— «Звуки Му» — не музыканты, а настоящая народная галлюцинация. Это было последним, что отпечаталось в памяти. Проснулся я от свежего ветерка, дувшего мне в шею из открытого настежь окна. На соседней кровати развалился Попов, а Захар нашелся за столом — он спал сидя, уронив голову на сложенные руки. Я умылся холодной водой, нашел среди сваленных в нишу вещей свою сумку, извлек из нее и выпил две таблетки аспирина — чтобы наверняка избавиться от треска в голове. Лишь после этого я посмотрел на часы (мамин подарок — «Восток») и решил, что наступила пора будить Захара — часовая стрелка приближалась к восьми, а нам еще через пол-Москвы добираться до Красной площади! Захар долго отказывался просыпаться, но когда я пригрозил, что брошу его среди московских алкоголиков одного — живо продрал опухшие глаза. Он стонал и кривился, но, подгоняемый мной, нашел в себе силы умыться и тоже съел аспирин. На столе нашлась едва открытая банка с рыбой, самую чуть припорошенной сверху сигаретным пеплом — мы позавтракали. Совсем не так, как оба привыкли, но ничего другого не нашлось. Захар написал Леньке записку с язвительными словами благодарности за радушный прием, после которого нам прямая дорога в трезвяк, и мы поехали на парад. День был пасмурный, с редкими появлениями холодного солнца. Мы боялись попасть под дождь, но его так и не случилось. Захар настаивал, что это «наши научились облака разгонять», а я считал, что просто так совпало. Потом уже я узнал, что прав был скорее Захар, чем я. Наверное, зря мы рассчитывали, что нас пустят на саму площадь. Нас на нее и не пустили — не оказалось пригласительных билетов. Да и откуда бы им взяться? Мы слышали гул толпы, звуки парада, но обиженный на родную милицию Захар остался недоволен. Конечно, при его-то желании посмотреть на парад с Мавзолея! Мы немножко постояли в толпе зевак, так же как и мы оставшихся с носом. С Красной площади доносились звуки парада — приветственные речи маршалов, усиленные громкоговорителями, лязг танковых гусениц, слаженный шаг тысяч ног, от которого едва не дрожала земля. Немного расстроенные оттого, что не удалось вживую поглазеть на танки и ракеты, мы прогулялись по центру Москвы. Впечатлений было много, но по большей части они состояли из череды домов, переплетенных хитрыми узлами извилистых улиц и поисков дороги к метро. Ну и конечно, особой статьей стало обсуждение москвичек, попадавшихся десятками на каждом шагу — для Захара они были как инопланетянки. Почему-то он возомнил, что столичные девчонки чем-то отличаются от наших, провинциальных. А на мой прямой вопрос — «Чем?» он только мычал что-то невразумительное и причмокивал губами. Когда про Москву говорят — «Большая деревня» — врут. Она не большая. Она просто-таки огромная! Мы не обошли и десятой части того, что наметили по атласу, а ножки уже противно ныли, и все время хотелось пить. В магазинах нашлась «Пепси-Кола» — напиток, почитаемый нашими земляками больше других за необычный вкус и повышенную «пузырьковость», что так приятно щекотала нёбо. Мы взяли сразу по пять этих маленьких бутылочек. Захар намеревался штуки три отвезти на пробу родителям и знакомым подружкам, но к концу нашей самодеятельной экскурсии у нас остались лишь пустые бутылки, которые сразу были сданы в первом попавшемся пункте приема стеклотары. В тот же вечер — 9 мая — мы уехали домой, ждать оговоренные две недели. Глава 6 Последняя декада мая выдалась теплой, даже временами жаркой. Мы снова приехали в Москву, но если в прошлое наше посещение зелень еще только распускалась, то теперь она буйствовала. По обоюдному согласию решили к Леньке больше не ездить, чтоб не стать такими же алкашами, как он сам и его друзья. Потолкавшись у касс на Белорусском вокзале, мы уселись в нужную электричку и через час выгрузились на Жаворонках. В этот раз почему-то не было той смелости, что толкала нас вперед две недели назад. Мы и шли медленнее и останавливались чаще: наверное, понимали, что дорога назад с каждым шагом становится все менее возможна. — Слушай, Захар, а может, пусть сами разбираются? Ну кто мы такие, чтобы во все это лезть? — Не уверен я, что хотел сказать именно это, но что сказал, то сказал. — Чего? — Захар сделал вид, что не понял. — Перегрелся, что ли? Шапку надень. — Ну, Захар, подумай. Зачем оно нам? Мы же в любом случае можем прожить хорошую, насыщенную жизнь! Он остановился. — Чтобы потом, когда меня сын или внук спросит, почему живет в дерьме, я ему ответил, что это потому, что папа отказался быть ассенизатором? Так ты хочешь, Серый? Ты для этого институт бросил? Ты для этого полгода — больше — копался в том навозе, что называется отечественной экономикой? — Я не знаю, Захар. Правда, не знаю. Пойми простую вещь: сегодня у нас с тобой есть шанс остаться обычными людьми, завтра мы станем такими же скотами, как они все! Он сел на траву, бросил рядом сумку, посмотрел вверх — на голубое небо с редкими облаками. Сорвал травинку, сунул ее меж зубов и произнес: — Так и должно быть. — Как? — Всегда кто-то должен быть скотом, чтобы другие могли остаться чистыми и счастливыми. Я готов к этому. Если нужно будет, я убью или предам. Я это сделаю. Потому что ты однажды сделал выбор, доверив мне свою тайну. Я оценил. И я пойду до конца. И мне насрать, что обо мне скажут потомки. Если я чувствую себя правым — я буду лезть в гору. Какой бы высокой она ни оказалась. — И меня? — спросил я. — Что тебя? — Он опять посмотрел в небо. — Предашь? — Непременно, если ты еще раз решишь смалодушничать. Даже не предам, а просто прибью. Я улыбнулся и пошел дальше. Минуты через две сзади послышался топот — Захар догонял. Изотов сидел на узкой скамье у открытой калитки. Он ехидно ухмылялся в свои вислые усы. Над седой головой Валентина Аркадьевича клубилась белая пена цветущей сирени. — Здравствуйте, хлопцы. — Он поднялся со своего насеста. — А я гадаю — сегодня приедете или завтра, а может быть, вообще передумали? — Нет, Валентин Аркадьевич, мы пойдем до конца, — встав перед ним в позу Мальчиша-Кибальчиша, заявил Захар. — Назад дороги уже нет. — Это хорошо, что вы такие решительные. Проверил я твои слова, Сережа. Все так и случилось. Людей жалко в Североморске. Что ж ты не сказал? Ладно, чего уж теперь. Будем считать, что первую проверку вы прошли. — Он двинулся к дому по каменной дорожке. — Чего стоим? Пошли, поговорим с Иванычем. Ворота прикройте там! Захар протиснулся в калитку первым, и мне пришлось закрывать ее на кованый крючок. Во дворе стояла «клыкастая» двадцать четвертая «Волга» бежевого окраса. Проходя мимо, Изотов похлопал ее по блестящему боку. Внутри гостиной ничего не изменилось — тот же полированный круглый стол с вязаными кружевными салфетками перед каждым из четырех стульев, телевизор на длинных ножках в углу, фотографии в рамках по стенам и на полу ковровая дорожка плотного плетения. Поменялись лишь шторы на окнах — в прошлый наш приезд это был какой-то невзрачный ситец в цветочек, теперь же с гардин свисали темные, тяжелые занавески. — Присаживайтесь, хлопцы. Чаю хотите? Я отказался, и Захар вслед за мной не стал попрошайничать. Мы уселись за стол и положили свои сумки на колени. — Ну как пожелаете. Паспорта давайте, мне нужно пропуски заказать. Получив наши паспорта, он открыл их, сличил фотографии с оригиналами, посмотрел прописку, отметку военкомата и еще что-то на двух последних страницах, которые были девственно чисты. — Я сейчас. — Он сунул паспорта в нагрудный карман своей ковбойки. Он вышел в соседнюю комнату и о чем-то там приглушенно говорил по телефону. Потом поднялся на второй этаж и через полчаса явился нам седым джентльменом в легком костюме-тройке. Таких лощеных стариков я раньше видел только в кино — в фильмах прибалтийских студий. Мы в своих джинсах и полусинтетических рубахах выглядели рядом с ним… Странно выглядели, в общем. — Вот и я. Готов представить молодое поколение бывшему министру. Идемте, хлопцы. Вот ваши паспорта. — Изотов протянул нам документы. — Сумки здесь оставьте, никто их не тронет. Он не стал закрывать дверь на замок, просто, когда выезжали со двора, крикнул копошащемуся на грядках соседу: — Андреич, за домом пригляди, а я в город съезжу! — Дождавшись, пока огородник разогнет спину и посмотрит на него, добавил: — С меня бутылка, вечером отметим! Он не стал пояснять нам, что собирался отмечать вечером. Машина покатилась сначала по узким дачным улочкам, потом, вырвавшись из тесноты участков, по такой же узкой, но асфальтированной дороге — до самого шоссе. Ехали по нему около получаса, потом снова свернули на проселочную дорогу, пробрались через темный лесок, переехали шаткий, казавшийся очень непрочным, мост и снова по проселочной дороге выскочили на какое-то другое шоссе. — Ну вот, совсем чуть-чуть осталось, — сказал Изотов, прервав долгое молчание. — Иваныч — человек непростой, поэтому ведите себя скромно. Кидаться на него с кулаками, как на меня, — не нужно. Скажет «да», значит посчитает вас полезными и приставит к делу. «Нет» — значит не поверил. Я к нему в больницу двадцатого числа-то ездил, погуляли по аллейкам, вашу историю я Иванычу рассказал. Сначала он меня фантастом обозвал и хотел на соседнюю койку уложить — здоровье поправлять, а потом-то, когда я ему о твоих сбывшихся предсказаниях поведал, передумал товарищ Воронов. Да. Вот здесь-то его пробрало. Теперь ждет — ножкой притоптывает. Но здесь важно, чтоб увидел он в вас серьезных людей, готовых на большие дела, а не двух клоунов из провинции. В последнем случае быть вам у Сербского вечными пациентами. Все усвоили? Захар, сидевший впереди, рядом с ним, оглянулся на меня, а потом ответил за двоих: — Валентин Аркадьевич, мы же уже пообещали… — Ладно-ладно. Я тоже немножко нервничаю. Не хотелось бы у старого начальника нервы зря изводить. Смотрите мне! Да мы почти и приехали уже. Он немного притормозил, съехал на второстепенную дорогу и через пару километров мы уткнулись в КПП со шлагбаумом. Перед ним стоял солдат с красными погонами ВВ-шника, а в окошке будки маячила голова в фуражке — наверное, офицер. Изотов опустил стекло и сказал подошедшему сержанту: — Пропуск должны были от Воронова заказать. — Здравствуйте, — поздоровался солдат, скользнув цепким взглядом по нашим лицам, попросил: — Багажник откройте, пожалуйста. Из будки вышел офицер — это оказался лопоухий старший лейтенант. Услышав последние слова сержанта, он крикнул: — Отставить, Миронов! Товарища Изотова нужно знать в лицо. Добрый день, Валентин Аркадьевич! Пропуск на вас готов. А товарищей я попрошу предъявить паспорта. — И тебе здоровья, Саша, — ответил Изотов. — Как нынче? Спокойно все? — Да вроде ничего страшного не произошло, — листая наши документы, сообщил офицер. — Как обычно все. После проверки шлагбаум открылся, и мы неспешно покатились по чистой дороге, обрамленной с двух сторон кустами, в которых иногда обнаруживались выкрашенные в зеленый цвет ворота. Ни одного дома видно с дороги не было — все они прятались где-то в глубине участков, среди шумевших верхушками высоченных сосен. Одни из ворот оказались открыты. Туда и свернул Валентин Аркадьевич. Мы вылезли из машины, припаркованной на небольшой стоянке за воротами, от которых к нам подошел чернявый мужик в солнцезащитных очках и финском спортивном костюме Finn Flare — мечте всех провинциальных спортсменов. На ногах у него были красные кроссовки с замершей в прыжке кошкой — я только слышал, что такие где-то есть.