Захар посмотрел на меня, а я пожал плечами. — Тогда конину, — решил за нас Ленька. — На беленькую уже смотреть не могу, «андроповка» хоть и дешевая, но такая… бе-е… Только коньяк! Возьму две по четыре звездочки, с пятью разницы во вкусе почти не чувствуется, а по литражу больше выйдет. Можно было бы и с тремя, но завтра праздник! Да с четырьмя и пить не так отвратно, как с тремя. И клопами пахнет еле-еле. Устал я от клопов. Хотя если сначала выпить, а потом еще раз сбегать, то можно и с тремя брать. Не люблю, когда много денег, — пожаловался он, но вернуть деньги не решился, — от возможностей голова пухнет. Ладно, ждите меня, камрады! Он, как был в тапочках и тренировочных штанах с отвисшими коленями, так и понесся огромными скачками вдоль тротуара, распугивая нормальных студентов. Потом перебежал дорогу под звуки автомобильных клаксонов и растворился среди зелени, окружавшей желтые пятиэтажки. — Чего это с ним? — спросил я. — Запой? — Вечная беда русской интеллигенции, — посетовал Захар. — Вся энергия уходит на борьбу с зеленым змием. Чтобы сделать что-то путное — сил уже не остается. Ничего, ты вон обещал, что Михал Сергеич страну в трезвость приведет… — Этот приведет. Может из-за этого и Союз весь… вот так вот. Что он там про Олимпиаду говорил? Захар огляделся по сторонам и заметил в конце тротуара киоск «Союзпечати». Сбегать за газетой много времени не заняло. На первой странице «Известий» мы прочитали: «…Считать нецелесообразным участие советских спортсменов в Олимпийских играх в Лос-Анджелесе ввиду грубого нарушения американской стороной Олимпийской хартии, отсутствия должных мер обеспечения безопасности для делегации СССР и развернутой в США антисоветской кампании. Разработать пропагандистские меры, которые позволили бы создать благоприятное для нас общественное мнение в мире и убедительно показать ответственность США за неучастие советских спортсменов в Олимпийских играх. В доверительном порядке информировать ЦК братских партий социалистических стран о нашей позиции и высказать просьбу о ее поддержке…» На самом деле пророчествовать совсем непросто. Когда оно сбывается — пророчество — возникает неописуемое чувство причастности к событию. Словно это я был в рядах тех людей, что выслушав требования и пожелания заокеанских устроителей Олимпиады, гордо сказали: «Да пошли вы, уррроды!» — Вот такие они — пироги с котятами, — прокомментировал Захар. — Четыре года назад нас бойкотировали, теперь мы. Нормальный такой мир во всем мире. Знаешь, я уже не удивляюсь твоим пророчествам. С той стороны, куда унесся Ленька, вдруг раздались испуганные девчачьи крики — это сквозь небольшую их стайку прорывался Попов, размахивая двумя бутылками коньяка, не поместившимися в оттопыренные карманы. — Пошли прочь, накрашенные! — орал он на всю улицу, и ему отвечали визгом и хохотом. — Намазались, аки демоны ночные! Пошли прочь! Он подбежал к нам, подпрыгивая на одной ноге. — Тапок, сука, в магазине потерял, — коротко и непонятно пожаловался он. — Чего стоим? За мной, камрады, за мной, быстро! И такими же нелепыми прыжками помчался дальше по дорожке — ко входу в огромное, этажей на шестнадцать-семнадцать, общежитие. К нашему удивлению, на вахте никого не оказалось, нам не пришлось ни предъявлять документы, ни записываться в журнал. Поднявшись вслед за Поповым по лестнице на второй этаж, мы прошли по длинному темному коридору и оказались в небольшой комнате — на три человека, судя по кроватям. — Проходите, пацаны! Васян, вставай, ко мне кореша с родины приехали, Москву показать просят! Комната была пуста и отозвалась тишиной. — Васян, они коньяк привезли! — еще раз позвал Ленька и легонько звякнул бутылками друг о друга. С одной из кроватей — мне сначала показалось, что она застелена — вместе с одеялом и покрывалом поднялся совершенно худой человек. Был он так же небрит, как Ленька, совершенно гол и чудовищно волосат ниже горла. — И-е-ее, — непонятно ответил Васян. — Ай! — Давай-ка умываться, дружище, умываться! По утрам и вечерам. А потом угостим! Проходите, камрады, проходите, — бросил он нам и подошел к столу, заваленному остатками недавнего возлияния. — Захарыч, дай-ка вон ту стопку газет! Настели-ка их перед столом вперемешку, чтобы потом свернуть можно было. Да-да, погуще стели, не стесняйся, здесь девочек нету. Пока Захар выполнял просьбу, Ленька выудил из вороха предметов несколько стаканов, два хрустальных фужера и одну дюралевую плошку, когда-то бывшую крышкой китайского термоса. Следом за ними были изъяты из мусора несколько замызганных блюдец, остальное он сгреб рукой к краю и, когда под столом образовался ковер из газет, просто сбросил вниз. Потом отточенным движением свернул газетные листы в рулон, подоткнул края и выскочил из комнаты. Вернулся через пару минут, донельзя гордый собой. — Вуаля! Чистота и порядок! Бонджорно, синьоры, рад приветствовать вас в моем скромном жилище. Проходите и располагайтесь! Что привело вас в нашу забытую богом обитель? Ужели случилось нечто столь важное, что родина послала своих сынов за несчастным изгоем? Пока он это говорил, из его необъятных карманов на стол буквально выпрыгнули две банки кильки в томатном соусе, банка баклажанной икры, огрызок копченой колбасы и три пачки сигарет «Космос». — Знал бы, что вас встречу, друзья, прихватил бы с собою авоську, влезло бы больше даров нашего сельпо, а так… не обессудьте, что унес, то унес. И тапок пал в битве за сытость желудков и радостный дух! Так что, зовет меня родина? — Да вроде нет, — ответил Захар. — Уф. — Ленька стер несуществующий пот со лба. — И слава богу, скажу я вам, милостивые государи! Слава богу! Очень не хочется мне снова глотать ее пыль! Но что мы стоим? Проходим, проходим за стол! Он достал из тумбочки булку ржаного хлеба, два сморщенных лимона, нож и сделал широкий жест: — Прошу-с, сиятельные доны! Дверь за нашими спинами открылась, и вошел Васян, узнать которого было сложно: он стал чисто выбрит, желтоватая рубашка и костюм цвета «кофе с молоком» скрыли густую поросль на теле. Он загадочно улыбался, а его антрацитовые глаза влажно блестели. — Вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я, наконец-то ты, Васюля, Леониду угодил! — перефразировал Чуковского Ленька и поднес своему знакомцу ту самую металлическую крышку от термоса: — Пей до дна, пей до дна, пей до дна! Когда тощий Васян занюхал рукавом выпитый коньяк, Ленька нас представил: — Это мои парни, Захар и Серега. Студенты-автоматчики. Ну там всякие системы управления… Технари, одним словом. А это Васян, светоч отечественной журналистики. В «Комсомолке» зарабатывает на хлеб насущный. Если б не бухал запойно, цены бы ему не было. Настоящая акула пера! Спустя полчаса мы уже весело переговаривались с обитателями комнаты и вкусный коньяк стремительно убывал. Это заметил и захмелевший Васян: — Леха, сгоняй-ка еще за парой пузырей? Этой оставшейся бутылки нам на пару раз всего. Захарыч, изыщешь средства на пропой благодарного студенчества и нищей четвертой власти? Ленька, пережевывая кильку, кивнул, получил у Захара три пятерки и скрылся за скрипнувшей дверью. — Ну как там, пацаны, на вашей родине? Голодно, поди? — спросил Васян, возлагая руки на наши плечи. — Ну вообще-то да, — согласился я, поддерживая предложенную тему, ставшую уже традиционной для подобных посиделок. — В магазинах вот эта икра заморская и кетчуп болгарский из края в край. Очередь за разливной сметаной, в которую безжалостно сыплют соду — для густоты. Мослы говяжьи еще, бывает, завозят. Такое впечатление, что коров на мясокомбинатах взрывом умертвляют. А то, что остается — в магазин. — Взрывом? — переспросил Васян. — Расточительно. Но у нас взрывчатки много, так что, может быть, и взрывом. А вообще что говорят? Я же пишущий журналист, мне все интересно! Рассказывайте! — Да некогда нам слушать, Вась, что говорят, — ответил Захар, поймав мой взгляд. — Мы ж учимся день и ночь. Очень трудный семестр. Шарики за ролики. — А кому сейчас легко? Жизнь вообще штука странная. Я вот здесь на такое понасмотрелся! Мы же, журналисты, самые осведомленные люди в стране, после КГБ, конечно. И скажу я вам, куда-то не туда мы премся семимильными шагами! Посмотрите, что дражайшие Константин Устинович и товарищ Кузнецов сделали со всеми андроповскими попытками заставить работать народ! Узбеков поотпускали, дела их хлопковые тормозят и сворачивают, Гальку Брежневу тоже отмазали и даже брюлики, говорят, вернули. Щелокова того и гляди оправдают. Это даже не брежневские времена, а вообще слизь какая-то. В магазинах шаром покати, зато холодильники у всех «блатных» набиты под завязку. В Москве-то еще более-менее, а в область выезжаешь — жуть. Захар, не моргай, разливай остатки, накатим еще, пока Леха надоит в магазине благословенной влаги! Он почему-то настойчиво называл Леньку Лехой. — А что в области? — спросил я после того, как мы накатили. — А! — махнул рукой Васян. — Вот вы там в провинции сидите, вам все хорошо, а здесь такое! Вы, наверное, думаете, что это узбеки придумали приписками хлопка заниматься? Куда там! Узбеки только переняли передовой опыт. Про «рязанское чудо» слышали? Вот где истоки! А про Новочеркасск? Мы дружно помотали головами. — Вот! А там в людей стреляли! В Новочеркасске этом. Сначала довели до ручки, так что жрать нечего стало, а потом стрелять начали. В толпу! Представляете? Товарищ Сталин едва ли не принципиально почти ничего не платил крестьянам, обложив их и оброком и барщиной. Только «дай-дай-дай»! Никита Сергеич Хрущев потом признавался, что продукты земледелия государству достаются практически бесплатно. Да разве все расскажешь? Помяните мое слово, зреет на Руси бунт, бессмысленный и беспощадный! Вы-то там у себя в Тьмутаракани не видите всего, а здесь… У восемнадцатилетнего сопляка, сына прокурора из Тбилиси — «Волга»! В восемнадцать лет! Он ее заработал? Нет! Может быть, папа заработал? Но у папы их еще четыре штуки! Откуда? Почему токарь шестого разряда в очереди на «Москвич» годами стоит, а у этого — четыре «Волги»? Он в день тратит две моих месячных зарплаты на всякую фигню! И ладно бы он один. Сынок или дочка любого бугра на ровном месте — не советский комсомолец, а какой-то горский князь! Нам Хрущев обещал, что в восемьдесят четвертом году наступит коммунизм! Вот он — восемьдесят четвертый, где коммунизм? Социализм победил в одной отдельно взятой стране, а коммунизм наступит для одних, отдельно взятых, людей? Для прокурора из Тбилиси, для раиса из Самарканда, для председателя горисполкома из Омска? Народ и партия едины, раздельны только магазины! Вот был бы я у власти, знаете, что бы сделал? Я пожал плечами, а Захар почесал свой лоб: — Откуда? Мы ж из провинции, лаптем щи лопаем. — Да не обижайтесь! Просто страна у нас большая и глухая — телефонов мало, дороги длинные, население себе на уме, что где делается — даже в Кремле не всегда знают. Ну вот, я бы взял всех этих освобожденных работников горкомов, обкомов, крайкомов, райкомов, парткомов да отправил бы в поля — картоху собирать да сеять. Тьфу, наоборот — сеять, а потом собирать. У нас же вся власть с двойной вертикалью — как спираль ДНК. И в обеих ее вертикалях — партийные бонзы сидят! Наверное, скрепляют ее собой, чтоб устойчивее была. А на самом деле ни одни, ни другие ни в одной вертикали ни черта не делают, кроме штамповки лозунгов да отчетов! И то правильно — если за сборку тонны свеклы вручную в совхозе платят шестнадцать копеек — кому она усралась, эта свекла? Чтобы пачку «Космоса» купить — три с лишним тонны свеклы собрать нужно! Лучше уж в теплом кабинете сидеть и раздавать указания по повышению и углублению. Где это видано, чтобы Россия закупала зерно и мясо в Канаде и США? Мы, страна с самой большой территорией! Когда освоена Целина, когда такие успехи в агрономии?! Зачем нужны были все эти опыты Мичурина? У нас самые большие в мире комбинаты по производству удобрений! Этими удобрениями можно весь мир засыпать три раза! А мы? А мы в кабинетах сидим и бумажки пишем! Как будто их можно есть! Захар разлил по стаканам остатки. — Ну и в остальном. — Васян опрокинул в себя жидкость и вытер рукавом рот. На рукаве остался след от томатного соуса из-под консервированной кильки. — Я вот был на заводе одном в Подольске. Или в Чехове? Не помню уже. Интервью брал у директора для «Комсомолки». Оно в номер не пошло, да и фиг с ним. Вы только представьте себе: завод в конце двадцатого века работает на станках, сделанных в середине тридцатых-сороковых годов! Вы представляете? Что такое старый станок? Это частые поломки, это перерасход электроэнергии, это лишний штат монтеров, это малые нормы продукции, высокие показатели брака. Ну как при этом экономика может стать экономной? А на «Тойоте» или «Форде» каком-нибудь парк станков обновляется полностью каждые семь лет! Они на одном станке с ЧПУ сейчас делают столько же, сколько весь наш завод! И таких станков у них десятки. И окупаются они полностью за два-три года! А наши и за десять лет не окупаются! Потому что хлам еще на этапе проектирования! Был в НИИ электропривода на днях — ваша же тема? — Рядом, — согласился Захар. — И что там? — Там идет тупое копирование буржуйских образцов десятилетней давности! Вы спросите — почему десятилетней? Я отвечу: потому что для копирования современных нет технологической базы! И под это копирование они выбивают фонды, предприятия, звания и награды! До смешного доходит! Закупаем у американцев микросхемы, напильниками счищаем маркировку, сверху фломастером пишем свою и втыкаем во всякую «отечественную» электронику! — Ну что-то же у нас есть хорошее? — Знаешь, Захар, мне на днях анекдот рассказали несмешной о японской делегации, приехавшей посмотреть на передовые наши производства. Так вот, когда они уже уезжали, их спросили, что им понравилось? Они ответили: «У вас очень хорошие дети». Их спросили: «Неужели вам не понравились наши новейшие самолеты?» А они отвечают: «У вас прекрасные дети!» Тогда их в третий раз спрашивают: «Позвольте, а разве вас не впечатлили наши машины?», и они отвечают: «У вас просто замечательные дети! А все, что вы делаете руками — очень и очень плохо!» Мы посмеялись, представив себе то, что мы можем делать не руками. — Так что помяните мое слово, братцы, Черненко не зря назначили Генсеком. Промежуточная фигура, вроде вечного правителя — старика Кузнецова Василия Васильевича — долго он не просидит. Он уже почти не ходит. Они там вверху просто соображают, каким путем дальше идти? Потому что сейчас страна в тупике. Мы каждый день все больше отстаем от всего развитого мира; чтобы это отставание ликвидировать, будет еще рывок, как при Иосифе Виссарионыче, либо объявят НЭП, как при Ленине. Но мне думается, да и не только мне, что победят ястребы — не зря вон началась кампания по реабилитации Сталина. Того и гляди, снова строем ходить начнем, как хунвейбины. Наверное, нам, технарям, никогда не понять тех мятежных позывов, что бродят в мозгах у всяких гуманитариев: журналистов, юристов и прочих филологов. Хлебом не корми — дай ерундой позаниматься. В голове куча мала из странных фактов, сплетен, размышлизмов и мечтаний. Как они с этим всем справляются? — мне не понять никогда. И судя по постному лицу Захара — ему тоже. — Да ну их! — вдруг сказал Васян. — Завтра праздник, а потом как-нибудь выкрутимся. Не впервой. Гитлера вон одолели, неужели наших бюрократов не победим? Только вы никому о том, что я вам рассказывал, хорошо? Мне пока еще неприятности не нужны. Наливай, Серый, накатим! И мы накатили. Словоохотливый Васян занюхал коньяк черным хлебом и сказал: — Ко всему в этом мире нужно относиться с оптимизмом. Помните, был такой царь на Руси Александр Третий? — Это предпоследний, что ли? — уточнил Захар. — Да, именно он, — подтвердил догадку «пишущий журналист». — Если знаете, то среди некоторых слоев населения России бытовало мнение, что поздние Романовы не русские, что они немцы, хитростью захватившие престол. И вот однажды, прочитав где-то пересказ легенды о том, что его предок — Павел Первый был не сыном Петра Третьего — немца, урожденного Карла Петера Ульриха, а был вовсе нагулян императрицей Екатериной от какого-то ее русского фаворита. И, перекрестившись, Александр сказал: «Слава богу, мы русские!». — И что? — Чуть позже он прочитал опровержение, в котором писалось, что Павел — сын Петра Третьего и никак иначе. Тогда Александр облегченно вздохнул: «Слава богу, мы законные!» Мы посмеялись над находчивостью императора, которому любые обвинения — как с гуся вода. А потом вернулся Попов с коньяком (как и обещал — три звездочки, потому что «теперь пофиг, любой пойдет!») и мы снова накатили, а потом еще и еще. Когда за окном стало темнеть, пришел еще один студент — Славик. Принес «Московскую». И стало совсем весело. Мы ходили из комнаты в комнату, пели, где-то выпивали, с кем-то закусывали, познакомились с улыбчивыми парнями-кубинцами. Санчес был почти европейцем, а Густаво — черным негром, но улыбались они одинаково. Странно было сидеть рядом с настолько черным человеком: мне казалось, что он совершенно другой, не такой как мы; я осторожно (как мне казалось) старался отодвинуться, чтобы ненароком не рассердить черного кубинского парня. Он, напротив, лез ко мне обниматься, кричал какие-то приветствия, произносимые с дичайшим акцентом, и вообще вел себя непотребно. Однако у них нашелся ром, и вскоре мы целовались с Густаво на брудершафт — прямо как Леонид Ильич с каким-нибудь африканским «демократическим президентом». Напоследок кубинцы приглашали нас сыграть в нарды с каким-то угрюмым арабом — лысым как коленка и носатым как попугай какаду. Васян наотрез отказался, емко выразив в витиеватых матерных выражениях свое отношение к нечистым на руку каталам. Захар несколько раз просил его повторить столь замысловатые фигурные обороты, но, как сказал Васян — «ушло вдохновение», и ничего подобного больше не получилось. Потом мы потеряли Леньку и Славку, зато нашли двух симпатичных девиц из Тюмени, но и они ушли куда-то с Васяном. После этого Захар тащил меня куда-то по полутемным коридорам, мы слушали какую-то музыку, записанную то ли где-то в гаражах, то ли на квартире — магнитофон «Комета» исторгал из себя совсем немузыкальные звуки, и кто-то незнакомый сказал: