Как-то я проходил по дороге Ларедо, По дороге Ларедо проходил как-то я. И в саване белом увидел ковбоя, Молодого ковбоя, холодного, как земля. Этот хиппи всегда дружелюбно относился к детям свалки. Что касается драки, которая началась в отеле «Сомега», то, как оказалось, el gringo bueno даже не дали одеться. Он лежал, свернувшись калачиком, на тротуаре, в позе эмбриона, чтобы защититься от пинков; на нем были только джинсы. Вообще-то, он носил сандалии и грязную рубашку с длинными рукавами, другой рубашки дети свалки на нем не видели. Но Лупе и Хуан Диего раньше не видели и его огромной татуировки. Хилую грудь хиппи украшал Христос на кресте – окровавленное лицо Иисуса, с терновым венком. Голый живот хиппи занимало туловище Христа, включая рану от копья. Руки Христа (с жестоко истерзанными запястьями и ладонями) были вытатуированы на руках и предплечьях хиппи. Казалось, что верхняя часть тела Христа была насильственно прикреплена к верхней части тела доброго гринго. И распятому Христу, и хиппи следовало побриться, и их длинные волосы одинаково спутались. На улице Сарагоса над парнишкой стояли два вышибалы. Хуан Диего и Лупе знали Гарзу – того, что был высоким и бородатым. Он либо впускал вас в вестибюль «Сомега», либо нет; обычно это он гнал детей оттуда. Гарза отвечал за порядок и во дворе отеля. Другой вышибала – молодой и толстый, по имени Сезар – прислуживал Гарзе. (Гарза был матерщинником.) – Так вот как вы развлекаетесь? – сказала Флор двум вышибалам. На тротуаре улицы Сарагоса стояла еще одна проститутка, одна из самых молодых; оспа оставила серьезные отметины на ее лице, а одежды на ней было не больше, чем на добром гринго. Ее звали Альба, что означает «заря», и Хуан Диего подумал, что она похожа на девушку, с которой можно встречаться разве что лишь пока рассветает. – Он мало мне заплатил, – сказала Альба, обращаясь к Флор. – Она хочет больше, чем назвала вначале! – крикнул el gringo bueno. – Я заплатил ей столько, сколько она сказала. – Возьмите гринго с собой, – сказала Флор Хуану Диего. – Если вам удается улизнуть из «Потерянных детей», значит вы можете и прокрасться обратно – верно? – Утром его монахини увидят, или брат Пепе, или сеньор Эдуардо, или наша мать, – сказала Лупе. Хуан Диего попытался объяснить это Флор: что у него с Лупе общая спальня и ванная, что их мать без предупреждения приходит мыться в ванную и так далее. Но Флор хотела, чтобы niños свалки увели с улицы доброго гринго. «Niños Perdidos» был безопасным местом; детям следовало взять хиппи с собой – никто в приюте не будет его бить. – Объясните монахиням, что вы нашли его на тротуаре, что вы просто занимаетесь благотворительностью, – посоветовала Флор Хуану Диего. – Скажите им, что у пацана не было татуировки, а когда вы утром проснулись, распятый Христос был по всему телу доброго гринго. – И мы слышали, как он не час и не два пел во сне эту ковбойскую песню, но мы не видели его в темноте, – сымпровизировала Лупе. – Наверное, еl gringo bueno делал эту татуировку в темноте всю ночь! Словно по команде, полуголый хиппи запел; уже не во сне. Должно быть, он пел «Дороги Ларедо», чтобы подразнить двух вышибал, которые донимали его, – только на этот раз второй куплет: – По одежке в тебе признаю я ковбоя, — Прошептал он. – Постой, не спеши, погоди! Я тебе расскажу, что со мною случилось, Почему умираю я с пулей в груди. – Иисус-Мария-Иосиф, – тихо сказал Хуан Диего. – Эй, как дела, друган на колесах? – спросил добрый гринго Хуана Диего, как будто только что заметил мальчика в инвалидном кресле. – Эй, быстроходная сестренка! Еще не схватила штраф за превышение скорости? – (Лупе уже втыкалась инвалидным креслом в доброго гринго.) Флор помогла хиппи одеться. – Если ты еще раз прикоснешься к нему, Гарза, – сказала Флор, – я отрежу тебе член и яйца, пока ты спишь. – У тебя такой же шланг между ног, – сказал Гарза проститутке-трансвеститу. – Нет, мой шланг гораздо больше твоего, – парировала Флор. Сезар, помощник Гарзы, начал было смеяться, но Гарза и Флор так посмотрели на него, что он замолк. – Ты должна называть изначальную цену, Альба, – сказала Флор молодой проститутке с плохой кожей. – Ты не должна менять свою цену. – Ты мне не указ, что делать, Флор, – сказала Альба – но только издали, когда она уже вернулась во двор отеля «Сомега». Флор дошла с детьми свалки и добрым гринго до самой Сокало, после чего повернула обратно. – Я твой должник! – крикнул ей вслед молодой американец. – Я и ваш должник, niños, – сказал хиппи детям. – Хочу отблагодарить вас. – Как же нам его спрятать? – спросила Лупе своего брата. – Этой ночью мы без проблем можем незаметно протащить его в «Потерянных детей», но мы не сможем утром незаметно вытащить его. – Я думаю над тем, что его татуировка кровоточащего Христа – это чудо, – сказал ей Хуан Диего. (Эта мысль явно понравилась читателю свалки.) – Это и есть чудо, вроде того, – начал рассказывать el gringo bueno. – Идею сделать эту татуировку мне… Но в тот момент Лупе не дала потерянному молодому человеку рассказать его историю. – Пообещай мне кое-что, – сказала она Хуану Диего. – Еще одно обещание… – Просто пообещай мне! – воскликнула Лупе. – Если мое будущее – на улице Сарагоса, то убей меня, просто убей. Вслух подтверди это. – Иисус-Мария-Иосиф! – произнес Хуан Диего; он пытался воскликнуть так, как это делала Флор. Хиппи забыл о том, что собирался сказать; он пытался продекламировать стихотворение «Дороги Ларедо», как будто сам впервые сочинял эти вдохновенные строки. Я хочу, чтоб мой гроб понесли шесть ковбоев, А покров мой чтоб столько же дев понесли. И на крышку – цветы, чтоб потише стучали, Рассыпаясь по ним, комья твердой земли. – Скажи это! – крикнула Лупе читателю свалки. – Хорошо, я убью тебя. Вот, я сказал это, – ответил Хуан Диего. – Вау! Друган на колесах, сестренка, никто никого не убивает, верно? – спросил добрый гринго. – Мы ведь все друзья, верно? От доброго гринго несло мескалем. Лупе называла это «дыханием червяка» – из-за мертвого червя на дне бутылки с мескалем. Ривера называл мескаль «текилой бедняка»; хозяин свалки говорил, что мескаль и текилу пьют одинаково, с крупинками соли на языке и небольшой порцией сока лайма. От доброго гринго пахло соком лайма и пивом; ночью, когда дети свалки незаметно протащили его в «Дом потерянных детей», губы молодого американца были покрыты коркой соли, и еще больше соли было под нижней его губой в разросшейся, поскольку хиппи не брился, бородке клином. Niños уложили доброго гринго в постель Лупе; им пришлось помогать ему раздеться, и не успели Лупе и Хуан Диего сами приготовиться ко сну, как он уже спал и храпел, лежа на спине. Сквозь храп el gringo bueno сточным журчанием звучал куплет из «Дорог Ларедо» – словно запах, источаемый хиппи. В барабан тихо бейте, и играйте на флейте, И под траурный марш проводите ковбоя; Там, в долине, отпойте и дерном укройте, Потому что я знаю вину за собою. Лупе намочила мочалку и вытерла соленую корочку с губ и лица хиппи. Она хотела накрыть парня его рубашкой, чтобы не видеть среди ночи его кровоточащего Иисуса. Но когда на Лупе пахнуло этой рубашкой, от которой, по ее словам, разило мескалем, пивной блевотиной и мертвым червем, Лупе просто подтянула простыню к подбородку молодого американца и не без усилия подоткнула ее. Хиппи был высоким и худым, и его длинные руки – с повторенными на них окровавленными запястьями и ладонями Христа – лежали по бокам, поверх простыни. – А что, если он умрет в одной с нами комнате? – спросила Лупе Хуана Диего. – Что будет с душой, если умрешь в чужой комнате в чужой стране? Как душа гринго вернется домой? – Господи Иисусе, – сказал Хуан Диего. – Оставь Иисуса в покое. Это мы несем за гринго ответственность. Что мы будем делать, если хиппи умрет? – спросила Лупе. – Сожжем его на basurero. Ривера нам поможет, – сказал Хуан Диего. На самом деле он так не думал – он просто пытался уложить Лупе спать. – Душа доброго гринго исчезнет вместе с дымом. – Ладно, у нас есть план, – сказала Лупе. Когда она забралась в постель к Хуану Диего, на ней было больше одежды, чем обычно для сна. Лупе сказала, что хочет быть «прилично одетой», раз в их спальне мальчик-хиппи. Она сказала, чтобы Хуан Диего спал на той стороне кровати, что возле гринго; Лупе не хотелось, чтобы агонизирующий Христос пугал ее ночью. – Надеюсь, ты обдумываешь историю с чудом, – сказала она брату, повернувшись к нему спиной на узкой кровати. – Никто не поверит, что татуировка – это milagro.