Глава 16. Козырное место Сыщик присел на корточки перед замком и проникновенно зашептал, будто страшную сказку рассказывал: — Я был вторым ребенком в семье, где родители очень долго думали перед каждым чадом: и с братом, и с сестрой у нас разница в пеплову дюжину лет. При этом старшего брата держали в ежовых рукавицах, к сестре, когда она появилась, относились уже с философским пофигизмом. Меня же, при всей нашей тотальной не-зажиточности, умудрились воспитать «тепличным цветком»: я рос очень толстым, прожорливым и одиноким. Впрочем, когда мать была беременна сестрой, родители спохватились, что со мной надо что-то делать: посадили на диету и загрузили делами. И вот, когда сестра появилась на свет, отец вручил мне накопленную сумму денег, чтобы я забрал в кондитерской торт — самый красивый, с заварным кремом и ягодами. Его макет стоял в витрине месяцами, и вся улица на него облизывалась, включая, конечно, меня. Но торт был ужасно дорогой, и, кажется, во всём портовом районе Саусборна мы были первыми бедняками, кто решился его заказать… В тот день мать возвращалась из лазарета, к нам должны были прийти два десятка соседей, и, бредя к кондитеру, я уже высчитал, что таким образом каждому гостю достанется всего-то по сто граммов торта… А это так мало! В общем, на обратном пути я завернул в тихий переулок и сам сожрал этот торт. Почти весь. А потом побил сам себя булыжником и, охая, приплелся домой: якобы на меня напали хулиганы. Конечно, все всё поняли. Более того, я с ужасом догадался, что мой отец с самого начала планировал это задание как проверку. Которую я завалил. Каждому гостю он говорил: «Торта не будет, а почему — спросите у Бертрама». И каждому я рассказывал про хулиганов. Это было просто ужасно, особенно с учетом того, что я сжевал пеплов крем так быстро, что весь вечер потом икал. Вы вообще представляете, каково врать про хулиганов, икая при этом и всё еще чувствуя привкус малины на языке? В окружении двух десятков голодных гостей… Ненавижу тот день. Мне невыносимо стыдно. Берти поморщился, вздохнул и поглубже спрятал руки в карманы брюк. — А малину-то ты ешь теперь? — сочувственно поинтересовалась я. — Ем, конечно. Витамины, все дела. Да и торты поглощаю с удовольствием… Но ты не думай: это ни в коем случае не умаляет степень моего раскаяния! Я серьезно кивнула. Верю. Меж тем, пришло время моей истории. Поморщившись, я скороговоркой отбарабанила: — Когда я училась в школе, нас принудительно рассаживали по партам. И передо мной всегда сидела одна и та же девчонка, с которой мы никак не общались — не дружили, не враждовали, ничего. Просто мирно соседствовали. Ровно до того дня, пока на уроке рукоделия я не потянулась вперед и огромными ножницами не оттяпала ей косу. А коса у нее, надо сказать, была шикарная, до попы. Визг мгновенно поднялся такой, что, думаю, даже в Норшвайне услышали… Все страшно перепугались. Меня с этими ножницами мгновенно окружили, как террористку, и начали требовать объяснения: почему? Почему я это сделала?! Я, как болванчик, повторяла: «не знаю», но они не принимали такой ответ. И тогда я начала врать, придумывая историю, которая бы понравилась им. Так, я сказала, что видела, как эта девочка делает нечто очень-очень плохое, отвратительное, но я — «не стукач», поэтому не донесла на нее, а «взяла правосудие в свои руки». А почему у меня такое глупое правосудие — ну так я же подросток, что с меня взять… И, короче, прикинь, Берти: я угадала. Та девочка и впрямь сделала что-то не очень хорошее — у нее аж вся кровь с лица схлынула при моих наобум-словах. Я не знаю, что именно, из неё учителя это вытянули, а нам, естественно, не сказали. Но в итоге её даже из школы выгнали… Всем было интересно, за что, одноклассники спрашивали меня, а я в панике продолжала давить на то, что я «не стукач», мол. В итоге меня сначала наказали — за косу — а потом наградили — «за правду». До конца учебы все думали, что я жутко «смелая» и «принципиальная». А что с девочкой стало — не знаю. Замок с усиками хехекнул и растворился в воздухе… Берти Голден-Халла задумчиво смотрел на меня. — Хм. А зачем ты все-таки отрезала ей косу? — спросил он. — Мстила? Завидовала? — В том-то и беда, что нет… — я поморщилась. — Мне просто стало интересно, во что это выльется. — Э-э-э, — сказал сыщик. — И часто тебе становится интересно? Я только вздохнула. Я правда не знала, что меня тогда подтолкнуло. Наверное, если б знала, было бы не так стыдно. Потому что сделать гадость и развить её до драмы просто так — это совсем тоскливо. Кристалльно-жуткий пример подростковой жестокости, помноженной на любопытство и безнаказанность. Какое-то время мы с сыщиком подавленно молчали. — Хей, ну не грусти, попутчица. Некрасиво вышло, конечно, но её исключение из школы — это уже не твоя вина. Кори себя только за ножницы! — от души посоветовал Берти. А потом вдруг спохватился и, покосившись на меня, стал энергично, без комментариев запихивать свой рыжий хвост под ворот свитера. Подальше от злодейки. Я посмотрела на его наигранную панику и, не выдержав, рассмеялась. Смех отразился ото льда и воды, запрыгал по камешкам, будто мячик… Пространство Слепка осознало, что оно непривычно пусто, а значит, смысла в нем больше нет — и поспешило плюнуть нами обратно в реальный мир — как косточкой от снежной хурмы. * * * Как выяснилось, наше ментальное путешествие по зоне заклятий продлилось несколько часов. Со Слепками всегда так — этим они похожи на сны. На сей раз избушка была очевидна пуста… Освобожденные духи мгновенно смылись, не задержавшись даже для прощания. Наверное, жутко соскучились по свободе. Хотя свобода эта казалась весьма сомнительной: даже сквозь плотно-зашторенное окно было слышно, как страшно воет метель. Я не успела очнуться, а уже нарвалась на нежности от снуи: маленькая феечка, видимо, очень волновалась оттого, что ее спутники двумя сломанными куклами валялись на ковре столь долгое время. — Ну, будет, будет! — в немного крестьянском стиле (обстановка обязывала), бормотала я. Берти меж тем уже поднялся, отряхнулся, как пес, и сунул свой любопытный нос во все неизученные прежде углы помещения. За одной из двух дверей хижины обнаружилась кладовка, набитая едой. — Хм, вопреки словам духов, не так давно хозяин исчез, получается… — протянул Голден-Халла. — Ничего не успело испортиться. За второй дверью был санузел — весь какой-то деревянно-бордовый, с закутком сауны и пушистыми красными полотенцами. — Симпатично! — оценила я. — Отличный домик! — согласился Берти. — Один мой друг недавно купил похожий в Скалистых горах. Собственно, к нему в гости я и ездил. Там, правда, все-таки случается лето: зеленая трава, смешные коровки с замшевыми бирками в ушах, пастушки в рогатых шляпах с губными гармошками… Мой друг называет это «оптимистичным беспределом» и в основном сидит взаперти, обложившись книгами, как амулетами от сглаза. И выходит гулять только ночью в надежде напороться на какой-нибудь ужас ужасный. — Почему? Он охотник на нечисть? — Не-а. Наоборот: ученый-социофоб, который только с нечистью и дружит. — Раз он твой приятель — это многое объясняет, — фыркнула я. Метель не успокоилась до самого вечера. И вечером не успокоилась тоже. Нам не оставалось ничего, кроме как заночевать в хижине. — Я ни разу в жизни не спала на печке, — призналась я, пока мы ужинали копченым осетром — бывший хозяин избушки держал запасы отличной рыбы в леднике под домом, куда вел хорошенький люк в полу. — Я вообще не уверена, что в Шолохе есть печи. Для меня это какое-то глубоко сказочное понятие. Камины — да. Трубы с горячей водой, конечно же. Кристалльные обогреватели, жар-ширмы и старые добрые грелки. Но печи!.. Я с интересом осмотрела избяную лежанку. Шторка над ней превращала спальное место будто в отдельную комнатку. — Тогда уступлю козырное место тебе, так и быть, — горько вздохнул Голден-Халла, о котором за последние семь часов я узнала многое — мы болтали почти без остановки, у снуи аж уши в трубочки свернулись. — Только обещай провести ночь с пользой: посмотреть самые интересные сны из всего ассортимента вселенной, договорились? — Договорились, — серьезно пообещала я. Глава 17. Еще одна загадка решена Валяться на печи и впрямь оказалось просто восхитительно. Особенно мне нравилось прикладывать свои босые розовые пятки к изразцовой трубе: упоительно теплой и приятно глянцевой. А пестрые пледы с длинными кистями пробудили во мне какую-то невиданную генетическую память… Не пойми с каких времен: ведь мои предки явно не были теми, кто спал на печи — ни за срединниками, ни за людьми шэрхен таких традиций не водилось. Но, может, когда-то и где-то кто-то экспериментировал — интереса ради. И отголосок этого «кого-то» проснулся во мне теперь и почти мурлыкал, озаренный невиданный уютом. За окнами выло. Снуи, которого его снежная природа заставляла держаться подальше от жара, прикорнул в леднике, под охраной стеклянных рыбьих взглядов. Даже отсюда было слышно, как иногда он звеняще вздыхает и причмокивает во сне. А Берти лег на сдвинутых лавках, обсыпанный подушками, как иджикаянский султан. Я всё никак не могла уснуть. Ворочалась так и эдак, прикидывала, как там сейчас в Шолохе. Скорее всего, уже выстрелил первый залп майской жары: друзья наверняка успели съездить разок на море — Дахху как всегда наглотался воды, ныряя за ракушками; Кадия пару раз получила по лбу своим же сёрфом; Мелисандр склеил какую-нибудь ундину, а Полынь так и сидит в кабинете, всякому солнцу предпочитая тайны… А когда я все-таки вырвусь из снежной ловушки, дома опять ливанут дожди: традиционный лесной потоп в преддверие лета, радость для клумб, лягушек и интровертов. Но мне очень нравится, что я сейчас будто бы обманываю время. Везде весна, а у меня — три тонны снежных приключений. Как будто бы это не совсем моя жизнь, знаете. А кого-то другого. Очень… освобождающее чувство. Поняв, что из-за жары от печки мне хочется пить, я тихонько спрыгнула на пол и покралась к посудному шкафу: найти себе кружку. Каково же было мое удивление, когда за наугад открытой навесной дверцей нашлась… целая армия пузырьков из-под травяного бальзама — того самого, о котором я недавно рассказывала в связи с отшельником-Травкёром. Пустых пузырьков, минуточку. Они, разноформатные, усеивали каждую полку, очень плотно, наседая друг на друга, как толпа поскучневших селедок. — Ого! — шепотом удивилась я. И спохватилась: дверцу-то лучше закрыть, ибо такая масса имеет тенденцию… ЗВЯК-БДЫЩЩЩЩЩЩ. …Бутылочки с диким звоном наперегонки посыпались на меня. Я сдавленно ойкнула и закрылась руками. Снуи вылетел из ледника, воинственно потрясая чьим-то оторванным плавником, Голден-Халла со своей лавки взлетел аж до потолка, как вспугнутый кошара, и мгновение спустя в прыжке сбил меня с ног. Мы долетели до аж стены. — Это еще зачем было?! — поразилась я, ничком лежа на ковре в ромбик. — Не знаю, — честно сказал саусбериец, сладко зевнув. — Спросонья я хреново соображаю. А что, собственно, случилось? Я спихнула его с себя, проползла метр до ближайшей из бутылочек и торжествующе продемонстрировала её (меж тем снуи, что-то ворча, удалился обратно под пол с плавником в обнимку: чувствую, завтра он будет ужасно пахнуть). — Знаешь, попутчик, кажется, моя детективная чуйка сработала вперед мозга. И даже вперед тебя. Берти, я знаю, кто хозяин избушки! И почему надпись: «Для вас травяного ликера нет, хех!» выглядит такой неуместно-игривой. Голден-Халла с хрустом потянулся, еще раз зевнул и тоже всё понял. И действительно: человек не будет держать дома такое количество пустых бутылочек. Вот чокнутое существо с лисьим хвостиком — может. То есть сам Травкёр. Так сказать, на память о том, скольких он уже запугал. — Так мы что, ограбили нечисть-рабовладельца? — присвистнул Берти. — Мертвую нечисть, — поправила я. — Духи же сказали, что его душа покинула тело… Хотя. Вот прах!