(Представить себе, что кто-то говорит так о моей книге, подумал Хуан Диего, – это все равно что услышать о своей смерти.) Он задавался вопросом, почему разговор с водителем лимузина так опустошает, но тут в пробке образовалась брешь, и машина рванулась с места. Даже плохой воздух лучше, чем кондиционер, решил Хуан Диего. Он открыл окно, и грязно-бежевый смог ударил ему в лицо. Дымка смога внезапно напомнила ему Мехико, о котором он не хотел вспоминать. А удушливая атмосфера автобусного терминала в аэропорту пробудила в Хуане Диего мальчишеские воспоминания об автобусах Оахаки; все, связанное с автобусами, казалось заразным. Но в его подростковой памяти эти улицы к югу от Сокало были действительно заразными – особенно улица Сарагоса и даже улицы по пути к ней от «Потерянных детей» и Сокало. (Когда монахини засыпали, Хуан Диего и Лупе отправлялись искать Эсперансу на улице Сарагоса.) – Может, то, что я слышал об отеле «Макати Шангри-Ла», всего лишь выдумка, – рискнул сказать Бьенвенидо. – Что именно? – спросил водителя Хуан Диего. Они проезжали какие-то трущобы, где машины еле двигались. В открытое окно лимузина врывались запахи готовящейся пищи; между машинами сновали велосипедисты – на дорогу то и дело выскакивали дети, босые и без рубашек. Старые и грязные маршрутные такси были набиты людьми; фары выключены, или лампочки в них давно перегорели, – пассажиры теснились на скамейках, словно в церкви. Возможно, Хуан Диего вспомнил о церковных скамьях, поскольку такси были украшены религиозными лозунгами. «БОГ ДОБР!» – гласил один. «БОГ ЯВНО ЗАБОТИТСЯ О ВАС», – говорил другой. Едва прибыв в Манилу, Хуан Диего уже сосредоточился на больной теме: испанские завоеватели и Католическая церковь побывали на Филиппинах до него; они оставили свой след. (Водителя лимузина звали Бьенвенидо, а маршрутки – транспортное средство для бедноты – были обклеены рекламой Бога!) – С собаками что-то не так, – сказал Бьенвенидо. – С собаками? Какими собаками? – спросил Хуан Диего. – Собаки в «Макати Шангри-Ла», которые вынюхивают взрывчатку, – объяснил молодой водитель. – Отель заминирован? – спросил Хуан Диего. – Не знаю, – ответил Бьенвенидо. – Во всех отелях есть собаки, вынюхивающие взрывчатку. Люди говорят, что в «Шангри-Ла» собаки не знают, что они ищут, – им просто нравится все обнюхивать. – Звучит не так уж плохо, – сказал Хуан Диего. Он любил собак, он всегда их защищал. (Возможно, собаки, ищущие взрывчатку в «Шангри-Ла», просто были очень старательны.) – Говорят, что собаки в «Шангри-Ла» необученные, – сказал Бьенвенидо. Но Хуан Диего не мог сосредоточиться на разговоре. Манила напоминала ему Мексику; он был к этому не готов, а теперь вот разговор пошел о собаках. В «Потерянных детях» он и Лупе скучали по собакам свалки. Когда на basurero появлялся выводок щенков, дети старались позаботиться о них; если щенок умирал, Хуан Диего и Лупе старались уберечь трупик от стервятников. Дети свалки помогали Ривере сжигать мертвых собак – сожжение тоже было выражением любви к ним. Ночью, когда Хуан Диего и Лупе разыскивали свою мать на улице Сарагоса, они старались не думать о «собаках крыш»; это были другие собаки – наводившие страх. Они были в основном дворнягами, как говорил брат Пепе, но Пепе ошибался, считая лишь некоторых «собак крыш» дикими, – таковыми было большинство собак. Доктор Гомес говорила, что знает, как собаки оказались на крышах, а брат Пепе считал, что никто не знает, как они туда попали. Многие пациенты доктора Гомес были покусаны «собаками крыш»; в конце концов, она была специалистом по уху, горлу и носу, а именно за эти места собаки пытались укусить. Собаки вцеплялись человеку в лицо, говорила доктор Гомес. Много лет назад жильцы, занимавшие верхние этажи зданий, что к югу от Сокало, позволяли своим домашним животным свободно бродить по крышам. Но порой домашние питомцы убегали, иногда из-за диких собак; многие из этих зданий стояли настолько близко друг к другу, что собаки могли прыгать с крыши на крышу. Потом жильцы перестали пускать на крыши своих домашних собак; вскоре почти все собаки, оставшиеся на крышах, одичали. Но как первые дикие собаки оказались на крышах? Ночью на улице Сарагоса огни проезжающих машин отражались в глазах «собак крыш». Неудивительно, что Лупе принимала их за собак-призраков. Собаки бегали по крышам, как будто охотились на людей, идущих внизу по улице. Если вы не разговаривали или не слушали музыку, то могли услышать заполошное собачье дыхание. Иногда, прыгая с крыши на крышу, собаки срывались и падали. Сорвавшиеся с крыши собаки, конечно, разбивались насмерть, если только не приземлялись на какого-нибудь пешехода. В таком случае чаще всего собаки оставались живы. Однако если эти счастливицы получали какую-то травму, то вполне могли наброситься на своих невольных спасителей и покусать их. – Чувствую, что вы любите собак, – сказал Бьенвенидо. – Да, я действительно люблю собак, – подтвердил Хуан Диего, но он был погружен в прошлое, думая о собаках-призраках Оахаки (о том, что, возможно, некоторые из них действительно были призраками). «Эти собаки – не единственные призраки в городе, Оахака полна призраков», – говорила Лупе в своей манере всезнайки. «Я их не видел», – ответил тогда Хуан Диего. «Увидишь», – коротко отвечала Лупе. Теперь, в Маниле, Хуан Диего стал разглядывать перегруженное маршрутное такси с одним из религиозных лозунгов, который он уже видел; очевидно, лозунг был популярен: «БОГ ЯВНО ЗАБОТИТСЯ О ВАС». Затем внимание Хуана Диего привлекла контрастная наклейка на заднем стекле такси. «СООБЩАЙТЕ В ПОЛИЦИЮ О ТУРИСТАХ-ПЕДОФИЛАХ», – гласила наклейка на такси. Ну да – сдавайте этих ублюдков! – подумал Хуан Диего. Но он был убежден, что Бог вовсе не заботился явно о детях, которых подбирали для секса с любителями-туристами. – Интересно, что вы думаете о собаках, которые обнаруживают взрывчатку? – сказал Бьенвенидо, но, взглянув в зеркало заднего вида, он увидел, что его клиент спит. Или умер, подумал бы водитель, если бы губы Хуана Диего не шевелились. Возможно, водитель лимузина вообразил, что не очень известный писатель сочиняет диалог во сне. Судя по тому, как шевелились губы Хуана Диего, он разговаривал сам с собой – как это и делают писатели, решил Бьенвенидо. Молодой водитель-филиппинец не мог знать о реальном споре, который запомнился этому пожилому человеку, и ему было неведомо, куда в следующий раз перенесут Хуана Диего его сны. 12 Улица Сарагоса – Послушайте меня, мистер миссионер: эти двое должны держаться вместе, – говорил Варгас. – Цирк будет покупать им одежду, цирк будет платить за любое лекарство – плюс трехразовое питание, плюс кровать, чтобы спать, и там семья будет присматривать за ними. – Какая семья? Это цирк! Они спят в палатках! – воскликнул Эдвард Боншоу. – «La Maravilla» – это своего рода семья, Эдуардо, – сказал брат Пепе айовцу. – Цирковые дети ни в чем не нуждаются, – уже не так уверенно добавил Пепе. Название маленького цирка Оахаки, как и название «Потерянные дети», не выдерживало никакой критики, – «Circo de La Maravilla». Оно могло запутать кого угодно. Буква «L» в «La» была заглавной, поэтому по правилам испанской грамматики тут подразумевалось одушевленное существительное, то есть артистка цирка. Однако la maravilla со строчной буквой «l» – то есть чудо или диво – можно было отнести и к названию номера, который исполняла артистка. И многие считали, что «Дива-цирк» хвастается тем, чего у него нет. То есть там не было ничего особо дивного – вполне обыкновенные номера, и никаких тебе экзотических животных. И о нем ходили разные слухи. Как правило, цирк в городе называли просто «La Maravilla». (Как и в случае с «Домом потерянных детей», название цирка обычно укорачивалось; люди говорили, что идут в el circo или в «La Maravilla».) «Дива» всегда была представлена молодой девицей, их там перебывало немало. Они исполняли захватывающий дух номер, не всегда со смертельным исходом, притом что несколько исполнительниц действительно разбились насмерть. Уцелевшие обычно недолго продолжали представлять «Диву». Среди исполнительниц была большая текучесть кадров; вероятно, эти юные девицы из-за своего номера получали нервный срыв. В конце концов, они рисковали жизнью, еще не достигнув совершеннолетия. Возможно, на них действовали большие нагрузки и гормоны. Разве не вызывает удивления тот факт, что эти юные девушки исполняли смертельно опасный номер, когда у них только появлялись первые месячные и начинала расти грудь? Разве их взросление не было настоящей опасностью, настоящим дивом дивным? Некоторым из детей постарше, которые жили в Герреро, удавалось хитростью пробираться в цирк; они рассказывали Лупе и Хуану Диего о «La Maravilla». Но Ривера не потерпел бы подобных вылазок. В те дни, когда цирк «La Maravilla» был в городе, он начинал свои выступления на Синко-Сеньорес; цирковые площадки на Синко-Сеньорес были ближе к Сокало и центру Оахаки, чем к Герреро. Что влекло толпу в «Circo de La Maravilla»? Может, вполне вероятная смерть невинной девушки? Однако брат Пепе не ошибался, сказав, что «La Maravilla» или любой другой цирк – это своего рода семья. (А семьи, конечно, бывают хорошие и плохие.) – Но какой прок «La Maravilla» от калеки? – спросила Эсперанса. – Пожалуйста! Только не при мальчике! – воскликнул сеньор Эдуардо. – Да ладно. Я и есть калека, – сказал Хуан Диего. – «La Maravilla» возьмет тебя, потому что ты необходим, Хуан Диего, – пояснил доктор Варгас. – Сестренку Лупе нужно переводить, – сказал Варгас Эсперансе. – Какой смысл в гадалке, которую вы не понимаете; Лупе нужен переводчик. – Я не гадалка! – возмутилась Лупе, но Хуан Диего не перевел это. – Женщину, которая вам нужна, зовут Соледад[16], – сказал Варгас Эдварду Боншоу. – Какая женщина? Мне не нужна женщина! – воскликнул новый миссионер; как ему показалось, доктор Варгас не понял, что подразумевает обет безбрачия. – Не для вас женщина, мистер Целибат, – сказал Варгас. – Я имею в виду женщину, с которой вам нужно поговорить по поводу детей. Соледад – женщина, которая присматривает за детьми в цирке, она жена укротителя львов. – Не самое обнадеживающее имя для жены укротителя львов, – заметил брат Пепе. – Одиночество не сулит ничего хорошего – напрашивается мысль, что быть ей вдовой. – Ради бога, Пепе, – это просто ее имя, – сказал Варгас. – Вы антихрист – вам это известно, не так ли? – заявил сеньор Эдуардо, указывая на Варгаса. – Эти ребята могут жить в «Потерянных детях», где они получат иезуитское образование, а вы хотите подвергнуть их опасности! Вы боитесь их образованности, доктор Варгас? Вы, как убежденный атеист, боитесь, что мы вырастим их верующими? – Этим детям небезопасно в Оахаке! – воскликнул Варгас. – А так мне все равно, во что они верят. – Он антихрист, – сказал айовец, на сей раз брату Пепе. – В цирке есть собаки? – спросила Лупе. Хуан Диего перевел это. – Да, есть дрессированные собаки. Есть номера с собаками. Соледад готовит новых акробатов, включая воздушных, но у тех, кто работает с собаками, своя отдельная палатка. Ты любишь собак, Лупе? – спросил Варгас. Девочка пожала плечами. Хуан Диего мог бы сказать, что Лупе, как и ему самому, нравилась идея попасть в «La Maravilla»; ей просто не нравился Варгас. – Пообещай мне кое-что, – сказала Лупе Хуану Диего, держа его за руку. – Конечно. Что именно? – спросил Хуан Диего. – Если я умру, я хочу, чтобы ты сжег меня на basurero – как собак, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера – никто больше. Обещай мне. – О Господи Иисусе! – воскликнул Хуан Диего. – Никакого Иисуса, – сказала Лупе. – Только ты и Ривера. – Ладно, – кивнул Хуан Диего. – Обещаю. – Вы хорошо знаете эту Соледад? – спросил Эдвард Боншоу доктора Варгаса. – Она моя пациентка, – ответил Варгас. – Соледад – бывшая акробатка, выступала на трапеции. Большая нагрузка на суставы, особенно на руки – запястья и локти. На все, с помощью чего хватаются и крепко держатся, не говоря уже о падениях, – сказал Варгас. – Разве для воздушных гимнастов нет сетки? – спросил сеньор Эдуардо. – В большинстве мексиканских цирков – нет, – сказал Варгас. – Боже милостивый! – воскликнул айовец. – И вы говорите мне, что этим детям небезопасно в Оахаке! – Я бы не сказал, что гадалки так уж много падают и что у них нагрузка на суставы, – ответил Варгас. – Я не знаю, что у всех на уме, – мне непонятно, о чем все думают. Я просто знаю, что думают некоторые, – сказала Лупе; Хуан Диего молчал. – А как быть с теми, чьи мысли я не могу прочесть? – спросила Лупе. – Что гадалка говорит таким людям?