– Нам нужно побольше узнать о вставных номерах. Нам нужно подумать об этом. – Именно так Хуан Диего интерпретировал слова своей сестры. – Это не то, что я сказала, – возразила Лупе. – Нам нужно подумать об этом, – повторил Хуан Диего. – А что насчет укротителя львов? – спросил брат Пепе Варгаса. – Что именно? – спросил Варгас. – Я слышал, у Соледад с ним проблемы, – сказал Пепе. – Ну, вероятно, с укротителями львов непросто жить, – полагаю, что у них на львов уходит немало тестостерона, – сказал Варгас, пожимая плечами. Лупе повторила его жест. – Стало быть, укротитель львов – мачо? – спросил Пепе Варгаса. – Так я слышал, – ответил Варгас. – Он не мой пациент. – Не так уж много падений среди укротителей львов – никаких нагрузок на суставы, – прокомментировал Эдвард Боншоу. – О’кей, мы подумаем об этом, – сказала Лупе. – Что она сказала? – спросил Варгас Хуана Диего. – Мы подумаем об этом, – ответил ему Хуан Диего. – Ты всегда можешь прийти к «Потерянным детям» – встретиться со мной, – сказал Эдуардо Хуану Диего. – Я посоветую, что читать, мы можем поговорить о книгах, ты покажешь мне, что написал… – Этот ребенок пишет? – спросил Варгас. – Да, он хочет писать, он хочет получить образование, Варгас; у него явно талант к языку. Этого мальчика в будущем ждет какое-нибудь высшее учебное заведение, – сказал Эдвард Боншоу. – Вы всегда можете прийти в цирк, – сказал Хуан Диего сеньору Эдуардо. – Вы можете навестить меня, принести книги… – Да, конечно, вполне, – согласился Варгас. – Фактически вы можете пешком дойти до Синко-Сеньорес, и «La Maravilla» к тому же устраивает турне. Бывают разовые поездки; дети смогут увидеть город Мехико. Почему бы вам не съездить с ними? Поездки – это своего рода образование, не так ли? – спросил доктор Варгас айовца. Не дожидаясь ответа, Варгас повернулся к niños свалки. – Скучаете по basurero? Что такого вы там потеряли? – спросил он их. (Все, кто был знаком с niños, знали, как сильно Лупе скучала по собакам, и не только по Грязно-Белому и Диабло. Брат Пепе знал, что это далеко – идти пешком от «Потерянных детей» до Синко-Сеньорес.) Лупе не ответила Варгасу, и Хуан Диего молча перечислил про себя то, по чему он скучал в Герреро и на свалке. По молниеносному геккону на двери лачуги; по бескрайней пустоши; по разным ухищрениям, на которые он пускался, чтобы разбудить Риверу, спящего в кабине своего грузовика; по тому, как Диабло мог заставить замолкнуть других собак; по погребальным кострам, на которых в торжественной церемонии сжигали на basurero собак. – Лупе скучает по собакам, – сказал Эдвард Боншоу. (Лупе знала: именно Варгас хотел, чтобы айовец произнес эти слова.) – Знаете что? – внезапно вопросил Варгас, как будто эта мысль только что пришла ему в голову. – Держу пари, Соледад разрешит этим детям спать в палатке с собаками. Я могу спросить у нее. Не удивлюсь, если Соледад подумает, что собакам это тоже понравится, – тогда все будут счастливы! Порой мир тесен, – сказал Варгас, снова пожав плечами. Лупе снова повторила его жест. – Неужели Лупе думает, будто я не понимаю, что она меня передразнивает? – спросил Варгас Хуана Диего. В ответ мальчик и его сестра оба пожали плечами. – Дети в одной палатке с собаками! – воскликнул Эдвард Боншоу. – Посмотрим, что скажет Соледад, – сказал Варгас сеньору Эдуардо. – Мне в основном животные нравятся больше, чем люди, – заметила Лупе. – Дай-ка угадаю: Лупе больше нравятся животные, чем люди, – сказал Варгас Хуану Диего. – Я сказала – в основном, – поправила его Лупе. – Я знаю, что Лупе ненавидит меня, – сказал Варгас Хуану Диего. Слушая, как Лупе и Варгас язвят друг другу или друг о друге, Хуан Диего вспомнил о мариачи[17], музыкальных ансамблях, которые околачивались среди туристов в Сокало. По выходным в Сокало всегда появлялись такие ансамбли – в том числе жалкие группы из средней школы с танцовщицами. Лупе с Хуаном Диего в инвалидном кресле нравилось рассекать толпу. Все уступали им дорогу, даже танцовщицы. «Как будто мы знаменитые», – говорила Лупе Хуану Диего. Брат и сестра и были знамениты – тем, что постоянно наведывались на улицу Сарагоса; они стали там завсегдатаями. Никаких глупых трюков со стигматами – за вытирания крови никто не дал бы niños ни песо на улице Сарагоса. Слишком много крови обычно проливалось на этой улице; вытирать ее было бы пустой тратой времени. Вдоль по улице Сарагоса всегда фланировали проститутки и мужчины, которые увязывались за проститутками; во дворе отеля «Сомега» Хуан Диего и Лупе могли наблюдать, как проститутки и их клиенты входят в отель или выходят из него, но ни во дворе отеля, ни на самой этой улице дети никогда не видели свою мать. Не было никаких свидетельств, что Эсперанса работала там, и, возможно, в отеле были и другие гости, не имеющие отношения ни к проституткам, ни к их клиентам. Но Ривера был не единственным, от кого дети слышали, что «Сомега» – это «отель шлюх», и, судя по всем этим бесконечным приходам и уходам, он, безусловно, таким и выглядел. Однажды ночью, когда Хуан Диего был еще прикован к инвалидному креслу-каталке, дети последовали на улице Сарагоса за проституткой по имени Флор; они знали, что это не их мать, но сзади Флор была чуть похожа на Эсперансу – у Флор была такая же, как у Эсперансы, походка. Лупе нравилось быстро катить перед собой брата в инвалидном кресле; она догоняла идущих впереди людей и утыкалась в них этим креслом, о каковом они не могли догадаться, пока не оборачивались. Хуан Диего опасался, что при столкновении эти люди упадут к нему на колени, поэтому он всякий раз наклонялся вперед и вытягивал перед собой руку. Именно таким образом он и задел Флор; он хотел тронуть ее ладонь, но Флор при ходьбе так размахивала руками, что, промахнувшись, Хуан Диего нечаянно коснулся ее виляющих ягодиц. – Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула высокорослая Флор, резко развернувшись. Она уже готова была треснуть наглеца по голове, но увидела перед собой мальчика в инвалидной коляске. – Это всего лишь я и моя сестра, – съежившись, сказал Хуан Диего. – Мы ищем нашу мать. – Я похожа на вашу мать? – спросила Флор. Она была проституткой-трансвеститом. В те дни в Оахаке было не так много проституток-трансвеститов; Флор действительно выделялась среди них, и не только своим ростом. Она была почти красива; и ее красоту ничуть не портил замеченный Лупе дымчатый след над верхней губой от выбритых усов. – Вы немножко похожи на нашу маму, – ответил Хуан Диего. – Вы обе очень симпатичные. – Флор намного выше, и еще кое-что, о чем ты знаешь, – сказала Лупе, проводя пальцем по верхней губе; Хуану Диего не нужно было переводить это. – Вы, дети, не должны быть здесь, – сказала им Флор. – Вы должны быть в постели. – Нашу мать зовут Эсперанса, – сообщил ей Хуан Диего. – Может, вы видели ее здесь; может, вы ее знаете. – Я знаю Эсперансу, – сказала Флор. – Но здесь она не попадается мне на глаза. Здесь вы мне все время попадаетесь. – Может, наша мама самая популярная из всех проституток, – предположила Лупе. – Может, она никогда не покидает отель «Сомега» – мужчины просто приходят к ней. Но Хуан Диего этого не перевел. – Что бы там она ни болтала по-своему, я могу вам честно сказать одно, – ответила Флор. – Все, кто хоть раз оказался здесь, были замечены – уж поверьте мне. Возможно, вашей матери здесь вообще не было. И возможно, вам, ребятишки, лучше идти спать. – Флор много знает о цирке, он у нее в голове, – сказала Лупе. – Давай спроси ее об этом. – У нас есть предложение от «La Maravilla» – просто делать вставной номер, – сказал Хуан Диего. – У нас была бы своя палатка, только вместе с собаками – это дрессированные собаки, очень умные. Я не уверен, что вы общаетесь с людьми из цирка, я прав? – спросил мальчик. – С карликами я не общаюсь. Надо где-то проводить черту, – сказала Флор. – Карлики проявляют ко мне непомерный интерес – они меня просто достали. – Мне сегодня не уснуть, – пролопотала Лупе Хуану Диего. – Мысль о карликах, которые достали Флор, не даст мне уснуть. – Ты сказала мне спросить ее. Я тоже не смогу уснуть, – ответил Хуан Диего. – Спроси Флор, знает ли она Соледад, – сказала Лупе. – Может, мы не хотим это знать, – заметил Хуан Диего, но спросил Флор, не знает ли она жену укротителя львов. – Она одинокая, несчастная женщина, – ответила Флор. – Ее муж – свинья. В его случае я на стороне львов, – сказала Флор. – Полагаю, вы не встречаетесь и с укротителями львов, – сказал Хуан Диего. – Только не с этим, chico[18], – сказала Флор. – Разве вы не дети из «Niños perdidos»? Разве не там работает ваша мать? Зачем вам переезжать в палатку с собаками, если в этом нет необходимости? Лупе начала перечислять причины. – Первое: любовь к собакам, – начала она. – Второе: быть звездами – в цирке мы могли бы стать знаменитыми. Третье: потому что человек-попугай будет навещать нас, и наше будущее… – Она на секунду замолчала. – Во всяком случае, его будущее, – сказала Лупе, указывая на брата. – Его будущее в руках человека-попугая, с цирком или без цирка – я просто знаю это. – Я не знаю человека-попугая – я никогда с ним не встречалась, – сказала Флор после того, как Хуан Диего не без усилий перевел перечень Лупе. – Человек-попугай не хочет женщин, – сообщила Лупе, а Хуан Диего перевел. (Лупе слышала, как Эдуардо говорил об этом.) – Я знаю уйму мужчин-попугаев! – сказала проститутка-трансвестит. – Лупе имеет в виду, что человек-попугай принял обет безбрачия, – попытался объяснить Хуан Диего, но Флор не дала ему закончить то, что он собирался сказать. – О нет – я не знаю никого из таких мужчин, – сказала Флор. – У человека-попугая есть вставной номер в «La Maravilla?» – Он новый миссионер в храме Общества Иисуса – он иезуит из Айовы, – ответил Хуан Диего. – Иисус-Мария-Иосиф! – снова воскликнула Флор. – Так вот он какой – человек-попугай. – У него убили собаку – это, вероятно, изменило его жизнь, – сказала Лупе, но Хуан Диего оставил это непереведенным. Тут их отвлекла драка перед отелем «Сомега»; должно быть, выяснение отношений началось в отеле, но затем перекинулось со двора на улицу Сарагоса. – Черт, это добрый гринго – этот малыш никого и пальцем не тронет, – сказала Флор. – Во Вьетнаме ему было бы безопаснее. В Оахаке становилось все больше и больше американских парней-хиппи; некоторые из них приезжали с подругами, но подруги никогда не задерживались надолго. Большинство парней призывного возраста были одни или оставались одни в конце концов. Они бежали от войны во Вьетнаме или от того, во что превратилась их страна, говорил Эдвард Боншоу. Айовец связывался с ними, он пытался им помочь, но большинство юношей-хиппи не были религиозно настроены. Как и собаки на крыше, они были потерянными душами – они дичали или, как призраки, слонялись по городу. Флор тоже связалась с молодыми американскими уклонистами; все эти потерянные парни знали ее. Возможно, они любили ее, потому что она была трансвеститом – она все еще была мальчиком, как и они, – но потерянные американцы также любили Флор за то, что у нее был великолепный английский. Флор жила в Техасе, но потом вернулась в Мексику. Свою историю Флор всегда излагала в одних и тех же выражениях. «Скажем так, моя единственная вылазка из Оахаки привела меня в Хьюстон, – начинала она. – Вы когда-нибудь бывали в Хьюстоне? Скажем так, мне пришлось уехать из Хьюстона». Лупе и Хуан Диего и прежде видели этого доброго гринго на улице Сарагоса. Однажды утром брат Пепе обнаружил его спящим на скамье иезуитского храма. El gringo bueno[19] пел во сне ковбойскую песню «Дороги Ларедо» – только первый куплет, снова и снова, как сказал Пепе.