— Добрый день, Валентин Аркадьевич, — поздоровался он. — Здравствуй, Женя! — поприветствовал мужика Изотов. — Как служится? Как супруга? — Спасибо, Валентин Аркадьевич, пока не жалуемся, — улыбнулся чернявый. — Это внуки? — Ну да, Жень. Решил вот со старыми зубрами познакомить, чтоб видели, чего можно достичь, служа родине. — Дело хорошее, — одобрил Женя. — Геннадий Иванович вас ждет в беседке. Я провожу. Вслед за ним мы пошли по засыпанной мелким мраморным отсевом — почти песком — дорожке, оставляя мелькнувший в просветах деревьев дом по правую руку. Здесь совсем не было так жарко, как на дороге. Светлые пятна и тени огромных сосен шевелились на земле, где-то высоко часто стучал дятел, чирикали какие-то чижики меж стволов деревьев гулял свежий ветерок. Впереди показалась обещанная Женей беседка. — Вам туда, — остановился чернявый охранник. Мы прошли мимо него к деревянному крыльцу. — Кого я вижу! — Навстречу нам вышел, раскинув в стороны руки, дедок лет семидесяти. Невысокого роста, плотный, он производил впечатление маленького танка. На его полноватом лице сильно выделялись плотно сжатые губы и очень высокий лоб. Глаза за дымчатыми очками почти не были видны. Одет он был в какое-то подобие тех бесформенных летних костюмов-пижам, в которых любил щеголять Хрущев. Только вместо рубахи с вышивкой на нем была вполне обычная футболка со шнуровкой на груди. Он скатился по деревянным ступенькам нам навстречу. — Валя, ты прямо как на прием в посольство вырядился! — Воронов облапил своего старого друга. — Хорош, хорош еще, стервец! Ну, — он отстранился, — представь меня своим «внукам»? — Это Сергей, мальчик, про которого я тебе говорил, Геннадий Иваныч. А это Захар — его друг и помощник. Воронов и нас сжал в своих еще крепких объятиях, успев между делом шепнуть: — Серьезные разговоры только на аллее. Беседку слушают. — Смотри, какая у нас молодежь, Валь! — похвалил нас Воронов. — Сами ведь пришли, почувствовали, что могут пригодиться стране, и пришли! Хвалю! Да что мы в дверях-то стоим, проходите. Вот чай, вот пряники-сушки, угощайтесь, молодежь! Мы скованно прошли мимо хозяина и расположились на скамьях, стараясь показать, что не чужды хороших манер. Хозяин уселся на кресло, стоявшее во главе стола, и распорядился: — Валь, наливай чайку, а то мальчишки твои совсем засмущались! А вы, молодцы, рассказывайте, как страна живет, чем дышит? А то я здесь — как в заключении со своими болячками; чуть соберусь на свободу, что-нибудь да прихватит. Так что там слышно — «от Москвы до самых до окраин?» Захар начал что-то лепетать про небывалый подъем трудящихся, но, стушевавшись под пристальным взглядом Воронова, замолчал. — Совсем ты запугал хлопцев, Геннадий Иванович, — усмехнулся в усы Изотов. — Разве можно так из молодого поколения жилы тянуть? — А как иначе-то, Валя? — немедленно отозвался хозяин. — Им ведь дело предстоит нешуточное! Пойдемте-ка, погуляем! Мы вышли на дорожку и прошлись по ней к берегу небольшого пруда, поросшего плакучими ивами. На воде плавали серые утки, где-то в кустах на противоположном берегу квакала лягушка. Хозяин остановился и обернулся к нам: — Парням предстоит сделать то, чего не смогли ни ты, ни я, ни вся наша хваленая партия. Объегорить капиталистов их же оружием — это я тебе скажу, непросто. — Это да, Геннадий Иваныч, здесь с тобой не поспоришь, — согласился Валентин Аркадьевич. — Так что, Сережа, мы ответим товарищу Воронову? Я согласно кивнул и сказал: — Выбора все равно нет. Либо мы попробуем сделать что-то полезное для страны, либо… за нас все сделают другие. И сделают для своей пользы, не для нашей. — Хорошо, Сережа. Ведь ты — Сережа, я ничего не напутал? — уточнил Воронов. — Да, Геннадий Иванович. — Замечательно, память еще меня не подводит. Какое ты видишь применение своим силам в ближайшей перспективе? Не сказать, что я особенно сильно робел, но разговаривать с ним было некомфортно — он будто каждое слово сразу проверял на честность, и это было необычно и нервировало. — Валентин Аркадьевич говорил, что у него сложился план. Мы старательно пытались разобраться во всем сами, но почти полгода впустую потратили. Не хватает опыта, специальных знаний. Мы по-всякому думали — и изобретения внедрять и… много чего, но все это ненадежно как-то. А товарищ Изотов предложил инвестировать средства в капиталистические предприятия, чтобы получая прибыль, они делились ею с нами. — А товарищ Изотов понимает, что эти действия сразу попадут во внимание наших недобрых «друзей» из МИ-5, Ми-6, Центра правительственной связи Британии, ЦРУ, АНБ и остальных сильно досужих и внимательных господ? — Воронов коротко прихлебывал из фарфоровой чашки, которую, как оказалось, прихватил с собой. — Или вы думаете, что Геннадий Иванович располагает секретом «шапки-невидимки»? Вы, мальчики, собираетесь работать с колоссальными суммами. Как только наши идеологические противники вычислят конечный адресат транзакций этих мечущихся миллиардов, они в ту же минуту перекроют вам кислород. Будут ли это новые законы или просто одиночный выстрел — зависит от того, какого уровня вы к тому времени достигнете, но то, что так будет — сомнений нет. Или вы что-то придумали и скрываете от старого деда? Изотов бросил в пруд подобранную на земле шишку и ответил: — У нашей партии опыт конспирации исчисляется десятилетиями. И ты, Геннадий Иванович, знаешь об этом лучше других. Разве не ты работал с зарубежными товарищами? Пора потрясти старыми связями. Ну и наверняка в хозяйстве Кручины есть специалисты, которые смогут запутать кого угодно — хоть АНБ[10], хоть КГБ, потому что эти товарищи тоже постараются сунуть свой нос в наши дела. Нужно просто добиться его согласия. Прозвучавшая фамилия — Кручина — показалась мне знакомой. Я стал «вспоминать». Это был один из партийных чиновников — Управляющий делами ЦК. Казначей партии. В 1991 году после неудавшегося путча он шагнет с балкона своей квартиры на пятом этаже на тротуар. В кармане найдут записку, подтверждающую его самоубийство. И потом долго будут спорить — действительно ли его смерть была добровольной или ему «помогли». Та самая знаменитая история с «золотом партии», которая вроде и была, а потом загадочно испарилась. Речь шла о десятке миллиардов долларов. — Может быть, и есть у него такие умельцы, — не стал отклонять предложение с ходу Воронов. — Но у меня нет контакта с Николаем Ефимовичем. А посвящать еще кого-то — просто плодить посредников, каждый из которых может стать источником утечки информации. — Тогда, выходит, я зря к тебе хлопцев привез? — Успокойся, Валя. На Кручину у меня действительно выхода нет. Да и человек он… не наш человек, в общем. Николай Ефимович законченный трус — никогда не отважится на самостоятельные действия. Ты его не знаешь, а я помню еще по Новочеркасску, где он был первым секретарем горкома комсомола. Помнишь, что там творилось в шестьдесят втором? — Дождавшись кивка, он продолжил: — У него этот страх перед всем на свете до сих пор в душе бродит. Но не только это. Он человек Михаила Сергеевича. А с тем мне связываться совершенно не хочется. — Так что же делать? — Как что?! — всплеснул руками хозяин. — Конечно, ставить в известность Георгия Сергеевича. — Павлова? — Ну да! Он, кстати, через часок должен подъехать. Фамилия Павлов мне не говорила ни о чем. Я знал много людей с такой фамилией — не самой редкой в России: расстрелянного в 41-м военачальника, знаменитого физиолога, сержанта, оборонявшего дом в Сталинграде, последний премьер-министр СССР тоже носил такую фамилию. Только звали его как-то иначе. А как — я не помнил. — Павлов — это куда серьезнее. — Изотов почесал макушку. — А ты сможешь его контролировать? — Нет, — легко признался Воронов. — Конечно, не смогу. Его, кроме Юрия Владимировича, вообще в последние годы никто не контролировал. Но зачем нам его контролировать? Если он согласится приложить свою руку к нашему плану, он сделает все нужное. И гораздо больше, чем сможем сделать мы с тобой. Убедим — вам, мальчишки, будет предоставлен такой удобный старт, лучше которого и желать нельзя. А деваться ему некуда, и поэтому отказа я не жду. — Ты с ним уже разговаривал? — В общих чертах. Ты же, Валентин, знаешь немного этого хитреца? Ни о чем серьезном он по телефону разговаривать не станет. Приедет — расскажете. Но осторожно, он тертый калач, в политических игрищах посильнее меня на порядок будет. Да и многих из… этих, кто в Кремле остался. Кто страну, если Сереже верить, скоро предаст. Да и нет в этом ничего удивительного, знаю я их, сук малохольных. Он принялся вспоминать (при поддакивании Изотова) о каких-то событиях десятилетней давности, называя иногда недругов по именам, а иных и по фамилиям. Весьма нелестных эпитетов от Воронова удостоились многие «прорабы перестройки» и прежние соратники, приведшие страну к состоянию экономического истощения. — Говорил я нашему «дорогому Ильичу», что не доведут его до добра манипуляции с отчетностью. Кого обманывали? Зачем на тормозах спускали? Ну хорошо, повезло ему с нефтью, так вместо того, чтобы реально укрепить государство, он принялся разбрасываться деньгами на весь мир. Коммунистический интернационал? — отлично! Асуанская плотина и атомные реакторы в Болгарии? — замечательно! Но что-то больно быстро мы забыли о том, как стояли на краю голодных бунтов в шестидесятых, забыли, чего стоило нам выкрутиться из тех трудностей. Каждая следующая пятилетка провальнее предыдущей! Узбеки эти еще: дай денег, дай! А хлопок где? — только на бумаге! Хорошо еще там у них золота, урана и прочего вольфрама навалом. Но спускать такое на тормозах нельзя! А пока что так и происходит. Раз за разом и никому и дела нет! Я почему не удивляюсь Сергеевым прозрениям? Да потому что видно, как разворовывают страну! И даже не для своей выгоды, а чтобы у кормушки остаться, чтоб с поста не сняли! Головотяпы! Эх, пришли бы вы ко мне лет пятнадцать назад, когда я в силе был! Мы бы устроили им социалистическое соревнование! Он подошел к самому срезу воды, снял тряпичные туфли и вошел в мелкую рябь, поднятую ветерком. — Люблю стоять вот так с удочкой. Успокаивает. Только не получалось никогда — то времени нет, то забуду… Сейчас вот вроде и время есть и место — а не хочется. И врачи ревматизмом пугают. И-ээх… — С горестным вздохом он вышел на берег, обулся, стаптывая задники у туфель, повернулся ко мне и еще раз внимательно заглянул в глаза: — Скажи мне, Сережа, а ты не думал, откуда у тебя этот дар? Не думал ли я? Конечно, думал, тысячу раз думал! Да мы с Захаром перелопатили десятки учебников в поиске ответов! Будь мы физиками или математиками, может быть, мы и нашли бы какой-то правдоподобный ответ, но мы были всего лишь недоучившиеся инженеры с весьма ограниченным знанием передовых теорий вроде квантовой механики или Майцев-старший вообще предполагал божье провидение, но, как устоявшие атеисты-материалисты, мы отвергли подобную мысль. Захар как-то высказал догадку, что там — в будущем — научились если не путешествовать во времени, то хотя бы передавать информацию, что должно быть, наверное, легче. И если так, то, видимо, там я стал участником какого-то эксперимента, позволившего мне отправлять информацию самому себе в прошлое? Но тогда выходило, что при малейшем изменении моей судьбы я уже не должен был попасть в число участников того эксперимента! Мы ведь бросили учебу, мы так сильно уже изменили свое будущее, что я никак не мог принять участие в этом эксперименте, и связь между мной там и мной нынешним должна была оборваться! Но я все еще видел будущее. Правда, не себя в нем — поэтому сказать что-то конкретное не мог. Возможно, любая дорога в этой жизни приводила меня к некоему промежуточному перекрестку, на котором я при любом развитии событий оказывался в числе участников неведомого научного опыта? Это была единственная наша догадка, её я и озвучил перед Вороновым. — Плохо быть неучем, — посетовал Геннадий Иванович. — Но еще хуже довериться неучу. Ты уверен, что твои способности тебе не откажут в самый критичный момент? — Не уверен. Но и то, что я уже знаю — это очень много. — Трудно не согласиться. — Воронов поджал и без того тонкие губы. — Значит, выбора на самом деле у нас нет? Что ж, нам ли привыкать — действовать в стесненных обстоятельствах? Будет так, как должно быть! А сейчас идемте пить чай, хоть мне и интересно узнать все будущее в деталях, но дважды рассказывать незачем. Подождем Георгия. Мы вернулись к столу и минут сорок разговаривали ни о чем — Захар восторгался чудесностью дачного места, Изотов задумчиво щурился, а я пил чай, изредка отвечая на вопросы хозяина о том, что нам удалось накопать в справочниках об отечественной экономике. О перекосе в сторону тяжелой индустрии и странным образом несовпадающих цифрах в планах пятилеток. Наш неторопливый разговор прервала трель телефонного звонка. Воронов снял трубку телефона, обнаружившегося в тумбочке, стоявшей у хозяйского кресла: — Да, Женя. Подъехал? Ну и чудесно, проводи Георгия Сергеевича к нам. А водителя его чаем напои. Нет, больше никого не ждем. Спасибо. Он положил трубку и обратился к нам: — Ну вот, товарищи, скоро все и решится. — По голосу было заметно, что Воронов волновался едва ли меньше нашего. Я ждал явления какого-то Кащея Бессмертного, что чахнет над златом, профессора Мориарти, дергающего за тайные ниточки, но Женя привел по знакомой нам дорожке улыбчивого старика примерно того же возраста, что и Воронов с Изотовым. — Вот куда ты забрался, Гена! — обрадовался прибывший появлению на крылечке беседки Воронова. — А мы со Стасом чуть было не заблудились. Представляешь? — Приветствую тебя, Георгий! — Хозяин обнял Павлова, словно был тот тем самым блудным сыном, вернувшимся от чужих берегов. Если мне не показалось, то они даже поцеловались! — Скрипишь еще? Не собираешься вслед за благодетелями? — Нет, Геннадий, пусть уж они все раньше нас уйдут, а мы посмотрим, как это — без них жить?