– Я приоткрою окно. Тебе нужен свежий воздух. Николь с удивлением смотрела на золотистые в лучах солнца здания, деревья, шуршащие на ветру, и элегантные кафе вдоль тротуаров. Сестры проехали мимо Дома Оперы, отеля «Метрополь», вилл с видами на озеро, музея Луи Фино. Как же красиво в Ханое! Но где Марк? Он сказал, что уедет недели на две, а в тюрьме Николь, скорее всего, пробыла намного дольше. * * * Тем вечером Николь изучала себя в зеркале, касаясь полупрозрачной кожи, проводила пальцами по щекам, трогала пересохшие губы и расчесывала спутавшиеся волосы. Сухие и безжизненные, они выпадали клоками. Она почесала покусанные насекомыми ноги и надела свободные штаны, чтобы скрыть раны, стыдясь, что Марк увидит ее такой. В комнату вошла Сильвия. – А теперь давай тебя оденем как надо, хорошо? – Я и так одета, – сказала Николь, но когда окинула себя взглядом, то поняла, что надела штаны наизнанку. – Не обращай внимания. – Даже не знаю, о чем я думала. – Ты так слаба. Это не имеет значения. Зачем Сильвия так сказала? Все имело значение. И ее освобождение, сопровождаемое чувством вины, и отсутствие Марка. И невозможность исправить многие вещи, как бы ты того ни желал. Имело значение и то, что она соврала о письме Сильвии. Была важна каждая мелочь. – Смотри, я купила одежду для беременных, – сказала Сильвия, держа в руках шелковую тунику с вышивкой своего любимого серого цвета. Николь посмотрела на вещь, потом на сестру и с удивлением обнаружила в ее глазах нежность. Когда Сильвия помогла ей переодеться, Николь снова взглянула на сестру. Обе не проронили ни слова, только дождь яростно барабанил по крыше, по оконным рамам, разбиваясь о лужи на тротуаре, стекая с карнизов стеной воды. – Только не говори, что отец ребенка – твой вьетнамский друг. – Это ребенок Марка, – возмутилась Николь. Сильвия несколько секунд смотрела в пол, потом подняла голову. Николь всегда было сложно понять, что думала или чувствовала сестра. Сейчас на ее лице не отражалось никаких чувств. – Понятно, – только и сказала Сильвия. * * * На следующий день Николь отдыхала в гостиной на диване, когда Сильвия привела Марка. Сестра улыбнулась и вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Николь хотела подняться на ноги, но Марк остановил ее. – Тише, – сказал он, подошел к кровати и опустился перед ней на колени. Он взял ее за руку, и в горле у Николь встал ком, мешавший произнести хоть слово. – Любовь моя, я только сейчас узнал, что произошло. Мне сообщил друг из посольства, и я прилетел, как смог, на ржавой французской рухляди. Они обнялись, прижались щекой к щеке и просидели так несколько минут. Николь вздохнула, стало так легко на душе, что не находилось слов. Ей хотелось, чтобы Марк вечно обнимал ее. – Прости, я не побрился, – сказал он. Какое это имело значение? Важно лишь, что он здесь. – Я убил бы Жиро за то, как он с тобой поступил. Ты в порядке? – Марк перевел взгляд на ее живот. – А ребенок… – Вчера я еще не знала. Все ужасно болело… – Николь замолчала. – Я так испугалась. Он погладил ее по волосам, потом сел рядом. Николь прижалась к Марку, ощущая под ладонью биение его сердца. Марк отстранился и посмотрел ей в лицо: – Ты была у врача? – Вчера. Он придет еще завтра. – Что он сказал? – Ничего особенно, только то, что слышит сердцебиение. – Это уже хорошие новости. А что он сказал о тебе? – Взял анализ крови и обещал вернуться. – Хочешь поговорить о том, что произошло? Она покачала головой. Николь даже думать об этом не хотела. Марк провел с ней весь день, а к вечеру Николь стало лучше. Сильвия казалась встревоженной и все время заходила в гостиную со странными вопросами, будто не могла оставить их наедине. Не хотят ли они чая? Не голодны ли? Не открыть ли окно? Наконец Марк попросил ее приготовить легкий ужин для Николь, которой требовался сон. * * * Той ночью Марк и Николь лежали вместе в гостевой комнате. Он нежно коснулся ее лица, потом поцеловал в губы. – Я не стану делать то, что тебе навредит. – Со мной все будет в порядке, – улыбнулась Николь. Они занимались любовью со всей нежностью, и Николь отдалась своим чувствам. Марк был невероятно чутким, она словно качалась на самых мягких волнах. После она прильнула к нему, внимая стуку его сердца. – Ты в порядке? – спросил он. – Лучше, чем раньше. Но что будет дальше? Надолго ты здесь? – Утром я уезжаю. – Я этого не вынесу. – Мне придется уехать. Пропал один из наших агентов. Мы думаем, что он где-то в Москве, и я должен его найти. – Но это ведь очень опасно! Что, если тебя поймают? Марк вздохнул, отчего ее пробрала дрожь. – Марк? – Не стану врать, это опасно, но я знаю, что делаю. Больше я переживаю за тебя. Когда поправишься, я обеспечу безопасный выезд. – Я здесь с Сильвией. Все будет хорошо. – Она странно себя ведет, ты не думаешь? – Сестра только что узнала, что ты отец моего ребенка. – Я буду присылать тебе письма как можно чаще. А ты пиши для посольства в Сайгоне. Они по возможности переправят письма, если, конечно, я не уеду в Россию. * * * Когда утром Марк ушел, Николь старалась не падать духом, но уже тосковала по нему. Он заверял, что все будет хорошо, но она не могла унять тревогу. Приехал врач, сказал, что у нее высокое давление и учащенный пульс. Он посоветовал Николь лежать с поднятыми ногами, принимать препараты железа, хорошо питаться и проявлять умеренную физическую активность. Сильвия чуть успокоилась и старалась не слишком докучать сестре, чтобы та могла оправиться после тюремных испытаний; еще она готовила еду и промывала раны. Но несмотря на свободу и радость от встречи с Марком, Николь не могла до конца избавиться от кошмаров заключения. Оно длилось чуть более двух недель, но лишило ее всяческого сочувствия к французам. И хотя она сказала Марку, что с ребенком все в порядке, тело ныло от боли. Ее охватывало отчаяние при мысли об уязвимости – своей и ребенка.