- Специфика воспитания. Их мать внушала ему, что только его желания что-то да значат. Он мужчина. А мужчина в семье айоха главный, и не важно, насколько он придурок. - То есть, ты полагаешь, что Вихо был придурком. - Форменным, - Ник вновь сцепил руки. – Особенно, когда дело доходило до Уны. Он… как бы это выразиться… он полагал ее своей собственностью. Порой меня это злило. Но настолько ли, чтобы убить? И не могло ли статься, что в тот вечер при разговоре с сестрицей Вихо сорвался? Может, руки распустил? Или еще что? Хватило бы этого, чтобы разозлить Ника? И достаточно ли было этой злости, чтобы убить? - Она пыталась дозвониться до матушки, но связь здесь по-прежнему… так себе. Особенно, когда буря… вечно провода рвет. Я заехал к миссис Саммерс. Она была уверена, что Вихо у меня. Но он не появлялся! Его голос заставил официантку обернуться. Впрочем, поняв, что драки не предвидится, она лишь плечиком дернула и вновь вернулась к замусоленному журналу. - Я поднял поиски. Пришлось использовать имя Эшби. Вихо… он был беспокойным. И шериф не собирался усердствовать. Какой айоха заблудится в пустыне? И какой местный, даже пьяный, сунется в пустыню в преддверии бури? Вот именно. - А девушка? - Что? – Ник моргнул. - Девушка, - повторил Томас. – Ты сказал, что он был с девушкой. Что с ней стало? И не удивился, когда Ник ответил: - Понятия не имею. Из наших никто не пропадал. Глава 18 Глава 18 Матушка привезла шторы. Светлые в тонкую коричневую полоску. И скатерть. И половички, которые легли на скрипучие полы так, будто всю жизнь в доме и провели. Исчезла пыль с полок. А в доме запахло едой. Нормальной. И запах этот, как ни странно, примирил меня с матушкиным присутствием в доме. Она же обживалась. И дело отнюдь не в шторках, которые вяло шевелились на ветру. И не в фарфоровой вазе, принявшей букет полевых цветов. Не в посуде, заполонившей вдруг кухню. У меня точно не было этих вот голубеньких тарелочек с каймой. И супницы. И… и еще какой-то ерунды. Дело в самом матушкином присутствии, в том, как она держалась, уверенно и спокойно, будто не замечая моего недовольства. - Дорогая, ужин почти готов. Мой руки. И переоденься, будь добра. Я приготовила платье. Платье. Конечно. Шерстяное. С узким корсажем и пышной юбкой. Цвет вот темно-винный, насыщенный. Поясок. Узорчики по подолу. Я потрогала это великолепие и руки убрала. Нет уж… куда мне здесь платье? - Если тебе не нравится, я отошлю. В шкафу висит костюм. В шкафу царил удручающий порядок. Я коснулась рубашек, которые теперь висели на плечиках и по цвету, от светлых к темным. Ткнула пальцем в стопку маек. И закрыла дверь. - Зачем ты это делаешь? - Что именно? Навожу порядок? Мне показалось, что у тебя нет времени, вот я и решила помочь. Чем еще заняться одинокой женщине? Она была красивой, моя мама. Даже для белых людей, у которых имелись свои представления о красоте. Но… да, я слышала, как ее обсуждали. И гадали, почему не найдет она себе кого. Она ведь могла бы… от отца ей достался дом. И не один. Отец не доверял банкам. Может, оно и правильно. Главное, что деньги он вкладывал в недвижимость, а ее сдавал, что позволяло неплохо жить и ему, и вот теперь матушка не бедствовала. - Какая ты у меня упрямая, - вздохнула она. – Но руки хотя бы помоешь? Помою. В пещерах водятся не только драконы. Да и душ я приняла, смывая пыль, грязь и раздражение, которое сидело где-то внутри вместе с обидой. Где она была со своей заботой, когда появился Билли? Нет, ладно, не когда появился. Тогда бы я ее и слушать не стала, признаю честно. Но потом, позже? Неужели не знала, что мне помощь нужна? Неужели… …не понимала? Или… …тогда я ей была не нужна, как не нужен стал отец в последние годы его жизни? Нет, матушка никому не позволила усомниться в своей любви и преданности, но вся ее забота – кресло, плед и морфий, которого было больше, чем нужно, - фальшь. И тогда получается… …что ей надо? Я выбралась из душа. Вытерлась. Обошла платье, которое так и лежало на кровати, дразнило меня вышивкой и посеребренными пуговичками, и открыла шкаф. Чистые брюки. Майкла. Рубашка. Рукава я закатала, застегнула пару пуговиц, перекинула косу и, заглянув в обломок зеркала, приклеенный к двери шкафа, кивнула. Ничего не изменилось. - Рагу. Острое, - матушка поставила тарелку и себе тоже. Хлеб в плетеной корзинке. Соус. Соусница. Вилки и ножи. Салфетки. Меня мутит от этого великолепия. Но я кивнула и плюхнулась на стул. Поставила локти на столешницу, сгорбилась. Детское, глупое поведение, но я ничего не могла с собой поделать. А матушка лишь улыбнулась, будто понимала, что это – затянувшаяся старая игра, в которой ей полагается возмутиться и сделать замечание, ведь спину следует держать прямо. Но сегодня она не хотела играть. Сегодня она подцепила рагу вилкой и сказала: - Скоро в городе федералов станет куда больше. Заговори она о погоде или о сплетнях, которыми жил, спасаясь от местной тоски, церковный комитет, я бы и отвечать не стала. Но тут поинтересовалась: - Почему? - Чучельник вернулся. Ты совсем не читаешь газет? - Не читаю. Дерри, он любил посидеть с газеткой. Вытаскивал на веранду кресло, а потом уже оно так и стояло, зарастая песком и грязью. Он усаживался. Вытягивал ноги. Вздыхал. Прикусывал сигару, с которой просто сидел, потому что курить ему не следовало. Давно не следовало. Иногда он раскачивался, и тогда кресло натужно вздыхало. Или не кресло, но дощатый пол под ним? Главное, он брал в руки газеты. А когда метастазы добрались до глаз, ему читала я. И это тоже было хорошо. Я была счастлива, пусть и счастье это с привкусом горечи. Я знала, что рано или поздно Дерри уйдет, но… пока стояло кресло. Пока приносили газеты. Пока… - Иногда стоило бы… хотя, думаю, эта история мимо тебя не пройдет.