– Куда они нас отправят? – Мы вдвоем присоединимся к гастролирующей труппе артистов. Пока ты будешь выступать, я переговорю с жителями деревни. – Убедишь их присоединиться к сопротивлению? – Верно. * * * На следующий день Николь наблюдала у ручья, как худосочная женщина ловила в бамбуковый сачок рыбу и креветок. Девушка практически не спала, да и деревянная скамья вместо кровати мало располагала ко сну. – Чем они питаются? – спросила она у Чана. – Рыбой, овощами и рисом. Вот и все. Вареными, на пару, в пирогах. И всегда на столе рис. Изо дня в день женщины только и делали, что заботились о детях, кормили скот, ловили рыбу или готовили. К тому же они носили воду и выполняли все дела по дому. Очевидно, что здесь существовало четкое разделение между мужчинами и женщинами. – Жить тут непросто, – сказал Чан. – Засуха уничтожает урожай, как, впрочем, и наводнение. Все друг другу помогают. Мы части единого целого. – Ясно. – Николь, здесь нет водопровода. Она нахмурилась, слегка оскорбившись. Николь и не ожидала найти здесь такие удобства. Чан отвел ее в хижину, вверив женщине, которая нарезала листья тутовника для подкормки шелкопряда. Другая женщина собирала коконы и погружала личинок в кипящую воду. Николь тоже принялась за работу. На нее искоса поглядывали, но заговорить не решались. Николь стало не по себе, она переступила с ноги на ногу. – Вы делаете это для того, чтобы убивать личинок, да? – прошептала она напарнице, надеясь блеснуть знанием. – Я про воду. Женщина кивнула: – Если этого не сделать, личинки превратятся в мотыльков. А те в свою очередь прогрызут нити, чтобы выбраться из кокона. Николь заметила в другой комнате двух женщин, которые вытягивали из коконов нить и сматывали для дальнейшего превращения в ткань. Нарезая листья, Николь вспоминала прошлый вечер. Они с Чаном были в хижине, и ей с трудом удавалось следить за разговором. На полу вплотную друг к другу сидели, скрестив ноги, человек восемь. Они раскуривали дурно пахнущий корень. Николь говорила по-вьетнамски довольно убедительно, с нужным произношением, но первым языком для нее был французский. Николь слушала вполуха, наблюдая за неровными тенями от пламени небольших фитилей, плавающих в мисках с маслом. Чан толкнул ее в бок. – Слушай внимательно, – буркнул он. – Прости. – Улыбайся лидеру. Выгляди благодарной. Мы будем работать в сараях с шелком, пока нам не дадут других указаний. Она удивилась, что их сразу же не направили на север, но Чан сказал, что это своего рода испытание и она просто должна слушаться и делать вид, что рада. Нарезая листья тутовника, Николь снова замечталась и порезала палец. Она невольно выругалась по-французски. Женщина с подозрением посмотрела на нее, потом велела найти тряпку и перевязать рану. Только поздно вечером, поужинав невероятно вкусным супом с креветками и хлебом из соевых бобов, Николь осознала весь масштаб бедствия. Их группу уже собрали к тому времени, как она вернулась из самодельного туалета. Мерзкий запах все еще цеплялся к одежде. Места хватало для всех, но было сыро, многолюдно и зловеще. Чего бы только она сейчас не отдала за café sua, вьетнамское название для café au lait[14], которое ей стоило запомнить. Напряженная атмосфера усилилась, когда лидер засыпал вопросами Чана. Говорил он так быстро, что Николь еле успевала уловить смысл. Два раза называли ее имя, и лидер обращал взгляд к ней. Чан выглядел до смерти напуганным, теперь он говорил медленнее, но заступался за нее, объясняя, что она и впрямь наполовину француженка, но всем сердцем предана делу. Заговорил другой мужчина, и Николь поморщилась, услышав в его голосе ненависть. – Она шпионка. Закивали все, кроме Чана и лидера. – Избавьтесь от нее, – пробормотал кто-то. – Согласен! – Нам не нужны здесь métisse. Мужчина с кустистыми бровями и узким, потемневшим от солнца лицом достал из кисета на поясе нож и вытер его о штанину. Человек оскалился, глядя на Николь. Она задрожала и посмотрела на Чана, который уставился в пол. Лидер не обратил внимания на слова мужчин и, заговорив медленнее, обратился к Николь напрямую. – Вы можете ей доверять, – поднял голову Чан, вклиниваясь в разговор. – Я ручаюсь за нее. – Дай ей самой сказать. Что ты можешь ответить в свою защиту? В мыслях Николь пронеслось все рассказанное Чаном о силах сопротивления, и она схватилась за ускользающие фразы. – Я верю в земельную реформу, – сказала Николь. – Верю в то, что богатые должны заплатить за содеянное. Хочу помочь в освобождении страны от рабства. Французы установили нечеловеческие законы. Они утопили мятеж в реках крови. Лишили нас нашего сырья. Лидер взглянул на Чана: – Ты говоришь, она передавала тебе информацию? Чан кивнул. В комнате повисла напряженная тишина. Лидер откинулся назад и посмотрел на Николь. Она сильно вспотела, под мышками появились мокрые пятна. Николь не знала, куда ей смотреть. Она вновь захотела в туалет, хотя была там совсем недавно. Мужчины перешептывались, но тут лидер поднял руку, заставляя всех замолчать. Он медленно скрутил сигаретку – расстелил лист бумаги, нарезал табак и выложил ровной линией, не переставая хмуриться. Николь хотелось поторопить его, но секунды растягивались до бесконечности. Наконец он сунул сигаретку в рот, но не закурил ее. – И что же это за информация? – спросил он, склонив голову набок. Внутри Николь все похолодело, сознание отказывалось работать. О чем он? Что имеет в виду? Вожак ударил ладонями по столу: – Информация. В чем она заключается? Слова висели на языке, но от страха Николь замешкалась. Она взяла себя в руки и выпалила: – Французы отправляют пятьдесят тысяч солдат на север, а также американские самолеты. Тот кивнул. – Ты певица? Николь с трудом держала себя в руках. Эти люди не должны узнать, как ей страшно. – Да. – Ты знаешь вьетнамские песни? – Моя мать была вьетнамкой. В желудке все свело, когда Николь уверилась в том, что сейчас провалится. Все смотрели на вожака, а тот не спускал с нее взгляда. – Если хочешь остаться, то будешь петь для нас. Встань. Она поднялась на ноги, и все мысли исчезли из головы. Все это казалось ужасной ошибкой. Николь рискнула взглянуть на Чана, но его лицо оставалось бесстрастным – парень избегал смотреть на нее. Девушка напряглась. А что, если она не вспомнит подходящей песни? В голове всплыла мелодия, потом строчка из представления, еще одна, но большая часть слов стерлась из памяти. Будут ли ее судить по выбору песни? Или по голосу? Конечно, они ожидают от нее традиционной вьетнамского песни, которую знают все, но мозг выдавал исключительно французские мотивы. Почему она не могла вспомнить то, что разучивала с У Лан? В горле у Николь полыхал пожар, но наконец вспомнился один мотив – колыбельная об осеннем ветре и надвигающейся зиме, из тех песен, которые они в недавнее время пели вместе с У Лан. Николь припомнила почти все слова. Превозмогая страх, она запела. Атмосфера в комнате была мрачной, но Николь закрыла глаза и представила себя дома, в саду, среди покачивающейся на легком ветерке листвы. Ей удалось передать умиротворенность и меланхолию осени, а когда она открыла глаза, то увидела, что повстанцы слушают ее. Когда Николь смолкла, никто не проронил ни слова. – Она остается. – Вожак кивнул. – Все согласны? И все тоже закивали, за исключением мужчины с ножом, который с разочарованным видом вышел. Вожак закурил, неторопливо выпуская дым в воздух, и посмотрел на Николь. – Ты не соврала насчет отрядов. Мы уже получали эту информацию. Но за тобой будут наблюдать. Сделаешь неверный шаг, и… Вожак поднялся и пошел прочь, но у порога обернулся. Улыбнулся Николь и вышел наружу, оставляя за собой облако дыма. Вот только в улыбке его не было тепла. * * * На следующий день, в ожидании команды к отъезду, Николь и Чан сидели во дворике позади дома, за небольшой перегородкой. Девушка смотрела, как по стене бежит вверх хамелеон. Испытывая некоторую неловкость, Николь потянулась к руке Чана. Он не ответил на ее жест. – Нельзя, чтобы заметили нашу близость. Мы теперь товарищи.