– …Это очень старые часы, – мистер Эшби стоит за спиной, и присутствие его заставляет держать спину ровнее в надежде, что она будет достаточно ровной, именно такой, какой и желает видеть спину мисс Уильямс. – Их привезла в качестве приданого Патриция Эшби, в девичестве Арлингтон. Их и розы. И сундук с золотыми монетами. А еще книги, которые достались ей как старшей в роду, пусть и женщине. В те времена женщины не могли владеть имуществом. Они имели право лишь передавать его от родителей мужу. – И правильно. – Берт смотрит на часы равнодушно. А ведь красивые. Огромные. В два раза больше Томаса, а может, и во все три. Короб темного дерева украшен завитками. Циферблат – золотое блюдо. А цифры выполнены в виде животных. Есть и лев, и единорог, и даже дракон, под крыльями которого сомкнулись стрелки. Покачивается маятник. Что-то щелкает внутри. – Папа говорит, что если мамке дать волю, она все на платья спустит. – Я знаю вашу мать. – Мистер Эшби покачал головой, и в этом увиделся упрек. – Она весьма достойная женщина. – Потаскуха. – Берт сплюнул под ноги. И Томас не выдержал, пихнул братца в бок. Что он такого говорит? – Молодой человек, мне кажется, вы не имеете права говорить о вашей матери в таком тоне. От его ледяного тона спина Томаса стала еще прямее. И подбородок сам собой задрался. Только смотреть в такой позе оказалось неудобно, пришлось глаза косить. – Ничего. – Берт смутился. Слегка. – Папка говорит. Папка знает. – Боюсь, вы несколько преувеличиваете осведомленность вашего отца, а также его роль в обеспечении благополучия вашей семьи. И будьте столь любезны, передайте ему, что, если он желает сохранить это благополучие, ему следует вести себя более осмотрительно и проявлять больше такта и уважения к своей спутнице жизни. Томас даже заслушался… Часы стихли, и все пропало. Только голод вернулся с новой силой. Рот наполнялся слюной, которую приходилось сглатывать, но ее становилось все больше и больше. Того и гляди Томас подавится. Идиотская смерть. Он обошел часы и придремавшего в холле полицейского, который встрепенулся, но, завидев своего, вновь прикрыл глаза. Спокойно. И кого сторожить? От кого? Пахло розами. Такой вот едкий назойливый запах, от которого не избавиться, даже если с ног до головы натрешься любимым матушкиным мылом. Запах вдруг исчез. Это все память шалит. Возвращается, но уходит, будто девка, которой вздумалось поиграть с незадачливым ухажером. Знает, что никуда-то он не денется. Влюбится и… Вереница портретов. Нет. Пустая стена. Портреты были раньше. Огромные полотна в золоченых рамах, и Томас еще подумал, что за деньги, которые за позолоту отданы, можно купить дом. Или два. Люди на портретах были серьезны. Высокие светловолосые мужчины с глазами, которые казались неправильными, чужими на этих лицах, будто кто-то взялся дорисовывать за живописцем. Томас потрогал стену, убеждаясь, что она существует и никаких портретов на ней нет. А вот и боковой коридор. Запах съестного, слабый, едва уловимый, заставил идти быстрее. Нехорошо, конечно, воровать на чужой кухне, но если Томас не поест, случится что-то… Что-то случится. На кухне горел свет. И чернокожая женщина, гладкая и блестящая, будто специально натершаяся маслом для этого вот блеска, варила кофе. – Проснулся? – спросила она, не повернувшись к Томасу. – Заходи. Давно тебя жду. Есть будешь? Томас только кивнул. – Садись куда… Она смахнула полотенцем несуществующие крошки. Кухня подавляла. Она была огромна, пожалуй, даже больше той квартирки, в которой Томас прожил последние годы. Темный пол. Массивная мебель, явно повидавшая не один десяток лет. И не одну повариху. Плиты. И открытая жаровня. Вереница духовых шкафов. Бесконечные полки, на которых выстроились шеренги кастрюль и кастрюлек. Сияние медных тазов. И сдержанный блеск столового серебра, запертого в массивном буфете. Сквозь прозрачное стекло, чистое до того, что казалось, будто этого стекла вовсе нет, виднелись и вилки, и ложки, ложечки, лопаточки и какие-то другие штуки, несомненно, важные. Незаменимые даже. Перед Томасом появилась огромная тарелка с горой каши. Сверху на нее плюхнули кусок сливочного масла, и оно медленно таяло, спуская по горе желтые потоки масляной лавы. Миска с вареньем. С цукатами. Кленовый сироп. – Уж не знаю, что ты любишь. – Мясо, – вырвалось само собой, и женщина хихикнула как-то совсем по-девчачьи. – Мясо… конечно, мясо… будет тебе мясо, погоди, сейчас. Она открыла стазис-ларь и вытащила огромный шмат красного мяса. Томас сглотнул. Слюны вновь стало слишком много. Он, не отрывая взгляда, смотрел на этот кусок. Он ощущал запах, и этот запах дурманил. – Кашу ешь, – велела женщина, – пока совсем человеческий вид не утратил. О чем она? Мясо шлепнулось на разделочную доску. Мелькнул нож, в огромных руках показавшийся крохотным. Клинок стесывал кусочки, и темные пальцы ловко подбирали их, отбрасывая в миску. Когда та наполнилась до половины, туда же отправилось сырое яйцо. Щепоть приправ. Перемешивала она тоже руками, напевая под нос песню на незнакомом языке. И грудной низкий голос завораживал. Каша оказалась неплохой. Томас и сам не заметил, как съел, но, странное дело, сытости не ощутил. Глотать глотал, разумом осознавая, что каши многовато, что такую порцию не всякий осилит, но она проваливалась в него, будто в бездну. – На вот. – Миска глухо стукнулась о стол. – Ешь. – Спасибо. – Да не за что. – Женщина убрала остатки мяса. – А ты совсем вырос… – Вы меня… знаете? Она фыркнула. Красивая. По-своему. Внушительная. Надежная. Что столп, на котором держится этот дом. – Знаю. И тебя знаю. И матушку твою… Хороша была. Все белые красивы, но она как-то по-особенному. Потому и навстречу пошел. – Кто? – Старый хозяин. Круглое лицо. Темные волосы, спрятанные под полосатым платком. Платок ярко-желтый, и рядом с этой желтизной кожа кажется еще чернее. Блестят белки глаз. И подведенные красной помадой губы. Красным же лаком выкрашены ногти. – Расскажете? – О чем? – Обо всем. – Мясо было сладким. Таким сладким, что Томас зажмурился. Не в приправах ведь дело, верно? Пахло оно перцем. И свежей плотью. – Вас ведь допрашивали. – А то. – Она повела пухлым плечом. – Но что может знать старая больная кухарка? Слишком глупая, чтобы заняться чем-то другим. Глупой она не была. Она давно нашла себе маску и сама определила роль в этом доме. В этой семье. – Но мне вы расскажете. Глава 22