Харитон Лукьянович пришел в необычайное волнение. Сыпал цифрами, тряс схемами, пугал скверным качеством и грядущими авариями, но в конце концов понял, что не на того напал. Поник, смирился с неизбежным и потом стал шелковым. В знак согласия устроил инспектору в своей владикавказской конторе примирительный банкет, попросил вместе сфотографироваться на память и после прислал на линию карточку. На ней хмурился уставший от тостов Ларцев, рядом смирно улыбался Микишов, а внизу было начертано: «Primo – Secundus», «Первому – от Второго». Сотрудничество инспектора и главного инженера отлично выстроилось. Ревнивый соперник превратился в превосходного, грамотного помощника. Микишов сидел в городе, исполняя поручения, которые из рабочего лагеря слал Ларцев, живший в вагоне. Изо дня в день трасса удлинялась, вагон перемещался дальше на восток. Растягивалась и телеграфная линия, обеспечивавшая моментальную связь с Владикавказом. Всё работало, как часы. Землекопы трудились в две смены. Рельсы укладывали даже ночью, при свете костров. На равнине в иной день проходили полторы, а то и две версты. Потом начались предгорья, постепенно выраставшие в горы. Движение замедлилось, но скорость все равно оставалась образцовой – опять-таки не хуже, чем в Вайоминге. Так продолжалось до тех пор, пока не приключилась «ситуация». Этим термином Адриан Ларцев обозначал всякое чрезвычайное происшествие, которое останавливало работу. * * * Утро началось обычно. Погрузили в телегу теодолит, буссоль, отвес, рулетку, инструменты. Ларцев сам вел пикетаж: вооружившись геодезической таблицей, рассчитывал румбы, выводил кривую, наносил ее на план. Двигались быстро, под стук топоров – это рабочие забивали в землю разметочные вешки. На прокладке, как положено, присутствовали двое подрядчиков – «земляной» и «полотняный». Первый будет делать насыпь, второй класть на нее железнодорожное полотно. У обоих свой интерес, притом разный. Производителю земляных работ платят посаженно, ему чем кривее трасса, тем выгодней, поэтому хитрован все время жаловался – то на каменистость, то на топкость. Уговаривал «поддать радиуса». Второй сердито возражал. У него на склад было завезено рассчитанное количество рельсов и шпал. Если их окажется недостаточно и произойдет остановка, ему платить большой штраф. Под перебранку подрядчиков, не слушая ни того, ни другого, Ларцев делал свое дело. Настроение, как всегда на разбивке, у него было прекрасное. К тому же Адриана веселило присутствие атамана ближайшей станицы, приехавшего поглядеть, как проляжет трасса. Вислоусый пожилой есаул был хмур и зол. Бесился, что железнодорожники обошлись без казачьей охраны – такой куш прошел мимо рта. Станичник всё выискивал, за что бы выцыганить плату. То нельзя было перерезать выпас, то вырубать рощу, то еще что-нибудь. Ларцев на все претензии хладнокровно предлагал жаловаться генералу Лорис-Меликову. Расстраивал Адриана только новый конь, неделю назад купленный в предыдущей станице. Выросший в тайге Ларцев потом так и не научился толком разбираться в лошадях. Каурый иноходец, обошедшийся в целых триста рублей, был очень красив, но редкостный дурак. Всего пугался, даже вороньего крика или торчащей из земли коряги, а вчера вчистую сжевал лежавшую на столе карту местности. Проложив путь прямо через дорогую атаманову сердцу рощу, Ларцев пошел вперед посмотреть на поросшую камышом речку. Надо было понять, что дешевле: ставить мост или насыпать плотину и повернуть течение реки в соседнюю балку. Раздвинул высокие стебли, прикрывавшие небольшую полянку на берегу, и застыл на месте. На траве, растопырив оглобли, стояла крестьянская телега. Вокруг было разбросано тряпье, валялись какие-то тюки. Так, во всяком случае, Адриану показалось в первый миг. Потом он увидел, что это тела – два мужских, три женских, четыре детских. Мертвецы лежали в одинаковых позах, раскинув руки крестом. У всех посередине лица что-то черное. Приблизившись, Ларцев понял, что рты забиты землей. – Атаман, сюда! Остальным собрать инструменты и встать у повозки! – крикнул Адриан, обернувшись. Мысленно выбранил себя за то, что не взял охрану. Очень уж спокойно всё было последние недели. – Вы мне не командуйте, я вам не подчиненный… – бурчал сзади казак, продираясь через камыши. Увидел жуткую картину, присвистнул. – Никак сызнова Клайнкуй объявился. Его манера – русским переселенцам рты черноземом забивать. Хотели, мол, нашу землю – жрите. Эхе-хе, давненько его, собаку, к нам не заносило… Прошелся по полянке, соображая вслух. – Это они тут у воды переночевать встали. Два мужика – братья что ли. Две бабы, должно, ихние жены. Старуха – мать. И детки, царствие небесное… Абреки ночью налетели или на рассвете. И вчистую, всю семью. Младшему, гляньте, годков шесть всего. Вот ироды! Ларцев вдруг проворно повернулся, очень быстро выхватив револьвер. Без кобуры он из вагона никогда не выходил – американская привычка. Кинулся в камыши, готовый стрелять – ему послышался там шорох. На земле, сжавшись, закрыв голову руками, кто-то сидел, трясся. – Не вчистую, – сказал Адриан казаку. – Тут баба живая. Осторожно взял за плечи, успокаивающе поцокал, поставил на ноги. Оказалась не баба, а девка, совсем молодая. Широко расставленные голубые глаза смотрели бессмысленно, губы шевелились, силясь что-то сказать, но не получалось. – Не надо ничего рассказывать. И так ясно, – как мог ласково прошептал Ларцев и погладил девушку по щеке. В таких случаях – он знал – тихое слово и мягкое прикосновение действуют лучше, чем причитания или, того хуже, расспросы. Обхватил уцелевшую переселенку за плечо, вывел на поляну. – Как ты спаслась-то? – сдуру спросил атаман, и девушка, конечно, сразу вышла из спасительного оцепенения. Завыла, рухнула на колени, стала биться лбом о землю. – К повозке ее, к повозке! Нельзя тут оставаться, – сердито бросил атаману Ларцев и пошел первым. Собрал всех около себя. Объяснил, что случилось. Приказал держаться кучно. Рабочим взять в руки колья. Издалека их можно принять за ружья. Обернулся на камыши. Крикнул: – Где вы там застряли? Мы возвращаемся в лагерь! Наконец появились атаман и девушка. Она уже не выла, но упиралась – казак тащил ее за руку. – Не хочет покойников оставлять, малахольная, – сопя сказал он. – Говорю: после похороним – ни в какую. – Рассказала она, как спаслась? – Повезло. На рассвете пошла в камыши по нужде. Тут они и напали. Она всё видела. Говорит, шестеро. Один в белой папахе и белой бурке. Это беспременно Клайнкуй, он всегда в белом. «Клайнкуй» по-ихнему «Белая Шапка». – Сажайте ее, уходим. За рощей, в открытом поле, на дальнем конце которого виднелся лагерь, все закричали, замахали руками. В небо поднимался черный дым. – Склад! Мой склад горит! – охнул «полотняный» подрядчик. Вскочил на лошадь, ударил ее в круглые бока каблуками. Ларцев, выругавшись, хлестнул плеткой своего заартачившегося иноходца. Некоторое время крутился на месте, прежде чем совладал с каурым болваном. Мимо, привстав в стременах, рысью пронесся станичный атаман. До лагеря было две версты, да оттуда до склада еще полстолько. Конь был хоть и глупый, но все-таки иноходец. Разогнавшись, обошел и атамана, и подрядчика. До лагеря Адриан долетел первым. Там, слава богу, все были живы, никто на рабочих не нападал, но царила суматоха. Дежурный полувзвод занял оборону по периметру, выставив винтовки. Рабочие метались, орали. Склад – отсюда было хорошо видно – пылал, словно огромный костер. – Почему не тушите? – крикнул Ларцев, осаживая коня. Ему завопили с разных сторон: – Там абреки! Стреляли! А потом как полыхнет! – Охрана, за мной цепью! Бегом! – приказал он. Дал шпоры, поскакал. Сзади догонял атаман. – Куда вы один? С ума сошли! Он был прав. Ларцев натянул поводья. Но мимо, не останавливаясь, пронесся подрядчик – шапка слетела, волосы растрепаны, лицо безумное. Рельсы, конечно, не сгорят, но шпалы погибнут, а в степи лес дорог. Бедняге грозило разорение. – Пропадаю! Беда! – в голос рыдал он. Не пускать же его одного в пекло? Адриан хлестнул каурого. Впереди грохнуло. Вверх ударил один, другой, третий огненный фонтан. Должно быть, лопались бочки со смолой и дегтем. Влетев в распахнутые ворота, Ларцев огляделся. Увидел на земле два недвижных тела. Сторожа… Прикинул, что бóльшую часть шпал можно спасти. Горели только два штабеля из восьми, и то лишь в верхней части. Дощатый сарай, где съестные припасы, тоже едва занялся. Подъехал поближе. Натянул поводья. Слева и справа был огонь. Рявкнул на коня: – Стой ты! Тот прижал уши. Замер. Но ненадолго. Опять с оглушительным треском лопнула, разбрызгала пламенные искры смоляная бочка. Конь заполошно вскинулся, сбросил седока наземь. Грохотало так, словно палили из ружей. Больно ушибившись при падении, Адриан изумленно поглядел на иноходца, который тоже не удержался на ногах – рухнул, захрипел, забил копытами. Из дырки пониже уха хлестала кровь. Что такое? От стены полетели щепки. В доске над головой у Адриана тоже появилась дырка. Лишь теперь он понял, что треск был не только от бочки. По всаднику с конем действительно палили из ружей. Моментально перестав думать и всецело доверившись инстинкту, Адриан перекатился по земле до распахнутой двери сарая. Кувыркнувшись, прошмыгнул внутрь. Пригнулся. Чуть высунулся. Стреляли из-за ближнего штабеля, шагов с сорока. Над ним еще не разошелся серый дымок. Чудом не задели. Если б дурной конь не испугался смоляной бочки и не сделал «свечку»… Высунув «смит-вессон», Ларцев выстрелил в сторону шпал. Надо было завязать перестрелку, задержать разбойников, пока подоспеют пешие стражники. Но абреки на огонь не ответили. Послышалось ржание, стук копыт. Чертыхнувшись, Адриан выбежал из сарая, прикрыл ладонью глаза от яркого солнца. В сторону гор ходкой рысью уходили шестеро: пятеро черных всадников, один белый. – Вон он, Клайнкуй! – крикнул оставшийся у ворот атаман. – Ох, кони у них… Если б я даже с казаками был, догонять не стал бы. Какое там. Оставшиеся в барабане пули Ларцев потратил на каурого. Чтоб не хрипел, не мучился. Станичный атаман очень оживился. Когда он представлялся, Адриан не стал запоминать фамилию, на что она? А теперь вспомнил: Рыбин. И похож на рыбу: пучит глаза, и усы как у сома. – Это Клайнкую не понравилось, что вы быстро дорогу ведете, – говорил есаул. – Потому и переселенцев зарезал, и склад спалил. Знает, змей, что теперь работы остановятся. Всю округу переведут на чрезвычайное положение, подскочат цены на работу, на перевозку. А вам, конечно, надо нанимать настоящую охрану для надежной обороны. Сотню опытных казаков привлечь. Еще лучше – две или три. Трудно столько свободных станичников сыскать, но я, может быть, сумею посодействовать.