что едва не угробило меня, было машиной? Скорее всего, здоровенным грузовиком, перед которым меня отчего-то заморозило, и если бы не… — Кто спас меня? — Спас отчего и когда? — сухо поинтересовался Милютин. — На дороге. От машины. — Не понимаю, о чем ты. — Я стала зверем, убегала, вы все за мной гнались, потом деревья пропали, и меня чуть не сшибли. — Аяна, как только ты обернулась, мы тебе моментально вкатили огромную дозу транквилизатора, чтобы как раз и избежать подобных опасностей. Ты отключилась почти сразу же, так что все остальное — всего лишь видения в твоем одурманенном препаратом мозгу. Ах, вот, значит, по каким правилам мы играем, отец? Наркота там или нет, но я знаю, что реально было, а чего не было. Чай не новичок в этом плане. Но урок уяснила: честности ждать не стоит, и все события подаются так, как тебе угодно, и так же и толкуются. — Ясно. Итак, мне нужно тренировать оборот, чтобы не сбрендить и не быть убитой своими же, трепаться о том, что я обрастаю шкурой, нельзя, следует учитывать, что я теперь сильнее, и не палиться с суперорганами чувств. Так? — Верно. — Что-то еще? Какие правила? — Ты беспрекословно подчиняешься мне, как и все другие члены нашей диаспоры. — Это я уже уяснила. — Но что-то быть частью этой вашей стаи мне хочется все меньше. — Власть полнолуния, кровожадность, необходимость сожрать чьи-то сердца? — Чушь! — фыркнул папа-волк, впервые отмораживаясь за весь разговор. — Есть части тел людей, зная, чем они сами сейчас питаются? Гадость. — Чем мне заниматься кроме оборотов? — Чем хочешь, — пожал Федор плечами, что я прочитала как «мне в принципе плевать». — Живи, гуляй, выезжай за покупками, в салоны красоты… куда еще там. Или заказывай тряпки в сети и вызывай всех специалистов на дом. Главное, ты должна всегда хорошо выглядеть, быть легкой на подъем и в хорошем настроении, когда мы не наедине особенно. Язык так и жгло едкое замечание, что его требования подходили бы его любовнице, содержанке, а совсем не дочери. Но, если подумать, разницы особой нет. Он меня реально содержит, платит за все, прячет от Уварова. Тут уж выбор очевиден: я остаюсь и пляшу по его правилам или должна поблагодарить за щедрость и свалить в никуда, как пришла. Ага, голышом. Конечно, будь мы хоть сколько-то ближе знакомы, я могла бы попытаться попросить о некоем выходном пособии для неспособной оценить его щедрость и заботу дочери. Но сильно сомневаюсь, что его получу. И еще чует моя задница, что уйти отсюда, даже ни с чем, куда как сложнее, чем попасть сюда. — Я бы хотела учиться. — Со временем возможно, — он практически отмахнулся от меня. Даже не спросив, на кого. — И телефон тоже было бы неплохо. Ну или планшет, или ноутбук с выходом в сеть. — А вот с этим тебе придется обождать. — Почему? Кто сейчас живет без телефонов? — Аяна, пойми, любое средство связи — это шанс Уварову добраться до тебя и воздействовать, угрожать, запугивать, выматывать нервы. Мне ли тебе объяснять, насколько сейчас это просто? — Чего мне бояться, когда я под защитой двадцать четыре на семь? — Как совсем юному оборотню, бояться тебе и окружающим нужно в первую очередь за твое душевное равновесия. Так что с любыми средствами связи с внешним миром мы обождем. Что же, логика в этом есть, и ему виднее. Ну или выгоднее. По-любому кому мне звонить, кроме матери, и с кем общаться? Всей моей прошлой жизни как ни бывало, так стоит ли цепляться за старые привычки. Но все равно, при всей обоснованности это тянуло на насильственное ограничение, и меня подмывало взбунтоваться. — Как долго? — Этого я пока не знаю, но ты сразу получишь все и самое лучшее, как только станет понятно, что угрозы нет. Я сглотнула очередной удушливо-горький ком, разбухший в горле. «Угрозы нет» будет означать, что Захар на меня забил и завел себе новую игрушку? Что ему не станет до меня никакого дела? — Хорошо. Я тогда пойду, — пробормотала, стараясь не морщиться, потому что проклятый ком не хотел исчезать. Наоборот, упав вниз, он распирал теперь в груди, мешая нормально биться сердцу и делая вдохи болезненными. И еще эта мерзкая пустота в животе. Как дыра со сквозняком, ей-богу. — Иди. Часикам к восьми только будь готова — поедем в одно интересное место с очень хорошей кухней. Так у нас и поехало и продолжалось день за днем уже без малого месяц. Первые две попытки обернуться закончились неудачей. Как бы я ни силилась воспроизвести все ощущения, ни хрена не выходило, и это злило, а все усугублялось пониманием, что мои неудачи, само собой, не остаются незамеченными. Куча больших братьев следят за тобой, Аяна. Но на третий день случилось нечто, чему объяснения у меня не было. Меня вдруг как в спину кто толкать начал из комнаты, и все внутри ходило ходуном и ворочалось, превращая человеческое тело в жестокие оковы. Мой зверь просился наружу сам, причем отчаянно, и я всем своим существом осознавала не просто его жажду свободы, а и стремление рваться куда-то в определенное место… что сейчас ощущалось находящимся где-то в районе едва различимых из окон дома ворот главного въезда. Причины этого я понять не могла, однако, когда, запросто перекинувшись и поносившись вволю, я «вернула кожу», как тут принято было говорить, то обнаружила себя как раз под глухим высоченным забором совсем неподалеку от ворот. С того времени эти странные вещи повторялись ежедневно, а иногда эта внутренняя буря поднималась и дважды в день. Куда и зачем моей дурной волчице все время нужно было бежать, я так и не поняла пока, не особенно у нас с ней была налажена коммуникация. От слова совсем. Проснувшись в один из дней, я, по уже сложившейся привычке, решила пойти на улицу до завтрака, чтобы сменить ипостась и размяться. Вот такие у меня теперь утренние пробежки — на четырех, вместо двух. Не заморачиваясь с одеждой, накинула только пушистый халат на голое тело и вышла в коридор. По первости меня коробило понимание, что мои сиськи и задница сверкают перед посторонними, но постепенно я привыкла, да и не ловила ни одного из секьюрити за тем, что пялятся на меня. Уже почти дойдя до лестницы, замерла, услышав странный звук. Странный для этого дома, где почти постоянно царила тишина, как в роскошно обставленном склепе. Могу поклясться, что это был смех. Громкий, раскатистый, полный какого-то свирепого торжества, от которого у меня на затылке волосы зашевелились. Смеялся явно Федор, больше некому, и я, поддавшись любопытству, на цыпочках побежала в сторону его кабинета. На подходе уловила смутно знакомый запах, который внезапно опять разволновал мою волчицу, и сердце затарабанило так, что его точно должны были услышать, учитывая, что дверь была открыта. — Аяна! — окликнул меня Милютин. Вот я же говорила. — Войди! Я поморщилась, глянув на свои босые ноги и халат. Ладно перед местными так светиться, а тут явно чужак… хотя какое мне дело до его мнения? Об имидже у нас беспокоиться папаня должен. Сочтя меня, видимо, слишком медлительной, Федор распахнул дверь полностью, чуть не дав мне по лбу, и, схватив за локоть, втащил внутрь. Меня изумила широченная улыбка на его лице — впервые настоящая за все время нашего общения. Настоящая, искренне радостная, но при этом пугающая. Потому что это была злая радость. Но еще больше он меня шокировал, когда притиснул к себе за плечи и чмокнул в лоб. — Моя девочка, ты принесла мне удачу! — заявил он, отпуская опешившую от такого расклада меня. — Иди сюда! Знакомься — это мой сын Родион! Услышав имя, я осознала, почему меня взволновал запах чужака еще до того, как я увидела его, более чем вальяжно развалившегося в глубоком кресле в кабинете и взирающего меня с откровенным презрением и недружелюбностью. Хотя узнать в этом разряженном мажоре с едва наметившейся мерзкой бороденкой и идеально уложенной челкой того улыбчивого, гладко выбритого парня в строгой форме охраны из офиса моего котоволчары можно было с трудом. — Ну привет, конкурентка, — недобро оскалился он. Меня представить как свою дочь Милютин почему-то не торопился, он шагал по кабинету и продолжил ухмыляться, выглядя взведенным и возбужденным как никогда прежде. — Привет… хм-м… братишка, — пробурчала я, оглядывая его повнимательнее и не понимая, отчего меня не раздражает этот его вызывающе насмешливый взгляд. — Сын! — повторил Милютин, остановившись и уставившись на визитера, и вдруг заржал, как ненормальный, ей-богу. — Вот она, карма, во всей ее красе! Ты не захотела дать мне ничего, сука, и за это я отберу у тебя все! Без остатка! Я подняла бровь, все еще недоумевая, но Родион в ответ лишь закатил манерно глаза. — Погоди радоваться, папаша, — без всякого почтения процедил он. — Мне для начала нужно понять, что мне выгоднее: остаться типа сыном Уварову или объявить всем о нашем родстве. — Не будь дураком, мальчишка! — тут же взвился Федор. — Если ты со мной, то все мое станет твоим, но мало этого: мы заберем и у Уваровых все, что захочешь. — Надеюсь, это не значит, что ты, как мой братец, заставишь меня впахивать, как последнего лоха или любого первого встречного с улицы? Мне это дерьмо на хрен не сдалось! У меня жизнь одна, и тратить ее, ишача без продыху, как Захар, мне не в кайф. От одного упоминания имени его брата дрожь прошлась по мне с головы до пяток, а волчица подхватила ее, начав расшатывать мое самообладание. — Не заставляй меня повторять! — рявкнул Милютин, и глаза у него сверкнули прямо каким-то нездоровым блеском. — Я сказал, что оставшись со мной и сделав все, как я велю, ты получишь больше, чем вообще когда-либо мог рассчитывать в том гнилом семействе. — Ну, не зна-а-аю, — капризно протянул парень, вызывая желание его придушить. — А как же она? Делиться? Федор глянул на меня так, будто на время забывал о моем присутствии, а теперь вспомнил и был этим крайне недоволен. — Аяна, ты куда-то шла? — отрывисто спросил он.