Память, она такая. Не отвлекаться. Кто заметил облако пыли? Или и вправду стервятники? – Машина! – Элли вскочила. – Слышишь? Кто-то едет, Милли… я сейчас… Ее не удержать. Она оживает, уже почти поверив, будто спасена. Она бежит, то есть ей кажется, что бежит, но на самом деле идет, спотыкаясь, с трудом удерживаясь на ногах. Она машет руками. Кричит. И машина останавливается. Обыкновенный зеленый пикап, который весьма обычен для этих краев. Милдред помнит острый запах бензина. И голос Элли, которая говорила что-то… – Конечно… И этот голос тоже. Скрип камней под ногами. Элли вдруг замолкает, а мужчина, которого никак не получается разглядеть, становится между солнцем и Милдред. – Уберешь здесь, – говорит он кому-то. – Эта? Нет… не то, совсем не то… запомни, мальчик мой, результат во многом зависит от качества исходного материала. Будь добр, позаботься, чтобы их потом нашли, но не здесь. И не слишком рано. Он присаживается. И жесткие пальцы сминают щеки Милдред. – Впрочем… можно и рано… говорят, женщины куда более выносливы, чем мужчины. Вот и проверим. Проблемы? Нет… ты ведь не доставишь проблем, девочка? Смотри на меня. Вот так смотри… И солнце покатилось с небосвода, затопило Милдред светом, ярким, как глаза дракона. Томас коснулся колонны. Холодная. Драконы остались и трещины тоже. А розы исчезли. Он бы попробовал их коснуться, проверяя то ли легенду, то ли это безумное предположение. Он Эшби? Он, Томас Хендриксон, на самом деле Эшби? Быть того не может. Или… все-таки? Он ведь почти вспомнил ту ночь, почти понял, что произошло, но отступил. Слишком рано. Слишком… – Явился? – Лука был мрачнее обычного. И страшнее. Вот как вообще можно работать с человеком, от одного взгляда которого память отшибает? А его беленькая подружка ничего, работает и взглядов не замечает. Или это потому, что грозный Лука на нее смотрит иначе? – Явился. – Томас не стал изображать раскаяние. – Я кое-что вспомнил. И узнал. И поговорить бы… я не знаю, насколько правда, но… – Идем. – Лука повернулся спиной. – Расскажешь. Только не шуми. В этой комнате горел лишь ночник. Этакая вычурная лампа с позолоченным абажуром, на котором сплелись в удивительном танце драконы. – Спит, – сказал Лука, будто это что-то объясняло. – Плохо стало. Наши сказали, переутомилась. С менталистами бывает. У нее дар слабый, а все одно… Он махнул рукой, сразу сделавшись как-то вдруг похожим на человека. Слегка. – Теперь вот спит. Проснется – будет нервничать, если одна. Огромная кровать терялась в полумраке. И рассмотреть человека, на ней лежащего, было весьма затруднительно, но Томас все равно отвел взгляд, буквально шкурой чувствуя, как его любопытство раздражает Луку. Вот уж точно гора. – Так что там у тебя? И Томас, окончательно потеряв интерес к кровати – лезть в чужую жизнь себе дороже, – заговорил. Он старался держаться спокойно, но все равно чувствовал, что то и дело запинается, забывается, отступает. То пускается в ненужные пояснения, то проваливается в подробности, которые, как и пояснения, не имеют смысла. А Лука слушал. Спокойно так. И внимательно. А когда Томас замолчал, лишь потер подбородок и сказал: – Вот оно как… на вот, водички выпей. Успокаивает. Успокаиваться Томасу не было нужды, но воду он взял. И выпил, потому как в горле пересохло, язык и тот к гортани прилип. – В отчете потом еще напишешь. Подробно. Ясно? Томас кивнул. И тихо уточнил: – Я ведь могу быть не один? – Можешь, – согласился Лука. – Еще как можешь… а вообще, не худо бы проверить. Кровь дашь? – Дам. Но… – И Эшби даст. – Он расплылся в чудовищной улыбке. – Если я чего-то понимаю, ему самому любопытно будет. Идем, что ли? – Куда? – Кровь просить. – Сейчас? – А когда ты собирался? Послезавтра? – Лука медленно выполз из-за стола. Он, как Томас успел заметить, двигался крайне осторожно, будто опасаясь сломать что-то. И учитывая немалые размеры Луки, опасения эти были небеспочвенны. – Идем, идем, нечего стесняться… Томас не стеснялся. Просто… Это место, эти запахи дерева и полироли, которым его натирали до блеска. …Бери кружку, мальчик, расскажи о себе… Кружки фарфоровые, до того тонкие, что прикасаться страшно. А Станислав Эшби смотрит с насмешкой. Ему видны и страх Томаса, и его неуверенность. Вот Берт держится иначе. Он сидит, развалившись в кресле, и ногу на ногу закинул, копируя позу самого Эшби. – Что? – голос Луки расколол воспоминание. – Ничего. – Томас облизал губу. И удивился, отчего та соленая. – Просто… вспоминается. – Ага. По голосу Луки сложно было понять, интересны ли ему вообще эти воспоминания. – На вот. – Он протянул платок. – Заткни. Видишь, как славно вышло? И дырявить руки не придется. Ульбрехт говорила, что ей пары пятен хватит. А теперь к Эшби пошли, раз уж такое дело. И, как ни странно, Эшби согласился. Даже спрашивать не стал, зачем им кровь. Кивнул и сказал: – Поаккуратней здесь. Источник – это всегда живая сила. А она порой действует… непредсказуемо. Лука собирался что-то ответить, но небо за окном полыхнуло алым, а где-то далеко заревел дракон. И столько боли было в голосе его, что Томаса скрутило от этой боли. Или не от нее, а от рева, который будто прямо в голове раздавался. …Пейте чай, молодой человек. Не стоит стесняться… скажите, вы когда-нибудь видели дракона? Чашку Томас держит двумя руками. И все равно боится уронить. Дома он вечно все роняет и посуды перебил столько, что матушка давно уже дает ему железную. А тут… позору не оберешься. Кто-то ревет. Воет. И заставляет оставить воспоминания, а ведь еще немного, еще чуть-чуть… Пощечина обожгла губы. И Томас не без труда, но открыл глаза. Он не сразу понял, где находится. Взгляд зацепился за ночник, золотой, с драконами. Они ходили к драконам? Или собирались? Они пили чай в усадьбе Эшби, куда их пригласил Станислав Эшби. – Как вы? – поинтересовалась Милдред, которая потирала руку. – Извините, если слишком сильно приложила. Она стояла, кутаясь в покрывало, которое норовило съехать с точеных плеч. И наверное, кому другому картина показалась бы привлекательной, но Томас лишь машинально отметил, что плечи эти чересчур уж точеные. И худые. И сама она совсем некрасива.