Фарфоровый – на подоконнике, а рядом, на столе, и бронзовый, выполненный с невероятной точностью, будто живого зверя облили металлом. В паре картин. И в зеркале. Куда без зеркала? Оно отразило и Милдред, с удовольствием подчеркнув нездоровую ее бледность. Взъерошенные волосы. Взгляд растерянный. И похожа она не на себя, нынешнюю, а на ту девочку, которая умерла в пустыне. Вдох. Выдох. – Моя… убирайтесь все! – Миссис Фильчер подскочила к сиделке и отвесила ей пощечину. – Из-за тебя… она уходила! Я видела, как она уходит. – Я… я просто на кухню… поднос отнесла. Зои поела и уснула, а я… – Да ее час почти не было! – Я еще кофе выпила. Просто… – Тварь! – Хватит, – произнес Ник жестко и, ткнув пальцем в сиделку, велел: – Вы идите к себе. Боюсь, отпустить я вас не могу, пока мне не позволят. Я ведь правильно понял, будет вскрытие? Милдред кивнула. – Хорошо. – Что? – Миссис Фильчер подпрыгнула. – Какое вскрытие? Вы мою девочку и после смерти оставить не можете? Мало она в жизни настрадалась? – Мы должны выяснить обстоятельства. – Милдред не чувствовала горя. Странно. Здесь, вблизи источника, чужие эмоции были явными. Они накатывали, норовя подавить, завладеть ее разумом, и Милдред приходилось строить стены, чтобы отгородиться от страха. И обиды. Она, эта женщина, честно работала. Она не ходила в город. Не обсуждала хозяев с ночной сиделкой, которая явно вознамерилась забраться в постель к хозяину. Она терпеливо сносила капризы миссис Фильчер, решившей, будто она в этом доме главная. И вот теперь… Она и вправду лишь вынесла поднос. И собиралась вернуться, но ей предложили кофе. Всего-то чашечка в тишине, в уюте. Пациентка ведь спит, а что может случиться за пару минут? Ничего. С Ником сложнее, его эмоции – словно эхо, отраженное многими зеркалами. И разобраться в них не выходит, а еще он тоже умеет строить стены, за что Милдред следует быть благодарной. А вот с миссис Фильчер все непросто. Ее горе столь явно, что выглядит фальшивым. Эти заломленные руки, слишком темная пудра, из-за которой морщины становятся заметнее. Этот гнев в голосе. И беспокойство. – Я запрещаю! – кричит она, и голос ее бьется в оконное стекло. – Слышите, я запрещаю! Я мать… – А я муж. – Ник Эшби поворачивается спиной. – И я настаиваю, чтобы вскрытие было проведено. – Ты… ублюдок! – Покиньте, пожалуйста, комнату. – Ты с ним спала? – Миссис Фильчер хватает Милдред за руку. – Или еще нет? Он убил мою девочку… он… чтобы жениться на своей потаскухе! Все знают, что… – Хватит. – Ник не стал оборачиваться, но Милдред потеряла способность дышать. А с ней и миссис Фильчер. Она застыла, вцепившись в свое бледное горло. – Возвращайтесь к себе. Если вам что-то не нравится, я вас не задерживаю. – Я подам в суд! – просипела миссис Фильчер. – Если вам так будет угодно. Сиделка давно исчезла, проявив тем самым немалое благоразумие. – Вы… я вас ненавижу! – Полагаю, это не помешает вам принять деньги. Эшби не удержался от кривой улыбки, совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Он отступил, позволяя миссис Фильчер пройти. А Милдред… Милдред ощутила ее предвкушение. Откуда? И почему? Ненависть она могла бы понять. Или обиду. Горе. Страх. Но предвкушение? И затаенный восторг. И что-то еще, несомненно темное, не сулящее Эшби ничего хорошего. Милдред попыталась сосредоточиться, распознать эмоцию, но миссис Фильчер исчезла. Зато появился Лука. Заглянул в комнату. Хмыкнул. И сказал: – Джонни обещался быть. Пока прикройте тут. – Как понимаю, разрешение на похороны быстро не получить? – Не раньше, чем проведем вскрытие. – Лука взял Милдред за руку. Детский жест, а ей стало легче. Она вцепилась в грубые его пальцы и задышала ртом, силясь избавиться от той силы, что давила на плечи. – Извините. – И вы тоже. – Эшби поклонился. – Я буду настаивать на проведении независимой экспертизы. – Ваше право. Лука запер дверь и ключ Нику не вернул. И наверное, это было правильно. И наверное, у Эшби найдется другой, а потому было бы разумно остаться здесь, у двери, хотя бы до тех пор, пока не пришлют кого-то на подмену. А пришлют. Но Лука тянет за собой, и Милдред идет. Она почти падает, зацепившись за порог, и комната кружится, кружится, многочисленные драконы слетаются, чтобы взглянуть на нее. Милдред хочется кричать, но вместо этого она лишь смотрит в желтые круглые глаза, удивляясь, что драконы видят ее такой. Не драконы. Стервятники. Они в светлом небе нарезают круги. И с каждым спускаются ниже. И еще ниже. Скоро они убедятся, что опасности нет. Что человек, вывалившийся из машины, мертв, а значит, это неплохая добыча. Милдред вот жива, но это ненадолго. Дышать. И боль то накатывает, то отпускает. Когда накатывает, не остается ничего, кроме нее. А потом возвращается способность дышать. Говорить. Звать на помощь. Голос сорван. Под руками – стеклянное крошево. Стекла забрались под блузку и раздирают разодранную плоть Милдред. Надо собраться. Надо выбраться. – Милли… Милли… – Этот голос доносится откуда-то сбоку. – Господи, ты жива! Ты жива… Милдред поворачивает голову. Элли? Здесь? Конечно, здесь. Стоит. Крутит головой, явно не понимая, где находится. Вот ее сгибает пополам, вот выворачивает прямо на дорогу. И она, не удержавшись, падает на четвереньки. Она блюет долго, кажется, целую вечность, но стервятники поднимаются чуть выше. – Я… я сейчас… – Элли ползет на четвереньках, явно не уверенная, сможет ли вообще встать на ноги. Она добирается до дверцы и дергает ту, но бесполезно. Дверь заклинило. А в машине пахнет кровью. – Милли… руку… дай мне руку… я помогу. Кто-нибудь! Этот голос летит над пустыней, но в ответ – тишина. И да, стервятники поднимаются выше. Нет. Это не память, это воображение. Милдред, находясь в машине, не могла видеть стервятников. А значит… значит, все было не так. А как? Память хрустит, что стекло под руками. И боль возвращается. Элли… да… ее выбросило через дверцу, но удачно. А может, набравшись наркоты, она просто не ощущала боли. Ее действительно выворачивало. Пончиками. Целый пакет пончиков. И сладкие пальцы. Пудра тает в жару, и Элли сует пальцы своему приятелю. Она хохочет… За мгновение до того, как машина слетает на обочину, Элли задыхается от смеха. И дергает дверцу… и кажется, та, старая, вываливается… а потом… Момент катастрофы почти стерт. Все случилось слишком быстро и больно. И Милдред никак не может помнить хруст, с которым руль впечатался в грудину Дэвида. Или грудина в руль. Прочь. Она умеет работать с памятью. Она так долго училась, и все ради этого момента. Дальше. Катастрофа не так важна. Элли… она жива. Она передвигается на четвереньках и скулит. Дергает дверь. А когда не выходит, выбивает остатки стекла локтем. Плачет, но бьет. Она пролезает, чтобы вцепиться в Милдред. – Ну же, Милли, помоги мне… я не справлюсь сама! Неужели ты не понимаешь, что я не справлюсь! – Она дергает Милдред, и той, одуревшей от боли, не понимающей, что происходит, не остается ничего, кроме как подчиниться. Именно так. Все удивлялись, как у Милдред хватило сил выбраться. А она не выбиралась. Ее вытащили. Элли. Отлично. Дальше. Память покорна. Она готова солгать, нарисовать и стервятников, и Дэвида, которого Элли вытащила на дорогу. Откуда только силы взялись? Она готова сделать что угодно, но Милдред нужна лишь правда. Немного правды. – Сейчас… – Элли размазывает по лицу грязь и кровь. – Сейчас… я пойду… я позову на помощь… – Нет. – Милдред не хочет ее отпускать, будто предчувствует беду.