И мисс Уильямс млела… или не от ума, а в надежде, что старый Эшби, увидев этакую любовь к сыну и наследнику, переступит через принципы? Тогда зря… интересно, жалеет ли она? Наверняка. Любая женщина жалела бы, а уж теперь… - О Чучельнике слышал? – Томас пилил блин ножом, но тупой, тот лишь елозил по тесту, размазывая сироп. – Он вернулся. Похоже, что вернулся. И если так, то скоро здесь станет тесно. - Почему здесь? - Не только здесь. А взгляд у Эшби изменился. Сделался… мрачнее? Строже? - А Вихо? - Расскажешь про дружка? - А ты? Волосы Эшби не стриг, собирал в хвост, который перевязывал лентой. Странно. И… глупо? Или он один из этих придурочных хиппи, которые за мир во всем мире? Тогда как оно сочетается с Чучельником? Или маска? Или… - Тайна следствия… - Не пыжься, тебе не идет, - Эшби управлялся с блинчиками легко. И кофе пил, не прихлебывая. Вот у Томаса так не выходило. – Что до Вихо, то… он очень сильно изменился. Мы приятельствовали, но скорее вынужденно. Так хотел отец. А вот это что-то новенькое. - Вряд ли ты его помнишь… - Отчего же? Помню распрекрасно. Он меня лечил. - И не только тебя, - сказано это было с грустью. А вот когда собственный предок Томаса покинул грешный мир, он ощутил разве что досаду, потому как была эта смерть крайне несвоевременной. И означала лишь очередную ссору с родней. Надо будет заглянуть. Ему не обрадуются, но и если не заглянет, не поймут. - Его… уважали, - пальцы Ника стиснули нож, и показалось, что сейчас тот согнется. Но нет. - И любили, чего уж тут. Он действительно заботился о городе. О людях. Понимаешь, он считал Долькрик своим. - Так уж и своим? - Он был очень увлечен прошлым. Несоразмерно увлечен. Семейное древо. Предки. Ты знаешь годы жизни своего прадеда? - Я и имени-то не знаю. - А я вот знаю. Имена. Годы жизни. Деяния. Награды, которыми их отмечали. Я прочитал все дневники, некоторые заучивал наизусть. Ага, то есть, собственный папаша Томаса был еще не самым долбанутым человеком в городишке. Если разобраться, нормальным он был. Обыкновенным. И о семье заботился в меру своего разумения. И если б Томасу не повезло убраться, он стал бы точно таким же. Надо будет на кладбище заглянуть, принести вискаря, сказать что-нибудь этакое. Не для покойника, для себя, чтоб избавиться от той мути, которая вдруг внутри появилась. - Некогда эти земли принадлежали моему роду. И город был построен Эшби. И люди, которые здесь живут, их предков привез мой предок и наделил землей, взамен взяв клятву вечной службы, - глаза Ника прикрылись, а голос стал жестким. И лицо окаменело. - Они все забыли и о клятве, и о службе, а вот отец помнил. Так вот, когда я подрос достаточно по его мнению, чтобы обходиться без няньки, он ее отослал. А ведь для самого Ника прошлое вполне живо. И не прошлое оно. Вон как губа дернулась, то ли на улыбку, то ли на оскал. - Мне было пять. Отец почти постоянно в отъезде. Огромный дом. Пустота. И чудовища, которые в этом доме обретались. Я никогда не отличался храбростью. - Меня как-то в погребе заперли. За то, что подрался. На три часа. Я крыс там слышал. До сих пор крыс ненавижу. - Понимаешь, значит, - Ник кивнул. – Крысы у нас не приживались… а я… мне определяли уроки, которые следовало сделать. И я сидел в классной комнате. Затем спускался в библиотеку. Иногда выбирался в сад. В саду было не так страшно. От страха с учебой не ладилось. Это расстраивало отца. - Порол? - Что? Нет, конечно. Это слишком по-плебейски. Вот без ужина оставить мог. Или запретить выходить из комнаты, пока не выучу урок. Или… не суть важно, главное, что я был один. И поэтому, когда отец привел Вихо, я обрадовался. Радостным сейчас Ник не выглядел. Он сцепил руки, и тонкие пальцы его побелели от напряжения. - Раньше так было принято, заводить компаньонов из низшего сословия. Мальчики росли вместе, но после один становился господином и рыцарем, а второму приходилось служить оруженосцем. У девочек примерно так же. А шрам откуда появился? Этот тонкий, охватывающий ладонь белесой петлей. Спросить? Или не прерывать поток откровений. - Вихо был совсем не таким, как я. Отец сказал, что мне пора учиться управлять людьми, на деле же вышло, что это Вихо командовал мной. Он не боялся ничего и никого, - руки расцепились, и Ник погладил шрам. – Он потащил меня в подвал, и мы исследовали все бочки, все сундуки, и обрушили полки с соленьями. Потом три дня сидели на хлебе и воде, да… мы поднялись на чердак и вновь перевернули там все вверх дном… знаешь, отец позволял ему. Это было сказано с задумчивостью или даже с удивлением. А блины-то остыли и сделались вовсе резиновыми. Но ничего, Томасу и не такое есть случалось. Ник же о своих и не помнил. Взгляд его, мысли его были обращены в прошлое, которое представало в новом свете. - Многое позволял… слишком… мне бы и за треть того, что вытворял Вихо, грозило бы месячное заключение в комнате, а над ним… он просто улыбался. Когда же я, набравшись смелости, спросил, то получил ответ, что кому больше дадено, с того больше спросится. Вихо был низшим. Как и все в городе. Не важно, что отец держался с ними, как с равными, он знал, что эти люди – плебеи, тогда как Эшби всегда должны помнить, кто они есть. Вот эти заморочки точно были выше понимания Томаса. - И мне следовало отыскать способ, показать Вихо, что ко мне стоит прислушиваться, что я способен ограничить как-то неуемность его натуры. Этого отец ждал. Но я в очередной раз разочаровал его. - А мой ждал, что я стану охотником. - Здесь все охотники. И в этом еще одна сложность. Любой мало-мальски опытный охотник знает, как снять шкуру и выделать ее. Отец, помнится, и чучела делал. Что там? Кости очистить. Выварить. Собрать. Закрепить проволокой, а шкуру набить опилками или паклей. Глаза вот заказывать приходилось, и отец вечно ворчал, что цены стали грабительскими. Чучела он возил в Нельвилль, где выставлял в охотничьей лавке. И возвращался, как правило, поздно, пьяным и довольным. Или злым. Это уж как сторговаться выходило. - Правда, и здесь я его подвел, но это уже не важно. Он отправил меня в школу, чтобы встряхнуть. Сказал, что слишком долго оберегал меня от мира, а это неправильно. В школе, если помнишь, мне не слишком обрадовались. - Мисс Уильямс тебя любила, - справедливости ради заметил Томас. - Это да… и делала лишь хуже. Вы ее ревновали. - Чего? - Того, - передразнил Ник и вновь руку погладил. – Вы ее ревновали. Вам всем хотелось, чтобы она обратила внимание на вас, чтобы похвалила, назвала умными. И вы из шкуры вон лезли, пытаясь это внимание привлечь. Томас фыркнул. Все не так. И вообще… ну да, она отличалась от всех местных женщин, эта мисс Уильямс. И мать, помнится, вечно ворчала, что ведет она себя непозволительно вольно. Брюки носит.