– Привет, – сказала я шепотом. – Привет. И снова не шелохнулся, но я протянула руку и схватила за рукав рубашки: – Подвигайся, пока не свалился. – Не свалюсь. – Все равно. Я ведь больная, а с больными не спорят. И он подвинулся, осторожно так, то ли кровать развалить опасаясь, то ли меня испугать. Зря, конечно. Кровати в доме крепкие. А я не боюсь. Наверное. Не его. Не сейчас, когда луна заглядывает в окна. – Как ты себя чувствуешь? – Томас говорил тоже шепотом. – Нормально. Пить охота. – Сейчас принесу. – Лежи. Я потерплю. Он все равно встал, но ушел недалеко, чтобы вернуться с кружкой морса. Кисленький какой. Вкусный. Я пила и пила, и морс уходил, что вода в песок, а я все не могла напиться. Жажда ушла как-то сразу и вдруг. – Что… нового? – Ничего. Руки вытяни. Вытянула. И пальцами пошевелила. И в кольцо сцепила, и даже ручку удержала. Может, и не было инсульта? Может, привиделось? Чувствовала я себя и в самом деле неплохо. На душе вот слегка паршиво. И по спине мурашки бегут – то ли любви охота, то ли в туалет. – Жить буду. – Я спустила ноги на пол и встала. Вцепилась в руку, которую Томас протянул. А на макушке у него волосы вообще хохолком торчат. После сна или сами по себе? И взгляд неодобрительный, мрачный. Больным болеть полагается. – Все хорошо. – Я попыталась изобразить бодрую улыбку. – Я просто… выспалась, да. А ты ложись. Ты ведь устал? Так вот, нечего тут… ложись и спи. Я посижу вон. У окна. И вообще… а тебе отдохнуть надо. – Заботливая. – Мама утверждает, что мужчины без заботы хиреют. И звереют. Но с заботой тоже. – Не все. – Не все, – согласилась я. – Но отдыхать тебе все равно надо. А я… – А ты решишь, что если способна сделать пару шагов, то и в горы пора, – Томас потянулся. – Сиди уже, неугомонная… – Просто так? – Просто так. Или можем поговорить. – О чем? – О чем хочешь. Ни о чем не хочу, наверное. То есть хочу… мне хочется спросить, когда у него волосы потемнели. И чем он мажет те, которые на макушке, чтобы не торчали. А еще, возможно, извиниться. За ту смолу. И за слушок, что он чешется вовсе не от крапивы, случайно в сумку попавшей, а потому как чесотку подхватил. Обзываться не обзывали, но даже его дружок долго Томаса стороной обходил. Вот ведь. Я бы рассказала и про крапиву, хотя он и сам знает, от кого был подарок. И про то, что разбила окно в их сарае, а его отец решил, что это Томас своим новеньким мячом. И мяч забрал. А он бы, возможно, признался, что это он вытряхнул в мою куртку клопов. Больше им неоткуда было взяться. Клопов заметили, только когда я чесаться начала, и куртку пришлось обрабатывать дымом и порошком. Порошок вонял. Я тоже воняла. И смеялись надо мной все, кроме Ника. – О чем думаешь? – спросил Томас, накинув на мои колени одеяло. – О том, что мы чудом друг друга не прибили. Тогда. Раньше. – Это да. И улыбнулся. У него потрясающая улыбка. И сам… так… не хватало еще. Это не любовь. И не может быть любовью, потому что на самом деле любовь – она похуже этого их менингита вкупе с инсультом. Хватит. Я уже налюбилась и второй раз наступать на те же грабли не собираюсь. Честно. – Когда ты так смотришь, мне хочется тебя поцеловать. – Томас устроился рядом. Стало быть, спать не собирается? – Я зубы не чистила. – Я тоже. Чистосердечно, если подумать. И… и меня больше не тянет его целовать. Вот совсем. Наверное. Да. Определенно не тянет. Я больная. Больных целуют разве что в щеку. Ну или в лоб. Но в лоб – это как-то совсем уж неромантично. А романтики хочется. И еще потрогать щетину. Или вот волосы. В детстве у него мягкими были. А теперь вот? – Мне придется уволиться. – Томас дотянулся и поправил одеяло. – И тогда я вернусь. – Сюда? – Почему бы и нет? Напрошусь к шерифу. Куплю дом… если денег хватит. Я кое-что собрал. Тратить было особо не на что. В Тампеске точно не хватило бы, а здесь я старые видел. Ремонт понадобится, но руки у меня вроде из нужного места растут. Вернется? И будет жить? Вот так просто оставит большой город с его возможностями? И чего ради? Чтобы разнимать пьяных мужиков в баре? Да он здесь от тоски загнется. Или пить начнет. Даже не знаю, какой вариант мне нравится меньше. – Ты как-то не слишком рада. – Тебе здесь делать нечего. – В егеря подамся. Тоже мало радости, если драконы не зовут. Если зовут, то дело другое, но случайным людям там не место. И меньше всего мне хочется, чтобы через пару лет Томас понял, как ошибся. – У меня поживешь. – Я подтянула ноги на кресло и одеяло подняла. – Дом пока не покупай. А то мало ли… Купить просто, а вот попробуй его продай за нормальные деньги. Хотя… Ник говорил, что институт расширяться решил, значит, больше людей приедет. И где-то жить им тоже будет нужно. – А что скажут? – В свете луны его лицо казалось слишком уж темным. А вот глаза поблескивали. – А не плевать, что скажут? Конечно, плевать. Мою репутацию мужиком в доме не испортишь, но ведь… – Не знаю. – Томас смотрел на меня. – Мне плевать. Но ты… – И мне тем более. Нет, я его все-таки поцелую. Потом. Когда доберусь до ванной комнаты и зубного порошка, того самого, который делает дыхание легким. Я бы вот и сейчас, но он же увяжется, а объясняться как-то и неудобно даже. – Знаешь, мне всегда хотелось потрогать твои волосы. – Он подвинулся ближе. Терпеть не могу, когда к волосам лезут. Билли вот норовил ухватить, но… я перекинула косу: – Трогай. Потерплю. Он ведь драть не станет. И Томас протянул руку, провел осторожно, точно боялся, что эта коса того и гляди отвалится. И выражение лица такое задумчивое-презадумчивое. С чего бы? Волосы – просто волосы. Потянул за веревку и пообещал: – Я потом заплету. Ага. Заплетет. Я себе это представила. И фыркнула. – Постараюсь, – кажется, Томас слегка покраснел. – Развязывай уже… Переплести давно пора. И помыть тоже. Волосы вечно набирают всякие запахи, порой не из самых приятных. Томас старался быть аккуратным. Он разбирал косу. И расчесывал пальцами пряди. Вытаскивал амулеты, которые устраивал тут же, на подлокотнике кресла. Этот серебряный бубенчик я, помню, купила в соседнем городке, в той лавке, где туристам продавали остатки драконьей шкуры и прочую ерунду. Бубенчик лежал в ящиках распродажи, но стоило его взять, как оказалось, что попал он туда случайно и стоит не десять центов, а два бакса. Хозяин был еще тем жлобом.